Астрея. Имперский символизм в XVI веке - Фрэнсис Амелия Йейтс

Движение Риенцо, проникнутое идеями в диапазоне от иоахимитского и францисканского мистицизма до веры в Мерлина[120] и другие пророчества и соединявшее всё это с глубоким научным преклонением перед древним Римом, удивительным образом спаивало в себе воедино языческие и христианские влияния. Его призывы ко всем городам и провинциям Италии участвовать в справедливости, мире (pax) и согласии (concordia), которые возрождённый Рим и духовное перерождение в святом духе понесут по миру, выдержаны в очень экстравагантном стиле. Тираны исчезнут в новом царствии справедливости, уничтоженные так же, как Юдифь уничтожила Олоферна1[121]. Презренные имена гвельфов и гибеллинов будут выброшены в новой эпохе мира и единства[122] 22. Он призывает Карла IV Богемского, как императора, повести обновлённый мир к новой эре «вселенского преобразования»[123]. В другом письме Риенцо сокрушается о развращённости церкви и смертных грехах пап[124]. А в одном из последующих цитирует знаменитую строчку[125] Iam redit et virgo, redeunt Saturnia regna, ассоциируя её со своей миссией.

Первое из торжеств, посвящённых его возведению в достоинство «Рыцаря Святого духа», состоялось 1 августа 1347 г. Риенцо придавал большое значение имперскому имени месяца, в который произошло это знаменательное событие его жизни, ассоциируемое им с пророчествами, относящимися к Деве и Весам[126]. Накануне вечером он совершил ритуальное омовение в купели, где, по преданию, был крещён император Константин[127] 27, подчеркнув тем самым христианскую сторону своей рыцарской и римской миссии.

Риенцо жаждал renovatio urbis, то есть возрождения Рима в сочетании с духовным возрождением, вдохновлённым святым духом. И потому его движение несло в себе элементы, ведущие и к Ренессансу, и к Реформации. Он верил, что время для renovatio пришло, и связывал свою уверенность с «периодом Феникса» в пять сотен лет[128]. Похоже, ему было известно об использовании феникса в качестве символа renovatio в античности. Эта птица присутствует на монете Константина Великого, на одной из монет Константа I с девизом Felix Temporum Reparatio и на одной из монет Адриана с надписью Saeculum Aureum[129]. Возвращение золотого века и возрождение феникса являются символами с параллельными значениями.

Елизаветинский империализм

Но какое, могут спросить, всё это имеет отношение к королеве Елизавете I? Ответ будет такой, что «имперская» идея в ренессансном ли, реформационном или национальном смысле играет основополагающую роль в идейном содержании елизаветинской эпохи.

Говорят, что итальянский Ренессанс «начался со средневековой концепции мировой империи»[130]. Весь процесс «возрождения» искусства и литературы тесно связан с возвращением классического золотого века, или скорее даже с более важной идеей его вечного сохранения и постоянных перерождений. Елизаветинская эпоха была великой эрой английского Ренессанса, и в этом смысле за ней проглядывает мотив золотого века. Это была также эпоха национальной экспансии, когда средневековые мировые устремления повернулись в сторону национализма, золотого века для Англии. Но, возможно, более всего елизаветинский империализм характеризует использование им религиозной стороны имперской темы, поскольку верховенство королевской власти над церковью и государством, являвшееся краеугольным камнем положения Тюдоров, обязано своей поддержкой традиции священной империи. Елизаветинский протестантизм претендует на возрождение золотого века истинной имперской религии.

Доктрина божественного права королей выросла из средневековой полемики о соответственных полномочиях пап и императоров. Теоретически, и папа, и император находились под властью Христа и, работая в согласии, должны были «соединить всё, что было непреходяще ценным в системе Римской империи, со всем, что было необходимо для построения Града Божьего»[131]. Но дуалистическая система не работала. Постепенно папство начало вторгаться в сферу империи, ослабляя её власть путём подстрекательства отдельных суверенов и предъявления претензий на мировую монархию, под властью которой только и возможно единство мира. Сторонники империи выдвинули встречное притязание, заявив о священном праве императора на вселенскую монархию, посредством которой будут достигнуты мир и единство рода человеческого. Про-имперские авторы, такие как Марсилий Падуанский и Оккам, выделяют достижение единства как цель человечества, и Данте, подчёркивая право избранной свыше Священной Римской империи вести человека к этой цели, окончательно оформляет имперские контрпритязания на мировое владычество пап.

Доводы в пользу королевской власти, как то, что верховные полномочия должны для сохранения единства быть возложены на одного человека, относились к проимперским доводам, и «имперское» право английских королей на полный суверенитет в своих владениях долгое время ассоциировалось с борьбой короны против папского вмешательства[132]. С началом Реформации имперская аргументация приобретает в Англии важнейшее значение. Как наследники священной имперской власти, короли провозгласили своё право сбросить сюзеренитет папы. Как писал один автор в XVII веке: «Британская церковь была выведена из-под власти Римской курии имперским авторитетом Генриха VIII»[133].

Тесную связь между политико-богословской теорией времён Елизаветы и более ранними имперскими доктринами можно показать на примере сочинений епископа Джона Джувела. Джувел был сильно опечален упадком империи:

Когда-то Римская империя включала в себя значительную часть мира с Англией, Францией, Испанией, Германией, и т. д. Где сейчас Англия? Она отделена и больше не является частью империи. Где Франция, Испания, Италия, Иллирик? Где сам Рим? Отделены и также не принадлежат ей. Где Македония, Фракия, Греция, Азия, Армения и пр.? О них нельзя подумать без сожаления, ибо ныне они под турками, отделены и не принадлежат империи. Что стало с тем великим признанием, которое император имел во всём мире? Сейчас он никто. Что осталось у него от империи? Ничего. Ни единого града. Что стало со всеми теми, что принадлежали ему? Они рассеялись, отпали от него, и его владения превратились в ничто[134].

Разительным контрастом с этим упадком выглядит рост светской власти папы. Джувел перечисляет его владения, восклицая по каждому пункту, что это «было добыто за счёт империи». «Мы видим, – заключает он, – что император слабеет, а архиерей усиливается, и усиливается настолько, что превращает императора в своего слугу, вынуждает таскать его носилки, ждать, стоять перед ним на коленях и целовать ступню»[135].

Утверждение Джувела о том, что папа – это Антихрист, основывается на словах святого Павла из второго послания к Фессалоникийцам о том, что беззаконие удерживается тем, кто находится у власти, и, когда он будет устранён, наступит хаос. Эта удерживающая сила порядка ассоциировалась с империей, падение которой будет означать воцарение Антихриста[136]. Упадок империи и усиление папства являются для Джувела доказательством того, что последний есть Антихрист.

В своей «Апологии английской церкви» (1560) – официальной апологии елизаветинского англиканства – Джувел уже противопоставлял папу императору.