Таня Гроттер и Болтливый сфинкс - Дмитрий Емец

Что-то хлестнуло Ваньку по лбу над правой бровью. Боль была короткой, рассекающей. Ванька не успел ни произнести заклинание, ни подготовить перстень. Тело действовало само, автоматически. Он чудом уклонился от удара, направленного ему в голову, и атаковал упыря кулаком в печень. Несмотря на свои внушительные габариты, упырь оказался неожиданно рыхлым. Ваньке почудилось, будто он ударил большую медузу. Одежда легко промялась внутрь, окружив кулак, провалившийся едва ли не до запястья. Из носа у упыря фонтанчиком брызнула багровая слизь.

Ванька с ужаснувшей его ясностью осознал, что внутри упырь полый. Нечто вроде большой выгнившей груши, заполненной чужой кровью. Кожа, скелет и череп – вот и вся природа этого простейшего существа, если говорить, конечно, о природе материальной и физической. С омерзением Ванька выдернул кулак, ощутив, как тело упыря захлюпало, принимая прежнюю форму.

Упырь вновь атаковал Ваньку. На этот раз широким сметающим движением руки, известным в боксе как запрещенный удар открытой перчаткой. Драться на ступеньках было непривычно и неудобно. Правда, неудобно не только Ваньке, но и самому упырю, который возился на узкой лестнице, как втиснутый в тесную клетку морж.

Ванька пропустил руку над головой и, вскидывая перстень, попытался зайти упырю за спину, насколько позволяла площадка. Выпустить искру он не успел. Внезапно упырь, начавший уже разворачиваться к нему, как-то странно сложился и подогнул ноги. Брючины, связанные внизу тяжестью ботинок, закрутились винтом, и все тряпье упало на ступени.

– А я-то все думаю, где у них часовой! – произнес кто-то.

Ванька обернулся на голос. В руке Бейбарсова он увидел узкую бамбуковую трость с насаженной на нее желтой, остро сколотой пористой костью. Ванька, помнивший трость Глеба, определил, что это уже другая. Должно быть, ею он, как шпагой, и нанес упырю внезапный укол.

– Тшш!

Глеб прислушался. Все было тихо. Схватка длилась самое большее несколько секунд. Внизу не успели услышать возни. Убедившись в этом, Бейбарсов хладнокровно поднял голову упыря, почти мгновенно успевшую превратиться в череп, и нежно провел пальцем по опустевшим глазницам.

– Лет двести – двести пятьдесят было дядечке, а все трудился и трудился! Аксакал, однако! – сказал он цинично.

Не выпуская череп, Бейбарсов наклонился и толкнул ногой что-то скатившееся вниз. Ванька разглядел короткое полукруглое лезвие односторонней заточки. Нечто среднее между ножом и кастетом.

– Не хочешь взять на память? – предложил Глеб.

– С какой радости?

– Ну как? Я бы взял. Им он тебя и подрезал! – пояснил Бейбарсов.

– Подрезал кого? Меня? – удивился Ванька.

Сгоряча ему показалось, что упырь так и не достал его ни разу. О чем-то вспомнив, он провел тыльной стороной руки по лбу. Затихшая было узкая боль вновь обожгла его. На запястье остался липкий след.

– Он пытался ослепить тебя первым же ударом, но взял чуть выше, – пояснил Бейбарсов и тотчас, не удержавшись, добавил: – А жаль, повязка на глазу смотрелась бы романтично. Моей Лизон нравились такие типажи. Глядишь, и нам не пришлось бы убивать друг друга.

– Вот и сидел бы со своей Лизон! – резко сказал Ванька.

– Не могу. Лиза при всех своих несомненных плюсах очень агрессивная дама. Причем атакует она очень коварно – сверхзаботой. По мне уж лучше бы кирпичом.

– Сверхзабота – это как?

– Сверхзабота – это такая установка профессиональной страдалицы, когда все по умолчанию потомственные свиньи, а ты одна дюймовочка с голубыми глазами. Даже не знаю, какой тебе пример привести… Ну, скажем, попросят ее знакомые два часа с больным ребенком дома посидеть. Она за это время неотложку вызовет, ребенка в клинический госпиталь уложит и насчет операции на носовой перегородке договорится, хотя у него обычный насморк. Опять она вроде бы всех облагодетельствовала – и вновь ей никто спасибо не говорит.

– Но она же хотела как лучше! – горячо сказал Ванька.

– В том-то и беда, – кивнул Глеб.

Рассуждая о Лизон, Бейбарсов не забывал быстро спускаться, держа наготове бамбуковую трость и настороженно вглядываясь в каждую нишу, достаточную для того, чтобы в ней спрятаться.

Зыбкая сырость забиралась Ваньке в рукава. Тангро, не любивший сырости, шевелился под свитером.

– Холодно здесь, – сказал Ванька.

– Разумеется. Когда ты уже умер – приходится думать о сохранности кожи, – пояснил Глеб мрачно.

Лестница в подвал была деревянной и неожиданно длинной. Рассохшееся дерево стреляло и скрипело от каждого шага Бейбарсова. Под Ванькой ступеньки, напротив, почти не издавали никакого звука.

– Как ты ухитряешься не скрипеть? Весишь ты примерно столько же, но шума от тебя раза в три меньше, – шепнул Глеб удивленно.

Ванька не стал говорить, что жизнь в чаще приучает к тишине и осторожности. Шумные в лесу долго не живут.

– Нашел на чердаке в сторожке брошюрку для партизан. Пожелтевшая такая, толковая. Чтобы производить меньше шума, по рыхлой земле или пашне надо идти, наступая пяткой. По твердому грунту или грунту с камнями – носком. По траве – равномерно всей стопой.

– А по деревянным ступенькам?

– Про деревянные ступеньки там ничего нет. Это я вычислил уже опытно. Тоже всей стопой, но когда наступишь, не перемещать центр тяжести ни назад, ни вперед. Так скрипа меньше.

– Стиль буратинки? – серьезно уточнил Глеб.

– Все лучше, чем стиль пустого ведра, которое волокут за собой на веревке, – ответил Ванька.

Бейбарсов не стал спорить. Он уже остановился у низкой железной двери, в которую можно было войти лишь пригнувшись. С другой стороны доносился гул голосов. Прямо на металле прыгали белые буквы из баллончика. Поспешные буквы, разной величины:

«ПреЖде чЕм воЙти – пОдУмАй: а оНо теБе нАдо?»

– Люблю здоровый упырский юмор! – сказал Ванька.

Не поворачиваясь, он почувствовал, что Глеб наклонил голову и внимательно посмотрел на него.

– Ты еще не раздумал отдать мне Таню? – послышался из полутьмы его вкрадчивый голос.

Вместо ответа Ванька решительно вытер перстень о рукав свитера. Сухие перстни лучше выбрасывают искры.

– Ну на нет и суда нет! – сказал Бейбарсов, пинком открывая дверь. – Ребята, мы на дискотеку! – с вызовом объявил он.

Ванька, ворвавшийся в подвал следом за Бейбарсовым, прищурился от неожиданно яркого голубоватого света, бившего из стоящей на столе высокой стеклянной лампы. Прямо перед ними буквой Т вытянулся длинный дощатый стол, за которым помещалось около трех десятков упырей.

Посреди стола стоял длинный, недавно выкопанный гроб со следами глины на обитых тканью стенках. Крышка гроба была еще заколочена, и потому сложно сказать, готовились ли упыри к торжественному обеду или принимали в свои ряды нового члена.

На самом почетном месте стола, там, где встречались две перекладины буквы Т, сидел костистый лысый упырь. Когда дверь распахнулась, он ломко, в два приема встал и, почти касаясь потолка маленькой, похожей на набалдашник трости головой, уставился на Ваньку.

Верхняя синяя губа медленно поползла к носу. Ваньку, помнится, остро поразило, что зубы у упыря были мелкие, желтые, обломанные, за исключением двух глазных, крупных и белых, медленно выползавших из стершихся челюстей. Из мертвых красных глаз смотрела на Ваньку взбесившаяся пустота.

– Живая кровь! – произнес упырь забитым землей голосом.

Потом перевел взгляд на Бейбарсова и неприветливо просипел:

– Мертвая кровь, трусливая кровь! А тебе что тут надо? Добычу нам привел?

Это было все, что он успел произнести. Бейбарсов с перекошенным лицом сделал шаг вперед. Бамбуковая трость с костяным наконечником, брошенная с расстояния в четыре метра, вошла упырю в левый, лишенный зрачка красный глаз.

Ванька запомнил все с замедленной ясностью, точно составленной из отдельных кадров. Упырь покачнулся, потянулся к трости, но рука его повисла. Ванька услышал противное шипение. На короткий миг все тело упыря до последнего пальца вспыхнуло изнутри багровым. Сияние это заметно было даже под одеждой, но особенно отчетливо на открытых участках тела. В полной тишине послышался негромкий звук, напоминавший звук пробки, которую за цепочку выдергивают из полной ванны. Рубашка на груди у упыря вспыхнула в одном месте алой точкой, словно прожженная изнутри сигаретой.

Нечто жуткое, похожее на темный вихрь, вырвалось из нее, широкой петлей скользнуло над головами, безуспешно попыталось коснуться Ваньки, неприязненно отпрянуло от Бейбарсова и с диким воем умчалось в никуда, оставив на потолке выжженный след.

Упырь медленно завалился на спину. Он падал, уже в падении медленно осыпаясь и обращаясь в ничто. Но самым жутким было не это, а то, что перекошенное лицо упыря медленно обретало человеческие черты. Та отвратительная, чуждая сила, которая делала это существо упырем, ушла. Теперь Ванька видел только серое лицо страдающего, болезненно-раздражительного немолодого человека, проснувшегося среди ночи от сильной боли и искренно недоумевающего, где он и что с ним. Единственный уцелевший глаз упыря утратил свое кровавое мерцание, но, увы, лишь для того, чтобы закрыться. Упырь упал и затих. Отсроченное на несколько веков тление в несколько мгновений обратило его в прах. Бамбуковая рукоять трости вскинулась к потолку.