Загадка о тигрином следе - Антон Кротков

А комиссар, ничего не замечая, продолжал с важным видом рисоваться перед ними, хвалясь знакомством с известными поэтами. Лаптев очень хотел, чтобы его воспринимали не только как чекиста:

– Я сейчас перевожу Советскую конституцию на древнееврейский язык – похвастался он.

Но тут раздался насмешливый голос:

– Для кого стараетесь? Всё равно вас никто не сможет прочитать, это же мёртвый язык.

Лаптев метнул злой взгляд в сторону сказавшего это. Щёки его побелели.

– Язык, на котором говорил первый революционер и террорист Иисус Христос, не может быть мёртв! – крикнул он, ища глазами того, кто посмел его критиковать. – Я уже перевёл на него «Капитал» Маркса!

Это заявление сорвало всеобщие аплодисменты. Было видно, что Лаптев любит беседовать на литературные темы. И его здесь уважают, а может просто бояться.

Быстро пьянея, Лаптев становился агрессивен и неуправляем. Возбуждённый, наглый, глаза немного навыкате, он стал приглашать Вильмонта и Лукова поехать поглядеть, как в подвалах Лубянки расстреливают «контру». Одиссей, который сам недавно побывал в роли такого «контрика», почувствовал глубочайшее отвращение к человеку, который поначалу вызвал у него живейший интерес и даже восхищение.

Вместе с Лениным и его соратниками к власти пришло много сомнительных личностей. Похоже данный тип был одним из самых неприятных из них: чванливый хвастун, вознесённый «из грязи в князи». Худший тип большевика.

Впрочем, при объективном рассмотрении в характере комиссара обнаруживались и некоторые достоинства. По всей видимости он был храбр, неглуп, во всяком случае начитан, удачлив, и обладал несомненным даром влиять на людей.

Впрочем, в данный момент все достоинства комиссара затмили его отвратительные недостатки. В подвыпившего Лаптева словно бес вселился:

– Жизнь людей в моих руках, – разглагольствовал он. – Захочу, подпишу бумажку на любого, кто мне не понравится; и через пару часов нет человечка. Пшик! Одно воспоминание останется!

Тут Лаптев указал пальцем в сторону отворившейся двери, в глазах его появился недобрый блеск.

– Вон, смотрите, вошёл поэт. Он представляет большую культурную ценность. А я если захочу, немедленно его арестую и подпишу смертный приговор. Хотите?

Глаза комиссара вбуравились в мужчину лет тридцати с приятным умным лицом, гривой каштановых волос, одетого в просторную блузу художника с широким чёрным бантом в белый горошек на груди. Развалившийся на стуле комиссар пальцем поманил пока не ведающего опасности поэта. Ничего не понимающий, тот недоумённо стал оглядываться по сторонам, в надежде, что пользующийся дурной славой чекист указывает не на него.

– Я?! Вы меня?

– Да, да, ты! Подь сюда! Я давно замечаю, что ты недолюбливаешь советскую власть. Мне известно, Федька, как третьего дня ты трепался, что вскоре всех московских большевиков будут вешать на фонарях. А ты в честь этого сочинишь оду.

– Да, бог с вами, товарищ Лаптев. Я никогда такого не говорил, – начал оправдываться поэт.

– Мы пойдём, – поднялся из-за стола Вильмонт, не желая присутствовать при окончании сцены.

Лаптев пожал плечами:

– Ладно, если не хотите, я сохраню ему жизнь…

– Вы должны поговорить с Дзержинским, чтобы нам дали нового комиссара – едва они оказались на улице, чуть ли не потребовал у генерала Одиссей.

А зачем? – натягивая на руку перчатку, пожал плечами старый разведчик. – Уверяю вас: любой новый комиссар, которого нам пришлют, вряд ли будет намного лучше этого.

– Но он же негодяй! Как могут культурные люди путешествовать в одной компании с отпетым мерзавцем?!

– Хм, понимаю… Вы хотите, чтобы вши были со вшами, а клопы с клопами. Увы, сударь, мы живём в такое время, когда так уже не получится. После октябрьского переворота прежние сословия и нравы смешались в один густой борщ. Даже человек вашего склада не может теперь избежать лицезрения всех свинцовых мерзостей нынешней русской жизни.

– Но этот Лаптев чуть не убил невинного человека – прямо на наших глазах!

– Я полагаю, не стоит всё, что говорит этот позёр принимать за чистую монету. Он показался мне заядлым актёром. К тому же, как я уже вам говорил, господин Лаптев обожает рассказывать о себе разные фантастические истории. Этот комиссар из числа тех воинствующих болтунов, коих солдаты на фронте называли «трепло» или «штабная макаронина». Впрочем, то, что мне известно об этом персонаже, позволяет мне считать, что ему нельзя отказать в храбрости и ораторском таланте.

Лаптев хотя и недавно обосновался в Москве, но уже стал личностью довольно заметной, и Вильмонту кое-что известно было о недавнем прошлом живописного южанина. Он поведал Лукову несколько любопытных фактов из биографии комиссара.

Вступив в 1918 году добровольцем в формируемый в Одессе из биндюжников и рыбаков красный отряд, Лаптев (в Одессе его знали, как Якова Шенкеля – приказчика антикварной книжной лавки) вскоре влился вместе с ним в состав 3-й советской украинской армии. Благодаря прекрасно подвешенному языку молодой красноармеец быстро сделал впечатляющую карьеру, поднявшись до должности комиссара Военного совета армии. Затем стал помощником начальника штаба. Лаптев не только блестяще выступал на митингах, но и с удовольствием лично водил пехотные цепи в атаку под неприятельскими пулями. За храбрость и весёлый нрав красноармейцы обожали своего комиссара.

А потом случилась история, которая на время скомпрометировала перспективного политического работника в глазах высшего командования. В одном из занятых армией приморских городов были захвачены деньги государственного банка. Сумма трофея была огромна. И Лаптев повёл себя недостойно комиссарского звания: вместо того, чтобы отправить все деньги под охраной в Москву, он предложил командующему армией по-тихому поделить половину суммы. По требованию командарма и под угрозой отдачи под суд военного трибунала Лаптеву пришлось вернуть 7 миллионов в армейскую казну. Тем не менее, 200 000 золотом куда-то испарились. Разбираться с этим делом даже приезжал представитель Москвы. Но Лаптеву удалось как-то оправдаться, и ему всё сошло с рук.

А вскоре он случайно угодил в плен к петлюровцам, откуда чудесным образом сумел спастись. Правда, ходили слухи, что комиссар просто подкупил вражескую контрразведку. Впрочем, такие разговоры не мешали Лаптеву продолжать своё удивительное служебное восхождение. Его удача заключалась в умении быстро меняться, приспосабливаться, реагируя на запросы времени. Если из серой солдатской массы его выделили и вознесли на штабные должности выдающаяся личная удаль и ораторский талант, то когда потребовалось очистить своё имя от подозрений, Лаптев прогремел на весь фронт, как жестокий организатор красного террора. Он лично руководил казнями сотен пленных офицеров и заложников.

Достигнув должности армейского комиссара, Лаптев вдруг вспомнил, что в своё время блестяще окончил одесскую Талмуд-тору. Только ему ведомыми путями Гранит сумел получить вызов в Москву в распоряжение Народного комиссариата по иностранным делам. Благодаря своей внешности комиссар мог легко сойти за испанца, иранца или итальянца. Он владел несколькими европейскими и восточными языками, то есть выгодно выделялся на общем фоне безграмотных и примитивных сотрудников ЧК и Наркомата по иностранным делам.

– Вот увидите, если этот искатель приключений не будет убит в пьяной кабачной драке, его ждёт впечатляющая карьера у большевиков, – сказал Лукову генерал Вильмонт. – Впрочем, поговаривают, что, едва обосновавшись в «Первопрестольной», он пошёл чертить, да слоняться, и начальство уже решает, куда бы его спровадить поскорей. Может, поэтому его назначают к нам комиссаром.

Глава 8

За два дня до отъезда в экспедицию Вильмонт слёг с обострившейся болезнью лёгких. Одиссей навестил его дома. Луков хотел поблагодарить генерала за то, что тот достал для его отца печку-буржуйку и позаботился о запасе дров, чтобы остающемуся в холодной Москве профессору хватило их до самой весны. Также генерал договорился, чтобы известному востоковеду выдали аттестаты на получение продовольствия, как совслужащему. Конечно Одиссей понимал, что всё это богатство добыто сотрудничающим с большевиками генералом по линии ЧК, то есть отнято у кого-то. Но оставить отца без тепла и еды означало обречь его на верную гибель!

Когда Луков пришёл, то застал у генерала врача и стал свидетелем их разговора.

– При вашей болезни и общем расшатанном состоянии здоровья вам категорически противопоказаны дальние поездки! – категоричным тоном наставлял больного доктор. – Если вы не послушаетесь моего доброго совета и всё-таки покинете Москву, то умрёте в пути.