Архивных сведений не имеется - Виталий Гладкий

– Хи-и… – деланно рассмеялся он, глядя на Гришку.

– Страхополох, на ловца и зверь бежит… Э-э, а где этот?.. – оглянулся кругом. – Слышь, Гришка, где? Христони и след простыл.

18

Карамба, высокий угловатый субъект с длинными волосами цвета пшеничной соломы, церемонно раскланялся с сопровождавшим его милиционером, и небрежным жестом смахнув с куртки джинсового костюма воображаемую пылинку, подошел к столу Володина.

– Здравия желаю, гражданин начальник! Арестованный по собственному скудоумию Карамба явился в ваше распоряжение.

– Пикулин, являются только черти. А тебя доставили, надеюсь, с комфортом. Садись.

– Ах, гражданин начальник, где вы увидели комфорт? Доски на нарах нестроганные, "воронок" давно пора под пресс, конвоиры – невоспитанные люди. Вы заметили, он даже не поблагодарил меня за приличную компанию?

– Ничего, думаю, в следующий раз он исправит свою оплошность.

– Если к тому времени не уйдет на пенсию…

– Почему так мрачно, Пикулин?

– Моя бедная мама имела несчастье родить меня с выдающимися математическими способностями. Так вот, если взять все статьи глубокочтимого мною Уголовного кодекса, по которым я всегда тосковал на свободе и которые мне снились в зоне, сложить совместно с последней (заметьте, часть вторая!), которая мне светит, и добавить к полученной сумме годы моего далекого, не омраченного знакомством с вами детства, как раз получается, что в следующий раз я буду поздравлять вас с чином подполковника, а тот невоспитанный милиционер будет пожинать плоды своего неустанного труда на ниве сохранения социалистической законности где-нибудь на скромненькой дачке в Подмосковье. Как видите, все просто. И отнюдь не мрачно – солнце светит и в местах не столь отдаленных.

– Логично, Пикулин. Даже очень. Но поскольку вступительную речь ты уже изобразил – талантливо и, главное, к месту – давай приступим сразу к делу, без раскачки.

– Согласен. Каюсь, винен, пишите протокол, за подписью не постою.

– Ну что же, тогда все по порядку… Квартира под номером сорок три на проспекте Мира, дом номер сто пять – твоих рук дело?

– Э-э, нет, гражданин начальник, мы так не договаривались. Вы меня зашухерили на Коломенском? Да, признаю. Поднимаю руки, сдаюсь. Но чужие обноски мне перешивать не нужно.

– Надеюсь, Пикулин, ты со своими "выдающимися" математическими способностями науку уважаешь?

– Высокообразованный специалист моей квалификации обязан уважать.

– Тогда ознакомься с заключением экспертов. Карамба неторопливо прочитал заключение ЭКО и, изобразив на своей довольно симпатичной физиономии величайшее почтение, возвратил его Володину

– Что ни говори, а век электроники для нас явление не отрадное. – Карамба вздохнул, поправил прическу. – Моя работа, гражданин капитан. А ведь как чисто было сделано, а? Уверен был, что не наследил. И поди ж ты…

– Так и запишем… Поехали дальше… Ленинградский проспект, дом восемьдесят три, квартира шесть.

– Что, и здесь вы меня подозреваете?

– Да или нет, Пикулин?

– Извините, а как насчет науки? Она-то что говорит?

– Пикулин, ты интеллигентный человек, а о правилах хорошего тона забываешь. Здесь вопросы я задаю. Ну это так, к слову… Итак, я слушаю.

– Гражданин начальник, что я забыл на этом Ленинградском?

– Значит, опять темнишь?

– Упаси бог! Я весь как на ладони.

– Тогда прочитай вот эту бумагу…

– Нет-нет, зачем? Я вам верю. Вспомнил. Было. Знаете, в последнее время что-то с памятью… Видите ли, работа у меня вредная, профсоюз мы пока еще не организовали, путевку на курорт выписать некому…

– Выпишем, Пикулин, обязательно.

– О-о! В этом я не сомневаюсь. Грязевые ванны на этапе, закалка организма морозом на лесоразработках…

– Не наша вина в этом, Пикулин. Что посеешь, то и пожнешь. Так что оставим наши эмоции при себе и продолжим…

Савин внимательно наблюдал за допросом, в душе восхищаясь высоким профессиональным мастерством Володина, который окончательно "загнал в угол" неглупого и весьма изворотливого вора-рецидивиста Карамбу. Тот нервничал, путался, хотя и пытался не подавать виду, что все вопросы капитана точно били в цель; по-прежнему Карамба балагурил, стараясь смешочками и шутками прикрыть свою растерянность. Володин поддерживал этот тон, что еще больше сбивало с толку Карамбу, которому в конце концов стало казаться, что капитану все известно, и допрос ведется только для протокола. Это, конечно же, было далеко не так: Карамба был действительно крепкий орешек, один из самых ловких и опытных воров-домушников Москвы, но грамотно построенный план допроса позволил капитану создать определенный запас прочности перед, пожалуй, главным вопросом, который предстояло выяснить: каким образом Карамба вышел на Христофорова с его золотым запасом?

– …Так что же все-таки случилось в "Метрополе" двадцать второго декабря? Вспомни, Пикулин, будь добр. Ты был тогда таким элегантным…

– Ну что ты скажешь! От вас ничего не скроешь, гражданин начальник. Это точно, люблю красивую одежду и хорошее общество.

– Особенно женское… Так кому ты сплавил шубку этой прелестной француженки?

– Как, она и впрямь оттуда? Из-за кордона? А я-то думаю, что за чудо-фигура, ножки, походка…

– И шубка…

– Само собой… Нечаянно получилось. Сдуру. Но если бы мне кто-нибудь намекнул, что она из Парижа!.. Да чтоб у меня руки отсохли!

– Конечно, конечно, ты джентльмен, Пикулин. Кстати, чтобы не забыть, запишу-ка я адресок, по которому ты отправил заграничный товар…

– Это можно, чего там скрывать. Да вы, похоже, в курсе…

– Знаешь, Пикулин, формальности. Мы ведь чуточку бюрократы. Начальник требует. Закон. Так я весь внимание…

– Калинка пригребла…

– То есть Панкратова.

– Ну… За копейки, можно сказать. А я-то, остолоп, думаю, чего это она так в нее вцепилась? Унюхала товар фирменный…

– Опыт – большое дело, Пикулин… Послушай, а кто тебе подсказал провернуть дельце на Лосиноостровской?

Карамба от неожиданности поперхнулся сигаретным дымом и закашлялся. Когда он поднял глаза на Володина, лицо его заметно побледнело, фигура как-то обмякла, потеряла угловатость.

– Батон… Стукач плюгавый… "Рыжевье" нашли? Я так и думал. Раз в жизни повезло, такую лафу поимел, завязать хотел… Надо же мне было с этим придурком связаться! Ладно, чего теперь скрывать, приплыл… Калинка навела…

19

– Глафира! Глашка! Где ты там, едрена корень… – звал кабатчик Авдюшка свою помощницу, суетясь возле стола, где присел Граф, или Владимир Воронцов-Вельяминов, смахнул крошки, быстро собрал пустые кружки и миски.

На зов хозяина прибежала плечистая Глафира: застелила стол чистой скатертью, поставила серебряную солонку, принесла пышный пшеничный каравай на расписном деревянном блюде.

– Ишь, старается как… Дорогой гостюшка… – бормотал вполголоса Делибаш, с ненавистью всматриваясь в задумчивое лицо Графа. – Их благородие откушать изволили… А нам, за наши кровные… потом и мозолями… это, черняшку сует черствую, – сжал до хруста худые кулаки. – Погоди ужо…

При этих словах китаец Ли насмешливо хмыкнул, отрезал кусок вареной оленины и не спеша принялся жевать.

– Кишка т-тонка… – выразил вслух то, о чем промолчал китаец, Гришка Барабан; он боялся даже посмотреть в сторону Графа и, низко нагнувшись над столом, дрожал всем телом, как побитый пес; в памятную для всех троих ночь в избушке возле безымянного ручья именно его челюсть испытал на прочность кулак Графа, после чего Барабан носил ее подвязанной больше двух месяцев.

– У меня… кишка?.. Ах ты!.. – у Делибаша не хватило слов, и он, только покрутив головой, заскрипел зубами.

Воронцов-Вельяминов ел нехотя, словно его в этот кабак привела не надобность отужинать, а некая, не весьма приятная, повинность. Всегда приветливый и внимательный к людям, готовый не раздумывая прийти на выручку любому в трудном положении, Владимир тем не менее избегал общества, а если и попадал в многолюдие, чувствовал себя неуютно: годы скитаний по таежным просторам приучили его к одиночеству, затворничеству; он всей душой полюбил северную тишину, таинственную и неповторимую, до звона в ушах, когда мысли текут плавно, просторно, когда житейская суета отходит на задний план, растворяется, как горькая соль в прозрачной струе, незамутненной нелепыми условностями, мелкими дешевенькими радостями и страстишками цивилизованного бытия.

Свою прошлую жизнь он теперь вспоминал все реже и реже. Иногда ему казалось, что ее прожил кто-то другой, совершенно не знакомый ему человек, возможно, его товарищ, который в долгие зимние вечера при свете коптилки нашептал ему на ухо странные, смешные, нелепые истории о полусказочном мире, которого никогда не существовало.