Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы) - Ирина Борисова

Пожар

- Ах, как горело! Боже мой, Лялька, как горело! - по-женски всплеснув ладонью, вскрикивает Петечка.

- Разве ты видел? Ты ж вчера работал? - аккуратно проводя по трафарету длинную черту, спрашивает Лариса Борисовна.

- Так сказали ж! - обиженно протягивает Петечка, недовольный тем, что сбили настроение рассказывать о случившемся в институтском садоводстве пожаре, которого он хоть и не видел, но столько слышал, что может рассказать о нем лучше иных, которые видели. Он еще некоторое время смотрит на вычерчивающую линии Лялю, но та глядит уже в схему, и Петечка досадливо машет рукой, вскакивает, быстро выходит в коридор, залпом выпивает там стакан пресной газировки, некоторое время стоит, размышляя, идти ли за документацией, но, увидев, как в конце коридора хлопает дверь в курилку, щелкает пальцами и почти бегом устремляется туда.

В Петечкин день рождения начальник Валериан Владиславович жал ему руку и, подняв палец, говорил. "Смотри, Петя, через год ты уже по годам Иисус Христос - должен всего достичь!" "И правда!" - изумлялся Петечка. "Тридцать три стукнет - как же это, Лялька, а?" - Эх, Дедушев, Дедушев, иди-ка лучше я тебя поцелую! - сочным голосом пела Лариса Борисовна и остальные женщины подхватывали: "И нас, Петечка, и нас!"

Лет двенадцать назад Петечка и Ляля пришли в лабораторию после техникума, но с тех пор Ляля родила мальчика и еще двойню, потихоньку добралась от сорок четвертого до пятьдесят второго размера и превратилась в Ларису Борисовну, а Петечка, хоть и побывал в армии, окончил вечерний институт и тоже обзавелся дочкой Машей, почему-то не приобрел ни солидности, ни имени Петр Николаевич. Он, казалось, совсем не изменился, разве кудри немножко поредели, но по-прежнему вприпрыжку бегал на работу, и глаза его круглились и по-юношески блестели, когда он пересказывал страшные случаи и шпионские фильмы. В золотые для него времена, когда в лаборатории шел этап эскизного проекта, и надо было разрабатывать схемы - делать то, что Петечка умел и любил, он, не видя перед собой ничего, кроме разложенного на столе полотна и вцепившись в реденькую шевелюру, быстро чиркал карандашом и приговаривал вслух: "здесь, значит, реле...релюха... реленция...". Лариса Борисовна с соседнего стола звонила ему тогда по параллельному телефону, отвернувшись, шипела в трубку: "Что, Дедушев, приятно поговорить с умным человеком?" "А? Что?" - не понимал Петечка, но, услышав всеобщее хихиканье, восклицал: "У, елки-палки!", с грохотом бросал трубку и обиженно умолкал.

Эскизную разработку сдали, началось время подготовки проекта, извещений об изменении, бумажной возни, и Петечка затосковал.

- Что за жизнь, Лялька, а? - с самого утра подсаживался он к Ларисе Борисовне. - Каждый день одно и то же... С Регинкой вот вчера полаялись.

- Чего с Регинкой-то? - глядя в зеркальце, спрашивала Лариса Борисовна.

- Уборную заставила красить! Скажи, занятие в выходной!

- Правильно! - щелкала пудреницей Лариса Борисовна. - Сколько ты ремонт - полгода уже делаешь, а?

- Да при чем тут ремонт? - чуть не взвизгивал Петечка. - что в уборной в вашей жизнь проходит?

- Тоже неприятно полгода в развале жить... - принималась красить губы Лариса Борисовна, и Петечка с хрустом двигал стулом и, заложив руки в карманы, начинал быстро ходить туда-сюда.

Если бы его спросили, счастлив он или нет, он, подумав, сказал бы: "черт его знает, наверное..." Вроде прошла пора бессонных ночей с Машкиным ревом, вперемешку сваленными на столе в тесной комнатухе пеленками и курсовиком. Машке шел десятый, дали квартиру, институт тоже, слава тебе господи, закончился, казалось, живи да радуйся, и все-таки Петечка иногда хандрил.

Он вспоминал, как учился в техникуме и, выходя утром из дома не мог точно сказать, куда его занесет вечером - будет ли он снова сидеть и зубрить охрану труда, если завалит зачет, или, если сдаст, загудит на радостях вечером в баре, сидя в обнимку с эфиопом из параллельной группы, учась у него по-эфиопски и радуясь всенародному братству. А, может, вдруг возьмет да и двинет со знакомой девчонкой в филармонию и будет отдыхать, поглядывая на одухотворенные лица соседей и гордясь, что и он тоже сидит среди таких хороших людей... Жизнь была быстрой, интересной, летом он ездил в стройотряды, побывал и на Севере и на Юге, видел много отличных ребят. И в армии тоже друзей было не меньше, а в городе, где стояла их часть, уже была ему известна Регинка, в доме будущей тещи висел на вешалке новенький костюм и, придя в увольнение, он переодевался и выходил с Регинкой под руку в штатском, не зная, проведет ли вечер на все сто, или прихватит его знакомый патруль и тогда, конечно, будет гораздо хуже. И в техникуме, и в армии было то, что составляло для Петечки соль жизни - элемент неожиданности и новизны, когда встречая за поворотом каждый раз что-то непредсказуемое и неизвестное можно было жить, любопытно и радостно блестя глазами.

Теперь все стало иначе. Можно вычислить до минут, как он проведет сегодняшний, завтрашний и какой-нибудь взятый наудачу через месяц день. Утренний невероятной тяжести подъем, заглатывание завтрака, автобусная толкучка, работа, опять толкучка, ужин, газета, телевизор или партия в шахматы с соседом. Если воскресенье - то Регинка заставит что-нибудь прибивать, красить - в новой квартире было еще много возможностей потрудиться. Регинка с Машкой будут шить или жарить-парить. Вечером он, может, и уговорит Регинку пойти к Казачковым или Рыбниковым. Толька Рыбников будет подливать, Регинка дергать за рукав, Толькина жена показывать новое тряпье или какую-нибудь вазу, а потом они с Толей неверными языками вспоминать опять же, как учились в техникуме, а на обратном пути Регинка примется фыркать и хаять Толькину тряпичницу-супругу, а потом примется и за собственного мужа, благо повод всегда найдется.

Нет, конечно, Петечкина жизнь не была и совсем унылой. На работе, если была работа, Петечка был как рыба в воде, в выходной можно было двинуть всем вместе на лыжах или на каток, и хохотать над трусихой Регинкой, и бросать в сугроб то ее, то Машку, и Толька Рыбников, если что действительно надо всегда выручал - нужны были деньги на мебель - слова не сказал, одолжил. И все-таки: "Ну, должно же в жизни что-то происходить!" - пытливо вглядываясь в круглое лицо Ларисы Борисовны, сложив пальцы в щепотку, тряс этой щепоткой Петечка и, услышав в ответ: "Чего происходить-то?", в который раз махал рукой и, походив туда-сюда по лаборатории, отправлялся в курилку.

Отсутствие особых событий в собственной жизни Петечка пытался компенсировать тем, что из газет, детективов, рассказов о происшествиях, случившихся с кем-то другим, выискивая что-то особенно необыкновенное, долго обдумывал, так и этак крутя в голове, примеривая к себе и, совершенно сживаясь, а потом возбужденно и, всегда немного привирая, пересказывал, как самим уже пережитое, окружающим.

Каждый раз это случалось одинаково. Все начиналось с вырвавшегося из самых глубин Петечкиного существа возгласа: "Ну, ничего себе!" Это значило, что, прочитав, скажем, о таинственном поджигающем все вокруг своим присутствием мальчике или услышав, как чьего-то брата с грудными детьми кинула жена, он чувствовал толчок, биение настоящей жизни, и тоже загорался, и глаза его начинали круглиться и блестеть, воображение работать, случившееся обрастало деталями, и Петечка мчался в курилку, а там, собрав вокруг толпу слушателей, рассказывал обо всем так, будто пиджак на нем тоже горел от чудесного мальчика, или сам он укачивал брошенных грудных детей.

И в этот раз он тоже прибегает в курилку, увлеченный пришедшей вдруг в голову мыслью. Петечка краем уха слышал про пожар, что подожгли, вроде, соседи из-за тяжбы о полосе малины, и вдруг со всей ясностью открывается ему, что делает с людьми эта пресная однообразная жизнь, от которой никуда не деться. "Сначала просто со скуки дохнут, - возбужденно кричит он на всю курилку, - потом дачи заводят, собственность, а потом из-за клочка земли друг другу рады глотку перервать. Вчера еще нормальный человек - сегодня маньяк, поджигатель, преступник, а почему?..."

Голос Петечки звенит и срывается, слушатели смолкают и, задумавшись, дружно дымят.

Разговор переходит в конкретное русло - как подожгли и чем.

- Это ты, Дедушев, что ли, про меня? - приостановившись, с интересом осведомляется начальник Валерьян Владиславович. - Это я ведь с погорельцами малиной граничу, только мы их, ей богу, не поджигали, они сами керосинкой подожглись!

После паузы курилка грохочет, все качают головами и хлопают Петечку по плечу. Петечка краснеет, бормочет, что не знал, вечно бабы наврут, а когда все, посмеиваясь, расходятся, стоит еще и с удивленным "Ну, ничего себе!" встряхивает головой. Он не расстраивается - наоборот, о таком недоразумении можно будет рассказывать, и он представляет, как расскажет Ларисе Борисовне, Регинке, потом еще Казачковым, и все будут смеяться, Регинка заругается: "Вечно ты со своим языком!", а он, Петечка, будет смеяться громче всех.