Афганская бессонница - Сергей Костин

Я спросил цену, и старик назвал ее. Не помню сейчас, сколько это было. Может, динаров по двести за каждый кулон — хотя это могло быть и двадцать, и две тысячи, не помню! В любом случае для меня эти деньги были смехотворные, и я тут же полез за бумажником. Старик покачал головой и остановил мою руку:

— Ты не хочешь купить.

— Как — не хочу? Хочу! Сколько они стоят? Двести и двести, всего четыреста. Правильно же?

Я снова полез за бумажником.

— Ты не хочешь купить! — любезно, но упрямо повторил старик.

Мы посмотрели друг на друга, и я понял.

— Сколько вы говорите? Четыреста? Че-ты-ре-ста!!!

Старик расплылся в улыбке.

— Нет, это таких денег не стоит!

— Вот теперь ты хочешь купить, — довольно произнес дед.

Значит, действовать надо так. Первую цену, допустим, двести динаров, вы просто отбрасываете пренебрежительным жестом: «Это первая цена! Какая вторая?» Продавец, как правило, начинает улыбаться — он понимает, что напал на знающего человека. Ему же скучно целый день сидеть! Вы тоже улыбаетесь, чтобы он понял, что и для вас это удовольствие. Продавец называет вторую цену, например, сто восемьдесят. Но вы морщите нос, как бы говоря: «Да ладно вам! Вы что, еще не поняли, с кем имеете дело?» — «Хорошо, — скажет продавец. — Для вас это будет сто шестьдесят. Даже сто пятьдесят. Сто пятьдесят, по рукам!» Но вы не спешите. Говорите вы коротко: «А третья цена?» Продавец тоже не дурак. Он вам ответит что-нибудь вежливое, но непреклонное: «Какая может быть третья цена? Я же сбросил вам почти треть! Третья цена такая же, как и вторая». Не тушуйтесь! Скажите: «Я имею в виду, настоящая цена?» Продавец сбросит вам еще, чтобы доставить удовольствие: сто сорок. Сделайте вид, что задумались. Как правило, именно в этот момент вам предложат чаю. Вы соглашаетесь. Продавец попытается тут же завернуть вам покупку в какой-нибудь газетный лист, но вы его остановите — торг еще не закончен! За чаем с мятой и разговором о семье переспросите как бы невзначай: «Сколько, вы сказали, вы сейчас хотите? Сто?» Вы поняли: по правилам игры цена, которую вы вроде бы пытаетесь вспомнить, должна быть еще ниже. Могу поспорить: он-то говорил сто сорок, но сейчас скажет сто двадцать. Тогда вы должны спросить: «А дружеская цена?» Он не обидится. Сто к одному: продавец рассмеется и хлопнет вас по плечу. Тертые любят тертых! Он согласен на дружескую цену: скорее всего, это будет сто. Поняв, что больше продавец не сбросит, вы переходите к опту. Да-да, к опту! Вы же не один кулон собираетесь покупать, а два! Короче, тогда с дедушкой из Бискры мы разошлись, наверное, динаров за девяносто за кулон, чрезвычайно довольные друг другом.

Конечно, я каждый раз так не торгуюсь — мне и времени жалко, и вообще это все не в моей поэтике. Обычно я плачу третью цену, разве что мне уж очень надо доставить продавцу удовольствие. Сейчас бы надо, но как? У нас даже языка общего не было! Я попробовал английский, французский, испанский, итальянский, немецкий и, поскольку каждый раз старик в черном балахоне только улыбался с извиняющимся видом, остановился на родном русском.

У старика проблемы выбора не было: он тоже говорил на родном. Но представить его ломающим язык на пиджин-инглиш было трудно. Весь его облик дышал достоинством, даже величием: окладистая седая борода, подстриженная внизу полукругом, густые строгие брови, взгляд прямой и глубокий. Я про себя стал называть его Аятолла.

Мальчик спросил меня, что именно меня заинтересовало на витрине. Я потребовал притащить на низкий столик все, что там было. Все уже поняли, что пришел солидный клиент. Меня усадили за столик, а на призывный крик из задней комнаты вышли еще два подростка: мало ли какая еще услуга понадобится?

Еще одно правило: торговаться надо за самую дорогую, с вашей точки зрения, вещь, но ничем не показывая, что вам действительно хочется ее купить. На мой взгляд, самым ценным был греческий керамический обломок размером с детскую ладонь. На нем барельефом был изображен торс лежащего мужчины с курчавой бородой. Его голову любовно поворачивала к себе рука женщины, целующей мужчину в губы. Александр Македонский прошел через Бактриану в IV веке до нашей эры, и вряд ли в этих местах с тех пор был скульптор, способный создать нечто подобное — мы бы о нем знали. Так что это был поцелуй, которому исполнилось две тысячи четыреста лет.

Но я не спешил. Я разложил перед собой на столике все греческие фигурки: детские головки, ручки и обломки ваз, масляные лампы. Такие можно найти везде, где есть что копать — не важно, занимается этим государство или нет. Нет, лучшим был поцелуй — ему по большому счету место было в музее. Но я сделал вид, что не знаю толком, на чем хочу остановиться, и ткнул в него, как бы колеблясь. На самом деле, я даже забыл про изумруд, так мне хотелось заполучить этот осколок.

— Чанд?

Слово «сколько» фигурировало в моем словарике.

Дальше торг проходил следующим образом. Мальчик встал около меня с калькулятором, чтобы набирать цену, которую называл Аятолла.

— Доллар? — уточнил тот.

— Доллар, доллар!

Мальчик набрал: 200.

— Сколько-сколько? — по-русски выкрикнул я.

Аятолла с достоинством указал мне на калькулятор: назовите свою цену!

Я набрал: 5.

Теперь наступила очередь возмущаться старика: он сдвинул брови. Мальчик сунул калькулятор мне под нос: 180.

Я снова набрал пять.

Мне предложили 150. Я ответил: пять.

Думаете, Аятолла продолжал возмущаться? Вовсе нет: он теперь улыбался вовсю. На возбужденные крики продавцов из задней комнаты пришел такой же бровастый бородатый мужчина лет сорока с бритой круглой головой и жировым валиком на затылке. Мне бы сейчас предложили чаю, но был Рамадан.

Я провел в лавке уже минут двадцать. Слева от меня отдельной кучкой лежали фигурки, которые я собирался купить. Поцелуй был в итоге оценен в восемь долларов, но я еще не заводил разговора об оптовой цене. На языке жестов слово «опт» на самом деле одно из самых простых.

Теперь я мыслями вернулся к тому, зачем пришел. Как на дари будет «изумруд», я знал еще с Москвы. Я потребовал у Эсквайра, чтобы мне перевели это слово, и я мог бы различить его в незнакомой речи. А оказалось, что на всех языках оно звучит примерно одинаково.

Так вот, я сделал вид, что и не знаю даже, чего еще хочу, а тут вдруг вспомнил.

— Замарод, — сказал я.

Семейство антиквара загалдело наперебой. Они все повторяли одно слово, которого я не знал, но, похоже, оно означало «запрещено». Мужчина подтвердил мое предположение, проведя рукой себе по горлу. Я отмахнулся: мало ли что запрещено? Хочу замарод, и все тут!

Старик посовещался с мужчиной, видимо, сыном. Тот вышел. Антиквар показал мне на отобранные вещицы, и мальчик набрал итоговую сумму: 45. Я кивнул: бог с ней, с оптовой ценой! Аятолла выбрал в другой плошке старинную монетку и протянул ее мне:

— Бакшиш!

Я всегда думал, что бакшиш — это взятка. А получалось, подарок. Я покрутил монетку в руке: монетка была медная, не отчищенная, с арабской или иранской вязью. Мальчик сунул мне под нос калькулятор: один доллар. Хорош подарок!

Я бросил монетку обратно в плошку. Но старик выудил ее и положил к моей кучке.

— Бакшиш, — с укоризненным взглядом в сторону внука сказал он.

Я отвесил мальчишке легкий шутливый подзатыльник. Все рассмеялись — теперь мы были друзьями.

Мужчина вернулся. В руке у него был бумажный пакетик — мы в детстве так сворачивали фантики от конфет. Мужчина присел на корточки рядом со мной и развернул бумажку. В ней был с десяток неограненных изумрудов. Самый большой был размером с вишневую косточку.

— Нет, мне такие не нужны, — сказал я по-русски, но все меня поняли. — Мне нужен хотя бы…

Я поискал глазами в поисках подходящего предмета. Меня устроила фаланга большого пальца мальчика.

— Вот такой!

Мальчик что-то радостно залопотал, типа, ишь чего он хочет! Показал на себе весь большой палец, потом сделал кольцо из большого и указательного, наконец сжал руку в кулачок. «Слеза дракона», кстати, должна была быть как раз такого размера.

— Такой было бы еще лучше, — заверил я.

Все говорили наперебой. Хороший знак — мои антиквары определенно знали кого-то, кто мог продать и большой изумруд. Мне даже показалось, что и кулак мальчика их не смутил: они не возразили, что таких больших изумрудов не бывает. Хотя, возможно, я фантазирую.

Аятолла пытался что-то сказать мне. В итоге он потребовал, чтобы я прямо сейчас расплатился за свои приобретения. Я достал пятьдесят долларов.

— Бакшиш! — сказал я, чтобы закрыть вопрос о сдаче.

Старик положил мою банкноту на стол и показал над ней ладонью целую стопку долларов. Вот почему ему так срочно понадобились мои деньги.

— А! Да-да, я понимаю, что это стоит недешево, — согласился я и похлопал себя по карману. — Хуб, хуб, хорошо!