Мутные воды - Алёна Дмитриевна Селютина

Клим понял, что так и сидит с куском пирога во рту.

— Очень хорошо, — ответил он, с трудом проглотив недожеванный кусок. По правде, вкуса Клим не почувствовал, но иначе как вкусно Женя готовить все равно не умела.

— Ладно, забудь, — внезапно пошла на попятную Женя. — Ты доедай, а я пойду. Посуду помоешь?

И она встала из-за стола, но тут Клим не выдержал.

— Сядь! — рявкнул он, тут же спохватился и исправился: — Извини… Говори, о чем хотела.

Женя села, опустила глаза, глубоко вздохнула, потерла лоб ладонью… Клим терпеливо ждал.

— Я хочу тебе кое-что рассказать. Личное. Можно? — наконец произнесла она.

Клим отодвинул от себя тарелку с пирогом. Кажется, насладиться им сегодня была не судьба. Что ж, больше останется на утро. И на работу взять немного можно.

— Конечно, — ответил он. Решил, что сориентируется по ходу дела. Тут ведь как со свидетелем: коли начал доверять и пошел на откровенный разговор, то главное — не спугнуть. — Что ты хотела рассказать?

Но Женя опять замялась и замолчала.

Клим глянул в окно. Там царствовал сентябрь, солнце уходило за горизонт все раньше и раньше, вот и сейчас над соседней крышей уже разгорался закат, и скоро должно было стать темно, хотя часы показывали всего восемь вечера.

— Хочешь прогуляться? — спросил Клим. — По дороге и поговорим.

Женя закивала. Как ему показалось — с облегчением и благодарностью.

Выйдя из дома, они принялись бесцельно шататься по улицам и дворам, выбирая места, где будет поменьше народа. Женька шла молча, опустив голову в капюшоне и засунув руки в карманы своих шаровар: она все еще предпочитала одежду, висящую на ней мешком, полностью скрывающую фигуру, и жутко переживала, что в универ так ходить нельзя — она ведь теперь преподавала. Поверх воротника ее худи был накинут обод массивных наушников. Без них она из дома вообще не выходила. Со стороны Женя сильно смахивала на парня. Клим давно привык, что, когда они вместе, к ним обращаются не иначе как «молодые люди».

— Говори, — наконец предложил Клим, почувствовав, что ей не хватает решимости.

Они как раз дошли до какой-то детской площадки. Площадка была пустой. Женя села на качели и принялась раскачиваться, отталкиваясь от земли носками кроссовок. Клим опустился на соседние.

Женя еще немного помолчала, а потом, все так же не поднимая головы, все ему рассказала.

Во время экспедиции она познакомилась с мужчиной. Он был внуком одной из старушек, у которой она брала интервью. Они встретились в ее доме, и Женя не собиралась продолжать знакомство. Но мужчина оказался настойчив. И в конце концов она неожиданно для себя сдалась.

— Я не знаю, что на меня нашло, — морщась от стыда, призналась Женя Климу. — Это вышло как-то само собой. Раз — и мы уже гуляем по вечерам. Словно наваждение какое-то. Терпеть не могу состояние влюбленности. Ходишь как дура… Но вот, снова словила…

Гуляли по вечерам они почти три недели, до самого Жениного отъезда, и на исходе последней он позвал Женю к себе.

— Я согласилась, — без всяких эмоций поведала она и замолчала.

Клим подождал, пока его кольнет, но кольнуло вовсе не там, где он ожидал. Этот дебил о ней позаботился? Или именно из-за этого она сама на себя не похожа и ему — Климу — уже можно собираться в путь-дорогу, чтобы учинить расправу?

— У него дома никого не было, — тихо продолжила Женя. — Он поцеловал меня. Потом попытался раздеть, и я… я… Я не смогла… Я сказала ему прекратить… Сказала, что не хочу… Пока мы шли к нему, я думала… надеялась… что захочу, но не захотела…

Клим ощутил, как похолодело внутри…

— И он…

— Он прекратил.

Клим выдохнул. Такого облегчения он не испытывал уже очень давно.

— А потом заявил, что я фригидная, как и вся наша научная братия, — выпалила Женя, и вот теперь в ее голосе наконец зазвучали настоящие эмоции. Гнев. И что-то еще, чего Клим не разобрал. — Он сказал, что я занимаюсь всякой чушью. Сказал, что такие как я приезжают каждый год, берут интервью у его бабушки, но это абсолютно бесполезное занятие, которое никому не нужно, а нам за это платят деньги. Что мне уже двадцать восемь скоро, а у меня ни семьи, никого. Что я никому не нужна, и это немудрено. Что так и помру старой девой в окружении котов. Не понимаю, с чего он взял про котов… Я говорила, что не держу домашних животных…

К концу у Жени задрожал голос. Клим протянул к ней руку и осторожно коснулся рукава кофты.

— Ты в порядке?

— Как думаешь, то, что я делаю, правда никому не нужно? — спросила Женя, повернувшись к нему. Глаза у нее блестели.

— В смысле?

— Иногда мне начинает казаться, что этнографы варятся в каком-то собственном котле и если не станет небольшого круга лиц, который заинтересован в нашем деле, то никто о нас не вспомнит. Есть хоть какой-то смысл во всех этих интервью, статьях, конференциях, докладах, книгах? Мир так быстро меняется, еще немного, и то, что мы изучаем, вообще никого не будет волновать! Может быть, мне и впрямь стоит обзавестись мужем и детьми и засесть дома? Может, от этого будет больше пользы?

Ох. Клим обвел взглядом двор. Все стало на свои места. Женя усомнилась в смысле своей жизни. А проходить через такое и впрямь очень сложно и болезненно. Чего она сразу к нему не пришла?

— Вот именно, — кивнул он. — Мир меняется. И твоя задача — напомнить людям, что таким, какой есть сейчас, он был не всегда. Что было хорошее и было плохое. И что мы все всегда были разными. Что есть корни. И что их нужно знать. Твоя задача — сохранить память о том, что было, потому что однажды кто-то может захотеть узнать об ушедшем.

Женя хмыкнула.

— Иногда я пытаюсь представить, что бы со мной сталось, если бы папа все-таки уговорил мою мать оставить меня при себе, — тихо сказала она, глядя в никуда.

Клим тоже попытался. Вышло не очень хорошо.

Женя усмехнулась совсем мрачно.

— Хотя, думаю, меня бы уже не было в живых. Первые роды бы меня и убили. Мне как-то врач сказал, что самостоятельно у меня никогда не выйдет разродиться. Вот и все. И конец всем сомнениям и желаниям.

То ли на улице стало холоднее, то ли еще что, но Клим поежился. Хотелось подойти и обнять Женьку. Но он не решился.

— Я какая-то неправильная, — вздохнула Женя. — Когда мне было двенадцать,