Зимняя стужа - Наталия Осояну

«Я хочу, – сказал он, когда все стихло, – чтобы через три недели вы мне показали вещь, которая будет столь же красива, как белая лилия на рассвете или вызолоченный осенью клен, но при этом не убъет своего создателя. Пусть она окажется такой же прекрасной, как облако над бескрайним морем, как улыбка юной красавицы, но не станет при этом смертоносной бестией! Вы поняли меня?»

Вот тут стало по-настоящему тихо, и лишь глава Гильдии Искусников осмелился сказать, что подобное невозможно, на что Аладоре ответил коротко: «Три месяца вам даю».

И захлопнулись для нас ворота Ки-Алиры, закрылись навсегда. Был город – стала тюрьма. Через три месяца нас начали уводить во дворец по одному, и никто не вышел обратно. Созвали совет Гильдии, да только что могли предложить перепуганные мастера? Никто не хотел умирать, но вопрос Аладоре так и оставался без ответа. Я подумал в тот день, что граф не успокоится, пока не перебьет всех, и решил: раз ждать не могу, пусть хоть кто-то на день дольше проживет… пошел во дворец сам.

А когда с графом лицом к лицу встретился, меня будто молнией ударило: все равно умирать! Так хоть обману его напоследок, выиграю время для остальных – хоть месяц или два, а там они что-нибудь придумают и спасутся. Но вышло так, что сначала я сам себя обманул – думал, будто делаю всего лишь вещь, пусть и очень красивую…

Остальное вы знаете.

История вышла короткой и непонятной: Марк, жадно ловивший каждое слово чужих рассказов, собственными тайнами делиться не желал. Он посмотрел на Парцелла со смесью смущения и благодарности, а потом протянул руку и привлек к себе Беллу, которая все это время исподлобья глядела на Охотника.

Всем вдруг показалось, что эти двое на самом деле – одно.

– Ох уж эти мастера! – сказал Парцелл, усмехаясь. – Не хотел много говорить, мог и вовсе одним словом отделаться.

– Каким? – нетерпеливо спросила Дженна. – Каким словом?

– Волшебным, – хмыкнул грешник. – Тем, которое каждый хочет услышать.

Человек и кукла стояли, обнявшись, готовые принять судьбу, от которой уже некуда было скрыться. Казалось, они никого не видели вокруг.

– Любовь… – пробомотал Гром. – Надо же…

– А я, признаться, не вижу в этом ничего удивительного, – сказал Арно. – Он думал, что умрет, и потому вложил в свое последнее творение все силы, весь талант… и любовь, конечно же! Но я рискну предположить, что с тех самых пор он ничего больше не создал. Так, Марк?

Юноша не успел ответить.

– Хватит, мне это надоело! – рявкнул Симон и взмахнул рукой. Беллу отшвырнуло в сторону и прижало к стене с такой силой, что она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. На кукольном лице отразилась ярость, с губ сорвалось почти змеиное шипение. – Видит Небо, я хотел все сделать тихо, по-хорошему – связать тебя печатями и отвезти к Аладоре, но ты сама напросилась. Достопочтенный перебьется без новой игрушки, а лозу я тебе не прощу! Пожалеешь еще, что она не добралась до тебя раньше… Ни с места!

Парцелл, к которому относились эти слова, замер.

– Ни с места! – повторил Охотник. – Я слабее тебя, бродяга, но ты кое о чем позабыл – о печатях, связывающих тебя и твоего дьюса. Любую из них можно снять, уж на это моих сил вполне хватит… Что тогда с тобой будет? Такой сильный дьюс, избавившись от оков, вполне может свести хозяина с ума или даже разорвать его изнутри!

– Я могу сделать с тобой то же самое, – сказал Парцелл. – Не веришь?

– Кто быстрее? – язвительно поинтересовался Охотник, подымая руку, и в этот миг мэтр Арно очень спокойно произнес:

– Быстрее всех буду я.

6. Снежный волк

Две тонкие полоски бумаги, зажатые в пальцах старого печатника, трепетали, будто крылья мотылька – они были готовы вырваться и полететь туда, куда прикажет хозяин. Оба грешника застыли на месте, ошеломленные столь неожиданным поворотом событий, а мэтр Арно сказал:

– Как логично и справедливо в этом мире все устроено, не так ли? Не стоило вам забывать, друзья мои, что на каждую силу найдется еще бóльшая сила. Уж если вам двоим и впрямь охота подраться – прошу во двор, там как раз собрались благодарные зрители. В противном случае я без промедления лишу дьюсов вас обоих. Хотите рискнуть?

– Мэтр, я бы не советовал… – начал Парцелл, но печатник не дал ему договорить.

– Не надо лишних слов, юноша, вы оба и так мне порядком надоели. Ну-ка, повернитесь друг к другу спиной! Вот так, превосходно. Да, я знаю – это небольшая помеха, но так у меня будет несколько секунд форы… в крайнем случае, конечно же.

Парцелл выглядел спокойным – или, быть может, его глаза придавали лицу совсем не то выражение, которое могло бы на нем быть на самом деле, – а вот Симон от ярости готов был лопнуть, но состязаться с печатником в быстроте не решался. Охотники, почти бессмертные и бесстрашные, все-таки не были неуязвимы, и в каком-то смысле Симон был сам виноват: ведь именно он напомнил Арно о том, что своей невероятной силой грешник обязан дьюсу. А если есть печать, то ее можно снять…

– Дженна, милочка! – попросил Арно. – Проверьте, как там наш торговец?

Девушка послушно направилась к импровизированной постели, на которую уложили Рыжего. Карел, сидевший рядом с больным, отпрянул: он как будто и не заметил, что минуту назад вокруг происходило что-то странное, и теперь выглядел испуганным и смущенным.

– Ох, мэтр! – воскликнула Дженна. – Он спит! Просто спит, а не впал в забытье!

– Невозможно, – презрительно фыркнул Симон. – Он не жилец, к утру лихорадка убъет его. Я ведь лекарь, не забывайте!

Девушка растерянно пожала плечами.

– Подойдите и посмотрите сами…

Позабыв обо всем, они ринулись к торговцу, чтобы убедиться в правоте Дженны: «больной» спал сном праведника и даже негромко храпел. Его лицо чуть порозовело, но это был не горячечный румянец, а цвет, свидетельствующий лишь об одном – Рыжий был совершенно здоров.

– Чудеса! – воскликнул Гром и боязливо отодвинулся от спящего. – Так он, быть может, тоже этот… ну-у… грешник?

– Нет! – разом ответили Симон и Парцелл, не глядя друг на друга. Арно наклонился, словно желая рассмотреть Рыжего поближе, и тут торговец проснулся.

– Создатель! – заорал он, вскакивая и озираясь по сторонам. – Где я?!

– В безопасности! – тотчас же заверил его печатник, но Рыжий был столь испуган, что едва ли понимал обращенные к нему слова. – Тебе ничего не угрожает, ты жив-здоров и таковым останешься… вероятно. Сядь!

Но это не помогло. Хоть нанесенные холодом раны и исчезли бесследно – в этом явно не было заслуги Симона, – остались другие увечья, не менее серьезные. Взгляд у торговца сделался пустой, стеклянный – даже в искусственных глазах Парцелла было больше жизни, – а еще он внезапно начал дрожать так сильно, что в наступившей тишине все отчетливо услышали, как стучат его зубы.