Безответная любовь - Рюноскэ Акутагава

class="p1">Конечно, его гордость, возможно, и не доходила до надменности, требующей выставлять напоказ трубку или олицетворяемый ею миллион коку, но, вне зависимости от его намерений, внимание всего дворца сёгуна явно было сосредоточено на трубке. И ощущение этого приносило Нарихиро изрядное удовольствие. По правде говоря, когда кто-нибудь из соседних даймё почтительно просил его оказать ему честь, позволив взглянуть на эту замечательную трубку, ему даже казалось, что после этого сам привычный дым табака ласкал язык приятнее, чем когда-либо.

II

Из тех, кого поражала трубка Нарихиро, особенно любило обсуждать ее, так сказать, духовное сословие. Стоило им собраться вместе, как они, наклонившись друг к другу, принимались чесать языки на любимую тему «трубки из Кага».

– Еще бы – княжеская вещь!

– Сколько, интересно, рё за такую в залог дали бы?

– А тебе-то что, да и кто ее станет закладывать?

В таком приблизительно духе велись эти разговоры.

И вот однажды, когда человек пять-шесть из них, выстроив в ряд свои бритые круглые головы, покуривали и по обыкновению обсуждали пресловутую трубку, к ним случайно подошел монах-щеголь Котияма Сосюн, приобретший в последние годы Тэмпо[33]role[34] главы «шести гениев поэзии».

– Хм, опять вы о трубке! – с подчеркнутым равнодушием процедил он, презрительно озирая собравшихся монахов.

– Что резьба, что металл – роскошная вещь! Для меня, у которого и серебряной-то трубки нет, один соблазн смотреть…

Увлекшись своими разглагольствованиями, монах по имени Рётэцу вдруг заметил, что Сосюн невесть когда подтянул к себе его кисет и, набив из него трубку, неторопливо пускал кольца дыма.

– Эй, эй, кисет-то не твой!

– Да ладно тебе!

Сосюн, даже не взглянув в сторону Рётэцу, снова набил трубку. Затем затянулся и, слегка зевнув, бросил кисет хозяину.

– М-да, дрянной табачишко. О твоих табачных вкусах даже слушать противно.

Рётэцу торопливо закрыл кисет.

– Чего? Да я ведь о том, что с такой-то трубкой, поди, и любой табак выкуришь!

– Опять трубка! – повторил Сосюн. – Ну, если она тебе так дорога, чего же не пойдешь и не попросишь ее?

– Трубку?

– Да!

Тут даже и Рётэцу опешил от наглости собеседника:

– Ну, знаешь, при всей моей жадности… Иное дело, будь она хотя бы серебряная… Но она все же золотая, трубка-то!

– Ясное дело! Потому и надо просить, что золотая. Какой дурак тебе возьмет дешевку из латуни?

– Это, однако, немного затруднительно!

И Рётэцу похлопал себя по гладко выбритому затылку, изображая смущение.

– Ты не попросишь, так я попрошу. Смотри, чтоб потом не пожалел! – сказал Котияма, выбивая трубку, и плечи его затряслись от глумливого смеха.

III

А вскоре после того, что случилось, произошло следующее.

Нарихиро по обыкновению дымил своей трубкой в одной из дворцовых палат, когда створка золоченой фусума с изображением феи Сэннё Сивамму бесшумно раздвинулась, а внутрь проскользнул на коленях и почтительно припал к татами монах в черном хаори с фамильными гербами на кимоно из желтого расписного шелка с острова Хатидзё. Головы он не поднимал, и разобрать, кто это, было невозможно. Нарихиро заключил, что у незнакомца какая-то просьба, и, выбивая трубку, снисходительно бросил:

– Ну, что тебе?

– Сосюн дерзает обратиться к вам с просьбой.

Сказав это, Котияма сделал некоторую паузу, а потом стал постепенно поднимать голову, в конце прямо уставившись Нарихиро в лицо. Он смотрел на князя с тем свойственным его сорту людей выражением, что соединяет своеобразную учтивость со взглядом змеи, направленным на жертву.

– Дело, собственно, в том, что я, недостойный, хотел бы получить трубку, что вы сейчас держите.

Нарихиро невольно взглянул на трубку в своей руке. Его взор упал на нее почти одновременно со следующими словами Котиямы, прозвучавшими как бы вдогонку:

– Так как же? Повелите ли вы мне взять трубку?

В словах Сосюна таилась не только просительная интонация, но и нотка угрозы, всегда присутствующая в отношениях духовенства с даймё различных рангов. При дворе сёгуна, где чтили обременительные уставы старины, даже высшая знать Поднебесной должна была следовать наставлениям священников. С одной стороны, Нарихиро также не был чужд этой слабости, а с другой – соображения чести принуждали его остерегаться репутации презренного скупца. К тому же сама золотая трубка отнюдь не была для него драгоценностью. Когда эти две мысли соединились в его голове, рука сама собой протянула трубку Котияме:

– Изволь. Бери и ступай.

– Покорнейше благодарю.

Приняв золотую трубку, Сосюн благоговейно вознес ее к своей склоненной голове и поспешно выполз из покоев задом, задвинув за собой фусума с образом Сивамму. Не успел он выйти, как кто-то потянул его сзади за рукав. Обернувшись, он увидел, что Рётэцу, наморщив свое в мелких рябинах лицо, с видимой завистью указывает на золотую трубку в его руке.

– На, смотри! – Шепнув это, Котияма поднес трубку к самому носу Рётэцу.

– Все-таки выудил ее!

– А я ведь тебе говорил. Теперь – жалей не жалей – уже поздно.

– Ну, тогда и я попрошу себе.

– Хм, вольному воля.

Котияма, прикинув трубку на вес, бросил взгляд в сторону скрытого за фусума Нарихиро, и плечи его вновь затряслись от смеха.

IV

Что же касается Нарихиро, у которого выманили трубку, то было бы поспешным предположить, что он был недоволен происшедшим. Это видно хотя бы из того, что свита удивлялась его необычно хорошему расположению духа при отъезде из резиденции сёгуна. Скорее, подарив трубку Сосюну, он чувствовал своего рода удовлетворение, возможно даже превосходившее удовольствие обладания ею. Впрочем, это весьма естественно. Ведь, как уже было замечено, он не особенно ценил эту трубку. В действительности предметом его гордости было олицетворяемое ею состояние в миллион коку. И разве для его тщеславия, которое он прежде тешил привычкой пользоваться золотой трубкой, не было еще более лестным так легко отдать ее постороннему? Даже если допустить, что, даря трубку Котияме, он в известной степени подчинился давлению внешних обстоятельств, это нисколько не портило ему удовольствия.

Поэтому, вернувшись в родное поместье, Нарихиро весело сказал всем приближенным вассалам:

– Этот монах, Сосюн, выманил у меня трубку!

V

Челядь и домочадцы, услыхав об этом, были поражены великодушием даймё. И только трое – Ямадзаки Канъэмон из совета старейшин, ключник Ивата Кураноскэ и кравчий Камики Куроэмон – нахмурились.

Разумеется, для хозяйства клана Кага утрата одной золотой трубки ровным счетом ничего не значит. Однако, если при каждом посещении замка на праздники и по первым и пятнадцатым числам придется непременно дарить монахам по трубке, это уже серьезный расход. А то еще чего доброго из-за этого увеличат налог, и чем тогда возмещать расходы на эти трубки? Тогда