Генерал Его Величества - Дафна дю Морье

Я натянула поводья и попыталась остановить свою кобылу, но не смогла. Гартред и Ричард повернули на восток, преследуя цаплю, теперь мы все трое скакали рядом; равнина незаметно повышалась к тому месту, где среди болот виднелось кольцо из камней.

— Осторожнее — там обрыв, — прокричал Ричард, повернувшись ко мне, и ткнул куда-то хлыстом. Он проскакал мимо так быстро, что переспросить я не успела.

Цапля была теперь прямо над моей головой, но сокола я не видела, зато услышала ликующий вопль Гартред:

— Он не промахнулся! Он попал! Мой сапсан схватил ее!

На фоне солнца я увидела силуэты сцепившихся в смертельной схватке цапли и сокола, и через секунду они, кувыркаясь в воздухе, начали падать на землю ярдах в двадцати впереди нас.

Я попыталась свернуть в сторону, но лошадь понесла. Мимо меня проскакала Гартред, и я крикнула:

— Где обрыв? — Но она не ответила.

На полном скаку мы мчались к камням, солнце слепило мне глаза, а с темнеющего неба падали умирающая цапля и забрызганный кровью сокол — прямо в зияющую расселину, раскрывшуюся передо мной. Я услышала, как закричал Ричард, в ушах у меня зазвенели тысячи голосов, и я рухнула вниз.

Вот так и случилось, что я, Онор Гаррис, осталась калекой, потеряв способность владеть ногами: с того самого момента и по сей день, когда я пишу эти строки, — вот уже двадцать пять лет, — я могу лишь лежать на спине или сидеть на специальном кресле; никогда больше я не могла ходить, никогда не чувствовала под ногами землю. Если же кто-то решит, что калека не может быть героиней романа, то пусть отложит эти листы и прекратит чтение, ведь я так и не вышла замуж за мужчину, которого любила, и не стала матерью его детей. Но вы узнаете, что несмотря на все превратности судьбы, наша любовь не умерла, а напротив, стала в последующие годы глубже и нежнее; будь мы женаты — мы не могли бы любить сильней. Вы узнаете также, как, бросая вызов беспомощности, я взяла на себя ведущую роль в разворачивающейся драме нашей жизни, так как моя неподвижность обострила чувства, оживила и усилила восприятие, а провидение отвело мне роль свидетельницы и судьи. Итак, мое повествование продолжается, а то, что вы прочли, всего лишь пролог.

6

Я не хочу описывать здесь непереносимые страдания, физические и духовные, которые мне пришлось пережить в те несколько месяцев после катастрофы, когда всем казалось, что дни мои сочтены. Не думаю, что это кому-нибудь интересно. У меня и самой нет ни малейшего желания вызывать из глубин памяти похороненную там горечь. Достаточно сказать, что вначале все опасались за мой рассудок, потому что несколько недель я пролежала в бреду. Когда же наконец ясность мысли вернулась ко мне, и я поняла всю серьезность своего положения, то первым делом справилась о Ричарде; мне сообщили, что, отчаявшись получить от врачей хоть слабую надежду на то, что я выживу, он поддался уговорам Бевила и вернулся в полк. Это оказалось к лучшему, он не мог оставаться в бездействии. Убийство в Портсмуте его друга герцога Бекингемского потрясло Ричарда, и он отплыл во Францию вместе с другими участниками последней, довольно вялой кампании по осаде Ларошели. К тому времени, как он вернулся, я уже снова была в Ланресте и достаточно окрепла, чтобы решить никогда больше не встречаться с Ричардом. Я написала ему письмо, но он, отмахнувшись, специально прискакал из Лондона, чтобы увидеть меня. Я не приняла его. Он пытался силой проникнуть в комнату, но мои братья преградили ему путь, и только когда врачи сказали ему, что его присутствие может ухудшить мое состояние, он понял, что между нами все кончено. Он уехал, не сказав ни слова. Я получила от него единственное письмо, яростное, горькое, полное упреков, и больше — ни строчки.

В ноябре того же года он женился на леди Говард из Фитцфорда, богатой вдове старше его на четыре года, уже трижды побывавшей замужем. Эта новость дошла до меня кружным путем: неосторожно проговорилась Матти и тут же замолкла, так что мне пришлось расспросить мать. Она хотела скрыть от меня правду, боясь обострения болезни, и думаю, то, как спокойно я восприняла известие, изрядно ее озадачило.

Ей трудно было понять, впрочем, так же, как и остальным, что я стала другим человеком. Подобно цапле, убитой соколом в тот майский день, прежняя Онор умерла. Конечно, приятно было воображать, что ее образ останется навсегда в душе возлюбленного, но Ричард, которого я знала и любила, был сделан из плоти и крови, а значит, так же, как и я, должен смириться.

Помню, я лежала в постели и улыбалась, думая о том, что в конце концов он нашел себе богатую невесту, к тому же пользующуюся такой популярностью. Мне хотелось верить, что она достаточно опытна, чтобы сделать его счастливым, и богата, чтобы обеспечить ему относительное финансовое благополучие.

А мне тем временем следовало приучить себя к новому образу жизни — к полной неподвижности; и я решила тогда, что работа ума должна компенсировать мне беспомощность тела. Примерно в это время из Оксфорда возвратился Перси и привез с собой учебники, и я поставила себе целью выучить с его помощью греческий и латынь. У брата мой план не вызвал особого восторга, однако он оказался довольно снисходительным учителем, и хотя я не могла позволить себе надолго отрывать его от любимых собак и лошадей, он все же помог мне овладеть азами, необходимыми, чтобы приступить к самостоятельному чтению, так что я добилась хороших результатов.

Моя семья была очень добра ко мне. Сестры и их дети, которые вначале без слез и страдания не могли глядеть на меня, потом, увидев что я смеюсь и беззаботно болтаю с ними, несколько успокоились, и понемногу я — до этого лишь избалованная девчонка — сделалась наперсницей и советчицей в их делах, они шли ко мне со всеми своими проблемами. Конечно, для этого потребовались не месяцы, но годы, такое не случается в одночасье. Матти, моя маленькая служанка, с первых же минут превратилась в неутомимую сиделку и рабыню. Она научилась читать в моих глазах, и, заметив признаки усталости, сразу же выгоняла из комнаты посетителей; она следила за тем, чтобы я ни в чем не нуждалась, кормила и мыла меня, пока постепенно я не научилась делать это сама, и, как мне помнится, через три года моя спина уже настолько окрепла, что я могла без посторонней помощи садиться в постели и управлять своим телом.

Но ноги по-прежнему не слушались меня, и в долгие осенние и зимние месяцы, когда в доме становилось промозгло, мои больные кости чутко реагировали на сырость, причиняя временами невыносимую боль, и тогда мне становилось очень трудно придерживаться мною же выработанных принципов. Жалость к себе, эта коварная отрава, проникала в мою кровь и наполняла ум мрачными думами, и тогда Матти, словно часовой, вставала у дверей комнаты и отсылала прочь всех непрошенных гостей. Бедная Матти, как часто в такие минуты я ругала ее, а она безропотно все сносила.