Никогда не говори, что умрешь - Джон Ричардсон (Джаядев дас)

А мы все продолжали играть, как ни в чём не бывало.

Вся эта картина походила на вестерн, которые вскоре начали показывать по чёрно-белому телевизору. Однако это не было игрой. Это был реальный многокрасочный трехмерный техниколор. В голове роились разные мысли. Что же дальше-то будет? Что я скажу Билли и Роберту о своём безучастии? Я здесь играю, а они там внизу дерутся. Они подумают, что я трус... Так и есть. Я трус...

Позже я обнаружил, что только я один из «Сумасшедших шляпников» и играю. Поскольку драка усилилась, другие парни быстренько попрятали гитары от беды подальше и подыскивали себе укромное местечко. Но я так поступить не мог. На следующей неделе никто на заводе не посмеет назвать меня трусом. Эго 18-летнего парня никогда не позволит такому случиться. И тут в голове возник план — а что, если мне кого-нибудь ударить, а потом упасть на пол, притвориться, что потерял сознание, и так пролежать до окончания драки? Тогда я смог бы избежать обжигающе позорного обвинения в трусости, что было смерти подобно там, где я работал. И когда мой план почти полностью созрел, я заметил, как какой-то громила дал Билли прямо по башке. Тогда-то всё и закрутилось.

Отбросив палочки, я спрыгнул со сцены и сам влез в драку. Прямо как в кино, я ударил противника Билли со всей силой, на которую только был способен. Он сразу же очухался. Я искренне удивился, что он вообще пришёл в себя, и теперь, когда этот великан был сражён камнеподобной рукой «спящего Давида» в моём лице, я вошёл в раж, крутясь как ветряная мельница, отбивая каждого новоиспечённого врага Билли. Похоже, что один из них заметил, как я заехал одному из соперников Билли. Теперь они старались избегать стычки со мной, или мне так показалось... Но тут вся эта толпа развернулась в мою сторону. Меня швырнули из одной стороны питейной в другую. Разбился стакан, раздался вопль девчонок. Было слышно, как кто-то стонет. И вдруг чудесным образом, драка прекратилась. Захватчики отступили, кроме того сражённого мной верзилы. Кто-то пнул меня так, что я перелетел через зал и приземлился прямо на него. Он открыл глаза. Увидев меня, он взмолился: «Больше не надо!» И что мне оставалось делать? Я слез с него, притворяясь, что могу ещё добавить. К моему счастью, он, шатаясь, покинул заведение.

Я огляделся и увидел, наблюдавших за мной Билли и Роберта. Теперь-то уж точно всё закончилось, и можно было немного расслабиться. Но так думал только я. Кое-кто из драчунов ещё оставались в баре. Вдруг, у кого-то в руке я заметил разбитую бутылку, уже приготовленную для моей головы. Наш менеджер, огромный как пятифутовое дерево, и ещё один «коммандос»[16] вступились за меня и спасли мою 18-летнюю жизнь.

Много лет спустя я узнал, что день, в который я родился, был днём явления одной из могущественных инкарнаций Кришны, Нарасимхадевы, свирепой Аватары, полульва-получеловека. Оказываясь в какой-нибудь заварухе, каким-то непостижимым образом я всегда оставался целым и невредимым. С вашего позволения, сразу оговорюсь, что я вовсе не профессиональный борец. А ещё известно, что тот, кто родился в такой день, благословляется громовым голосом, которым я, кстати, и обладаю.

Как-то вечером после выступления со «Шляпниками» в «Магните и росинке» меня и мою подругу, Шерил, пригласили на вечеринку на Собачий Остров. Мы стояли рядом с какой-то молодой девушкой, и внезапно я предложил: «Хотите, я посмотрю вашу ладонь?» Одно прикосновение — и я знал всё о её жизни: о распаде брака, о ребёнке, всё как будто слетало с её руки. Шерил поразилась (порой я и сам поражаюсь). Но я так сожалел, что не мог предвидеть будущего. После того, как я посмотрел её ладонь, человек крупного телосложения подошёл ко мне и спросил:

 — Ты — Джон Ричардсон?

С некоторой неуверенностью я ответил:

 — Да...

 — Это ведь ты дрался в «Магните и росинке»?

Единственное, что пришло в голову — попытка хладнокровного возмездия может произойти в считанные секунды. Заикаясь, я неохотно ответил: «Да...» — и приготовился почувствовать боль.

 — Хочу пожать твою руку.

 — Что?

 — Ты знаешь, тот парень, которому ты заехал... его челюсть сломалась в двух местах!

Я остолбенел. Я совсем не ожидал такого.

 — Он — один из самых мерзких... ты знаешь, он водится с семейством Крей...

У меня во рту пересохло. Семейство Крей заправляло Лондонским преступным миром, а я выбил из строя одного из их шишек. Он даже просил меня о пощаде... Причина, по которой я втянулся в драку, — спасение друга, к тому же, мне не хотелось, чтобы на заводе меня обзывали трусом.

 — Большое спасибо, — ответил я так, как будто для меня было обычным делом ломать челюсти главарям преступного мира. Но как только он ушёл, я сказал Шерил: «Быстро пошли отсюда». Несмотря на то, что в наше время Лондонские Доки — очень престижный район, меня с тех пор там больше никто не видел.

К слову о кулачных боях. Ричардсоны так же как и Кэзейи (девичья фамилия моей мамы) тоже были связаны с благородным искусством. Отец и дядя учились боксу. Несколько лет дядя Джим занимался им на профессиональном уровне, а отец моей матери на протяжении четырех лет даже был чемпионом Британских вооружённых сил в Индии.

В то время, когда я был ещё ребёнком, Дон Коккель получил титул чемпиона Британии в тяжёлом весе, однако в Чемпионате мира по боксу в тяжёлом весе победил непревзойдённый Рокки Марчиано[17]. Рокки Марчиано был одним из самых грубых и жестоких боксёров в тяжёлом весе, которых знавал мир. Хотя, вне всяких сомнений, он и был парнем хоть куда, когда бокс стал благородным искусством, он, судя по книге Маркиза Квинсбэрри, оказался в самом низу списка сторонников правил бокса. При любом удобном случае он нарушал каждое из них. В 1950-х наш британский чемпион-тяжеловес Дон Коккель боролся за корону Марчиано в Мадисонском Квадратом Саду, и в ранние утренние воскресные часы мой отец позволял нам, детям, вместе с ним потолкаться у радио и поболеть за нашего британского героя.

Хотя Коккель и поднял уровень храброго боя, сам он и пинал локтем, и бил по голове и ниже пояса, целился пальцем в глаз, а иногда американскому чемпиону доставался тяжёлый удар кулаком. Короче говоря, рефери, должно быть, забыл почитать книгу правил ведения боя, или если бы он читал её, скорей всего он бы их все позабыл при виде того, как наш парень наносит запрещённые удары.

С грустью пошли мы спать. Нам было грустно от того, что так плохо говорят о Мистере Коккеле. И всё-таки мы гордились тем, что британские борцы не обманывают. Я услышал, как взобравшись к маме в постель, папа сказал, что у Коккеля отобрали его шанс завоевать корону.

Всё ещё находясь под впечатлением от боя, я не мог заснуть, а ещё больше меня задели брошенные слова. К тому же, понять ситуацию стало сложнее из-за несформировавшегося у меня чувства юмора, из-за чего я не понимал, когда шутят, а когда говорят всерьёз. К тому же я не мог отличить буквальный смысл от образного выражения. Да и контекста я тоже не понимал. Когда папа сказал «отобрали корону», в моём воображении вырисовалась картина, как Коккель получает нокдаун, Марчиано бросается к «углу британского чемпиона» и в считанные секунды пытается утащить нашу Британскую корону.

Когда мама спрашивала, голоден ли папа, он говорил порой: «Я могу и целого коня съесть, да и всадника в придачу». И сейчас в свете моего ранее сделанного утверждения насчёт короны, только вдумайтесь, что захватило мой ум, когда я впервые услышал это. Всё возвращается на круги своя. Забавно вспоминать, как мой сын Сиддхарта в детстве закатывал истерики. Не так часто, но если он начинал, для моей жены это становилось настоящим испытанием. Когда он начинал буянить, Шерил хватала его за руку, во избежание никому не нужных поломок, и чтобы успокоить его, она шептала: «Не волнуйся, маленький, у тебя просто истерика». Несмотря на хорошие намерения, казалось, что эта методика никогда не срабатывала. А может быть, даже усложняла дело. И только совсем недавно он открылся нам, что помнит, как мама говорила, что это всего лишь истерика, и, по-моему, он очень волновался, считая истерику какой-то смертельно-опасной болезнью. Каков отец, таков и сын. Жизнь может предоставить всё необходимое, однако вскоре я научился выходить из придуманного мной мира и жить в мире реальном.

Через несколько дней после большого боя, в газете «Daily Mirror», которую мы получали, «потому что были лейбористами», — как говорил папа, на двух полосах был описан весь беспредел, который творил Марчиано. И вот он удалился на покой, наш непобедимый чемпион мира в тяжёлом весе. Насилие — это страшно. И я всё ещё не могу понять, почему мне так нравится смотреть на то, как два идеально подобранные друг для друга борца бьются друг с другом, но ничего с этим поделать не могу.

В августе 1969 г., Шерил и я отправились в «бунгало» Джорджа Нэша, в Энфилде. Джорджи был пианистом, с которым я пробовал работать. Просидев какое-то время в творческих потугах перед Шерил, которая в восхищении смотрела на него, Джорджи неожиданно предложил устроить спиритический сеанс с доской. Для тех, кто не знает, расскажу принцип. По кругу на столе располагаются буквы алфавита, потом каждый участник кладёт палец на перевёрнутый стакан и, как правило, спрашивает: «Кто здесь?» Что-то в этом роде.