Я из тех, кто вернулся - Геннадий Васильев

Они нашли Касымова в самом дальнем окопе, почти заваленным осыпавшейся с бруствера землей. Он лежал на своем пулемете, так и не выставив его из окопчика для стрельбы. Правая рука, согнутая в локте, упиралась в холодный желтый лоб.

Шульгин проворно спрыгнул в окоп. Бережно склонился над бесчувственной глыбой Касымова. Взялся за уткнувшееся в землю плечо, с трудом перевернул тяжелое грузное тело на бок. Касымов вяло завалился на мягкую рыхлую глину, дернулись толстые складки на щеках, и вдруг тяжелый вздох изменил безликое выражение его лица, и появилась на нем недовольная брезгливая гримаса.

– Да он спит, – догадался кто-то и коротко заматерился, – вот душара…

– Спит младенческим сном, – подтвердил Шульгин, продолжая вглядываться в набрякшее сонным недовольством лицо.

– Касымов, подъем! – вдруг резко выкрикнул лейтенант.

– Вставай, скотина, – загудели взволнованные голоса.

– Совесть потерял окончательно…

– Вот это жучара…

Касымов лениво разлепил сонные глазки, поднял затекшую руку, обводя всех недоуменным взглядом. Постепенно взгляд его осмыслился, и он вдруг понял всю нелепость и щекотливость ситуации, в которой оказался перед группой, осыпаемый гулкими возгласами возмущенных товарищей.

Тяжелой злобой загорелось вдруг его вялое лицо. Сузились черные злые глаза. Пулеметчик рывком приподнялся на одно колено, угрожающе сжал свои огромные кулаки.

– Да пошли вы все, – взорвался Касымов с бранью, – плева-ать я хотел на вас, понятно…

Поднялась над землей огромная фигура, нависла над Шульгиным. Касымов сделал шаг навстречу командиру, будто надеясь испугать его своей рослостью, дернул дюжим плечом, и вдруг взлетела по кривой тяжелая касымовская рука. И так же неожиданно для него молнией развернулся Шульгин, автоматически хлестко ответив на удар коротким встречным прямым. От этого удара качнулась назад голова Касымова, руки разлетелись в стороны, весь он испуганно обмяк и в следующее мгновение взревел истошным жалким голосом. Все болезненное унижение последних дней прорвалось в этом жалостном вое, смешавшись с малознакомой ему резкой физической болью. Он обнял руками багровое лицо и закачался с тягучими причитаниями.

– Никто не би-и-ил Касымова, – всхлипывая, ревел он надсаженным басом, – папа пальцем не бил, мама не бил, никто не би-и-ил…

Сквозь пальцы Касымова, сжимавшие лицо, потекла вдруг обильная водянистая кровь. Она стекала под ноги частыми каплями, оставляя на пыльном солдатском бушлате бурые полоски.

Солдаты с растерянностью переводили взгляды то на качающуюся гигантскую фигуру пулеметчика, то на побледневшего лейтенанта.

– Не-е ви-ижу, – истерично рыдал Касымов, отрывая от лица руки и пытаясь глядеть сквозь кровавую пелену на потемневшее небо, – я ничего не ви-ижу…

Он размахивал окровавленными руками, размазывая кровь еще больше, и страшно было смотреть на его согнутую окровавленную фигуру, на исказившееся мукой лицо и кровавое месиво в черной глазнице правого глаза.

– Что здесь происходит? – раздался вдруг резкий оклик за спинами шульгинских солдат, и, грубо проталкиваясь через солдатские спины, ворвался в узкий круг раскрасневшийся в гневе капитан Шкловский. – Немедленно доложить мне, что происходит? Лейтенант Шульгин, докладывайте! Теперь вы уже от меня ничего не скроете…

– Я избил подчиненного, – доложил Шульгин бесцветным равнодушным голосом, поведя плечами, и сползла с плеча выгоревшая лямка автомата.

– Та-ак… – протянул Шкловский засвистевшим голосом. – Случилось наконец-то. Я все-таки поймал вас за руку. Во-от они – проявились неуставные замашки. Вы-ышли боком, наконец.

Рыдающий Касымов сквозь кровавые слезы увидел Шкловского и, заметив сочувственную поддержку, взревел еще громче и жалобнее:

– Никто никогда не тро-огал Касымова. А этот вот, зверу-уга, покалечил Касымова. Все они не любят Касымова. Чурка, говорят, чу-урка…

Касымов, растрогавшийся от жалости к себе, сотрясался в бурных рыданиях и, покачиваясь, демонстрировал всем жутко отекающий вздувающийся лиловый свой глаз.

– Не ви-ижу ничего, совсем не вижу…

– Ну-у, лейтенант Шульгин, – неприязненно зашипел Шкловский, притопывая нервно ногами комья сырой борозды. – Доигрались… Достукались… Вот к чему привело отсутствие элементарной дисциплины. Вот она, вышла боком, ваша партизанская вольница. Теперь уж придется отвечать по закону… – Он поперхнулся, словно не мог пережевать выплескиваемую злобу сухих слов. – Это уже тяжелое воинское преступление. Превышение власти. Нанесение тяжкого увечья. – Шкловский резал колючими фразами, как ножом. – Это неуставные взаимоотношения. Полное пренебрежение служебным долгом. Это же всякое отсутствие политической работы. Разведение религиозной дикости. Это садизм, наконец… Во-от какой пример вы показали сейчас всему личному составу.

– Он действовал по обстоятельствам, – раздался из солдатской группы голос.

Маленький Осенев, немного робея, протиснулся вперед.

– Вы же ничего не знаете…

– А тут и знать нечего, юноша, – резко оборвал Осенева Шкловский, – тут все факты налицо. Вы бы помолчали! Вам за себя еще придется отвечать! А своего заступника нечего выгораживать. О себе беспокойтесь. Обо всех обстоятельствах случившегося подробно напишет сам потерпевший.

Шкловский покровительственно махнул пухлой ручкой все еще трясущемуся в рыданиях Касымову.

– Идемте со мной, голубчик. Мы вас немедленно эвакуируем в медсанбат. В политотделе напишете подробную жалобу. Обо всем. Обо всех безобразиях в роте. А мы заведем уголовное дело, как полагается. Наказание последует жесточайшее. Обязательно. Есть еще законность в армии. Пойдемте… пойдемте…

Он подхватил вылезающего из окопа пулеметчика, обнял короткой ручкой за необъятную слоновью талию, и так они пошли, покачиваясь, в сторону штабных укреплений со звуками жалобных причитаний рыдающего Касымова и нежных отеческих уговоров Шкловского.

– Что теперь будет? – испуганно ахнул среди солдат чей-то взволнованный голос.

– Теперь Касымов такую телегу накатает…

– Навалит грязи по уши. Не отмоешься за всю жизнь.

– Нашелся, наконец, информатор для политотдела…

– А за что судить-то лейтенанта? Я бы и не так этой сволочи врезал…

– Он замахивается, подлюка, а ты ему щечку подставляй…

– Отставить разговоры, – Шульгин устало покачал головой, – хватит… Что вы, как на похоронах. Я еще живой, не разжалованный и с должности пока не снят. – Лейтенант выпрямился, заставил себя улыбнуться. – Для нас война еще продолжается. Переживать будем после… После того как выполним свой долг.

Шульгин окинул солдат невидящим взглядом, махнул рукой в сторону удалявшихся Шкловского и Касымова.

– Это все чепуха… Нам не привыкать… Переживем как-нибудь… Пойдемте воевать, пацаны…

18

Сбитая с укрепленных позиций банда отчаянно цеплялась за каждую высоту. То исчезала в горном безмолвии, то неожиданно появлялась на флангах с вероломным треском очередей. Начались долгие выматывающие военные будни до кровавых мозолей на руках и такие же бесконечные длинные ночи.

Рейдовые роты терпеливо переходили с высоты на высоту, кружили по горам за петляющими душманами, без конца окапывались под огнем, тут же бросали обжитые окопы и вновь неслись по склонам горных высот.

Вскоре на тропах боевых действий стали находить измученных, сдыхающих ишаков. Даже терпеливые выносливые животные, казалось не знавшие предела своим силам, беспомощно лежали на земле в мокрой испарине, хватали губами воздух и хрипло ревели. Истертые ремнями бока их кровоточили. Вывернутые белки глаз жалобно косили на проходящих солдат. Брошенные бежавшими хозяевами, они не знали, что подорвали свои силы из-за этих упрямых русских солдат.

– Вот бедолажные, – вздохнул над подыхающими животными сержант Богунов. – Запарились совсем животные. Видимо, тащили на них ДШК и ящики с боеприпасами. Смотрите, бока до крови стерты… – Он потер пальцами растерзанные бока. – Вот же изверги! Разве это люди?.. Звери совсем!

– Даже хуже зверей…

– Звери, те с понятием…

Животные вздрагивали от судорог. Один из затравленных ишаков поднял морду и заревел истошным воплем.

– Тоже жить хотят, хоть и четыре ноги, – сказал Матиевский.

– Ага! Голова, два уха…

– Хвост, опять же…

Кто-то гладил ишаков по выступающим ребрам. Кто-то потер за ухом, как домашнюю кошку. Кто-то трогал грязную кисточку неподвижного хвоста.

– Кончай зоопарк, – раздался старшинский голос. – Их уже не поднять никакими молитвами. Загнали животных до смерти. Пристрелить их надо. Есть желающие?..

Однако желающих пристреливать не нашлось. Все отвернулись от старшины, от его нахмуренного взгляда…

– Добренькие все какие, – заворчал старшина. – Му-усеньки… пу-усеньки… Вы еще под хвостом погладьте у них. Может, им легче станет… Да они сами просят их пристрелить… Смотрите…