Ласточка с дождем на крыльях - Евгений Дубровин

К чести Танечки надо сказать, что содержание анонимок навсегда смешивалось с содержанием секретных бумаг под ножами машины для уничтожения документов и обращалось в пепел в специальной печке. Ни единой строки не дошло даже до самых любопытных ушей.

– Это касается меня?

– Да.

– Бросьте в машину.

Танечка промолчала. Их толкали со всех сторон. Секретарша отвела нависший сбоку узел спешащей на поезд женщины. Директор института помог ей.

– Я бы на вашем месте прочитала, Ярослав Петрович.

Секретарша очень редко давала советы своему начальнику. Можно сказать, что она никогда не давала никаких советов. Она вообще не выражала своего мнения. Она была просто исполнительницей его воли. Она была машиной для уничтожения любых сведений, которые до нее доходили, из его кабинета дальше приемной никакая информация не уходила.

– Ну хорошо… Завтра утром…

– Я привезла его с собой.

Красин удивился. Анонимка привозится чуть ли не к трапу самолета как документ особой важности.

Секретарша оглянулась и достала из сумочки плотный конверт без марки («Пожалел, гад, на марку, – машинально отметил Красин. – Ну, видно, и сволочь».)

Ярослав Петрович тоже почему-то оглянулся и сунул конверт в карман, с брезгливостью отметив, что движение, которое сделало его рука, было вороватым.

– Прочитайте сейчас где-нибудь… Только не при всех…

Это уж совсем черт знает что! Директор посмотрел на свою помощницу, уж не подшучивает ли она над ним, хотя мысль, конечно, была крайне нелепой. Танечка смотрела на него, как всегда, серьезно, ничего не выражающим взглядом. Взглядом машины, предназначенной лишь для уничтожения секретных сведений.

– Уж не идти мне в туалет? – усмехнулся Ярослав Петрович.

– Пожалуй, это самое подходящее место, – серьезно кивнула секретарша.

Секунду они смотрели друг другу в глаза.

«Это же плохой детектив. Секретарь посылает шефа читать анонимку в туалет».

«Я никому не скажу».

«Знаю. Но между нами будет не очень красивая тайна».

«Будет. Но надо выбирать».

«А вдруг вы станете шантажировать?»

«Возможно. Но надо выбирать».

– По-вашему, это действительно важно?

Таня пожала плечами.

– Не знаю. Это вы решите сами. Может быть, вам придется что-то предпринять прямо сейчас…

– Ждите меня в машине.

Красин, ощущая в кармане конверт и брезгливо морщась, словно он взял с собой что-то омерзительное, прошел в туалет. Запершись в кабинке и продолжая морщиться (Ярослав Петрович вдруг увидел эту сцену со стороны, словно в кино), директор достал письмо и прочитал на конверте машинописный текст:

Листок из ученической тетрадки в клеточку. Детским почерком было написано:

«Слухай, падонок. Покрасовался и будя. Дай место под солнцим другим. Бездельник. Харя. Разложил весь институт. Даем тебе, падонок, на шевеление твоих куриных мозгов двое суток. Если за это время ты, падло, не кинешь заявление об уходе, мы возьмемся за тебя, красавчик. Возьмемся так, что запрыгаешь, как рак в кипятке. Чтобы ты, самовлюбленная шкура, понял, что мы не шутим, прилагаем фотографии. Ты ведь любишь фотографироваться, красавчик? У нас таких снимочков очень много. Мы, сволочь, очень давно ведем на тебя досье.

Ты все понял, гений XX века?

Ну, покедова!

Будущий директор института и его верные помощники».

В конверте были четыре фотографии. На первой был зафиксирован Ярослав Петрович в состояний довольно сильного опьянения, в момент, когда ему стало плохо. Виделись кусты, край клумбы, светился фонарь – очевидно, снимали вечером, где-то в парке. Качество снимка оставляло желать лучшего, но было ясно, что это натуральная фотография, а не фотомонтаж.

На втором снимке Красин целовал молодую полуобнаженную женщину. В объектив попал диван, разбросанное по нему белье. Сбоку столик – на столике бутылка с вином.

С третьей фотографии на Ярослава Петровича смотрела его жена. Держа в руках кофточку, она что-то сердито говорила в объектив, явно торговалась. Фоном ей служила обстановка женского туалета.

На последнем снимке группа юношей и девушек на берегу речки играла в мяч. На переднем плане – сын Красина, лицом к объективу. Юноши и девушки совершенно обнаженные.

На какое-то время Ярослав Петрович, видно, потерял сознание, потому что не слышал начала фразы. В кабинку стучали:

– …кореш… заснул?

Дрожащими руками Красин порвал письмо, конверт, фотографии бросил в унитаз и спустил воду. У кабинки стояла недовольная очередь.

– Живот… – сказал Ярослав Петрович и криво улыбнулся.

Под краном он ополоснул руки, ему казалось, что от них исходил запах рвоты и туалета, хотя в туалете было чисто и пахло мокрыми сосновыми опилками.

Они ждали его в машине.

– Ты очень бледный, – сказал Кот – Андрей Осипович. – Плохо, что ли?

– Ничего. Поехали, – сказал Красин, садясь на заднее сиденье.

Рядом с Сафоновым сидела Танечка. Они всегда сажали ее вперед. Ярослав Петрович поймал в зеркале взгляд секретарши. Во взгляде было любопытство. Еще бы! Узнать такие вещи про шефа и его семью. Или он ошибается? Это не любопытство, а сочувствие?

– Одну минуточку, – сказал Сафонов. – Кадр на память. В честь удачной поездки. Для истории. – Сафонов потянулся в ящик для вещей и достал миниатюрный японский фотоаппарат.

– Правильно! Молодец! – радостно воскликнул Головин и стал приглаживать обрывки своей шевелюры, которые окружали лысину, как густой репейник блестевший солончак. – Здорово придумал!

На фотографиях Вьюнок-Головушка получался безобразно: волосы всклокочены, глаза вытаращены от желания придать им глубокомыслие, нос выходил длинным, отвислым, как у гнома, однако, несмотря на это, Андрей Осипович обожал фотографироваться, правда, лишь в компании с красивыми женщинами и обязательно в обнимку с ними. С Танечкой ему еще ни разу не довелось сниматься, и Головушка так весь и засветился.

У Красина остановилось сердце.

Сафонов?!

Глаза секретарши смотрели из зеркала насмешливо-сочувственно.

«Вы думаете, Сафонов? Но он же сейчас выдает себя».

«Он может быть орудием в чьих-нибудь руках».

«Не исключено. Тогда я выручу вас».

– В другой раз, – сказала Танечка. – Сейчас я не в форме.

– Вы всегда в форме! – воскликнул Кот и кошачьим движением руки дотронулся до плеча девушки.

– Поехали! – сказал Ярослав Петрович.

Антон Юрьевич нехотя убрал фотоаппарат в ящик. По дороге домой Красин думал: «Это не розыгрыш и не шутка. Кто-то давно следит за мной и моей семьей. Собирает досье. Снимки не похожи на фотомонтаж». Правда, он не помнил, где и при каких обстоятельствах его сняли пьяным, с женщиной, но это ничего не значит. За последние годы, когда он стал знаменитым, пришли деньги, и он слегка отпустил вожжи… Сколько их было… и выпивок, и случайных знакомств…

Жена… И тут, очевидно, снимок достоверный. В их доме постоянно толклись незнакомые женщины, шептались с Еленой, бегали к ней в спальню примерять наряды. О тряпках говорилось по телефону, писалось в письмах. Нет, Елена не занималась спекуляцией, ей просто нравилось покупать вещи, иногда даже в убыток себе; скорее всего ее привлекал сам процесс покупки, обмена, торга. Их квартира напоминала подсобное помещение солидного универмага. Так что снимок вполне реальный, сообщница «будущего директора института» сумела уловить самый подходящий для досье момент… Лучше не придумаешь…

А уж о Владике и говорить нечего. Взгляды его «кодлы» на жизнь вообще и на любовь в частности были более чем легкомысленными. За сутки можно нащелкать целый фотоальбом.

Значит, кто-то давно хочет занять его место. Кто? Прежде всего – заместители. Нет такого заместителя, который бы не мечтал стать начальником. Это вполне естественно. Дело в методах… Кто способен на ведение досье: Сафонов или Головин? И кто из них сильнее хочет стать шефом института? И у кого больше шансов?

На первый вопрос ответить невозможно. К своему удивлению, Красин обнаружил, что совсем не знает ближайших помощников. Их взгляды, устремления, нравы, тайные мысли… Может быть, они способны еще и не на такое, а возможно, даже мысль заняться подобной мерзостью кажется им противоестественной. Он, Красин, ни разу не попытался проникнуть в душевный мир замов… Неплохие ребята, считал он, каждый со своими странностями, но у кого их нет, странностей? Человек без странностей не личность, не индивидуальность. Тянут, ну и пусть тянут…

Стать шефом института, пожалуй, никто из них не стремится. Зачем? Зарплата чуть пониже, чем у директора, ответственности никакой. Все шишки собирает он. Впрочем, как и лавры.

Шансы? У Сафонова, пожалуй, шансов побольше. Эрудит, импозантная внешность, спокойный, выдержанный характер… Правда, ничего не смыслит в архитектуре, но посредственному директору, директору-исполнителю, не обязательно смыслить – для этого есть специалисты…