Ядовитая боярыня - Дарья Иволгина

Такие религиозные откровения на играх чаще всего случаются с ребятами неверующими. Для Бога любой повод хорош, лишь бы уцепить душеньку и потащить ее рыболовным крючочком к свету, к ясному солнышку…

Это Эльвэнильдо теперь так рассуждает, а как он тогда подумал — теперь уж и не вспомнить. Кажется, позавидовал «игровому кайфу». Нечасто случается так классно поиграть.

А вот приятелям своим новым напрасно он про латинский храм проговорился. Теперь начнется…

И точно. Конюх, оскорбленный в лучших чувствах, объявил:

— Латинники нам не указ, а указ нам — царь-батюшка и то, что в Божьих церквах говорится!

После чего встал и удалился. По его спине Эльвэнильдо читал, точно по книге: завтра глупого басурмана не только навоз ожидает, но и какая-нибудь дополнительная трудность. Поручат ему отделять зерна от плевел. Вручную. И лошадям по зернышку скармливать. Ну и пусть.

— Вишь, зерцало добродетели, — добродушно усмехнулся старый слуга. — Господин наш Глебов — он другой. Он, знаешь, к людям сердечный, даже если у кого и есть недостатки… кх-кх… Ну, по слабости что не бывает… И вот праздник у нас был — пригласил скомороха. Пусть бы гости потешились, да и слугам перепало — мы в щелку подсматривали, кто смог, конечно…

— Смешной был? — спросил Эльвэнильдо. Хотя, разумеется, знал — конечно, смешной. Неделька умел народ потешить. Невероятно думать, что этого жизнерадостного человека больше нет на свете.

Харузин был еще маленьким, когда умер великий комик — Луи де Фюнес. Для мальчика это оказалось настоящим потрясением: тот, с кем были связаны только смешные воспоминания, лежит в гробу! Не может такого быть. Просто не может. Как прикажете оплакивать комика? Слезами? Плакать рядом с тем, кто смех превратил в смысл своей жизни?

Вот так же, только еще острее, переживал Сергей смерть Недельки. К тому же, он не видел мертвеца, не укладывал его в могилу, поэтому все чудилось: ушел старый скоморох странствовать по обыкновению и спустя неделю-другую вернется в дом к Флору. И снова будет смеяться и ворчать попеременно, учить уму-разуму молодых и для собственной потехи жонглировать во дворе яблоками и плошками.

— Скоморох отменный, — согласился кравчий. — Хороший. Все хохотали… Даже латинник, хоть он-то через слово понимал — и то хорошо, если через слово.

— Какой латинник?

— А у господина Глебова латинник был в гостях, — охотно рассказал кравчий. — Одет чудно, не по-нашему, морда длинная — лошадь лошадью, а не человек. Все зубы скалил желтые. И пахло от него по-другому. И у пота дух другой, и еще он чем-то мазался… Маслом каким-то или духами… Неприятный запах.

— А еще кто был? — спросил Эльвэнильдо, стараясь говорить как бы невзначай.

— Боярина Туренина вдова, — сказал кравчий. И усмехнулся, о чем-то подумав.

«Вдова! — так и ударило в мысли Харузина. — Стало быть, Туренина-то на свете уже нет! Напрасно на него думали».

— А с ней этот был, как его… — напомнил старый слуга. — Странный он.

— А чего тут странного? — отмахнулся кравчий, все еще усмехаясь. — Ванька-ключник, злой разлучник… Известное дело. Госпожа-то Туренина, Авдотья, — она замуж не собирается. Ей и так хорошо, без мужа. Она делами ворочает, а этот-то приказчик — при ней. Она из него веревки вьет, потому что если надоест он ей — все, готово дело, она его к ногтю, и поминай как звали.

— Что за Ванька-ключник? — не понял Харузин. Кравчий слишком быстро тараторил. Хорошо, что старший конюх ушел. Тот непременно бы вспомнил какое-нибудь благочестивое правило, которое запрещает слугам сплетничать. Известно ведь, что от вестей, которые слуги повсюду разносят, промеж государей воздвигаются различные свары и остуды.

— Управляющий делами Туренина покойного, — охотно пояснил кравчий, — он ведь вдовы Авдотьи теперь полюбовник. А она над ним во всем властна. Такая уж женщина. Наш господин Глебов ее и не хотел, быть может, приглашать, но она жениху Настасьиному родня, — Настасья — это дочка Глебова, понял уж? — вот и призвал. Глебов — добрый барин. Никогда такого не случается, чтоб накормил и напоил, а после за очи переговорил и излаял как мог… Всегда с чистой душой человека усадит и все ему подаст.

— А ты, похоже, греха не боишься, — вставил Сергей.

Кравчий только рукой махнул.

— Я со своими говорю, не с чужими.

От этого замечания у Харузина потеплело на душе. Даже неловко как-то стало: к нему по-доброму, а он выпытывает. Сведения собирает. Уже о трех гостях вызнал: каком-то латиннике с лошадиной мордой, вдове Турениной и ее полюбовнике.

— А еще кто был? — спросил Харузин прямо.

— Вишь, любопытный, — сказал кравчий. — Ладно, отвечу. Был отец жениха Настасьюшкиного, Вихторин.

— А он какой?

— Тебе с ним не жить, — ответил кравчий. — У него в дому Настасье жить, а за нее отец решает. Господину нашему он нравится — вот и все.

— Долго ли гуляли? — опять спросил Сергей.

— До рассвета, — сказал кравчий. — Я уж на ходу засыпать начал, а меня все не отпускали. После же господин Глебов заметил, что я уже шатаюсь и вино проливать начал, и говорит: «Что это мы, в самом деле, парня мучаем? Пусть идет да спит, живая душа — не каменная…» Ну, меня и отпустили.

— А скоморох остался?

— Да кто его знает… Может, и ушел уже, я ведь не следил… — Кравчий зевнул, зыркнул на Эльвэнильдо блестящим глазом. — Больно ты любопытный.

— Просто интересно, — смутился Эльвэнильдо. — Я ведь ни разу на господском пиру не был.

— Лучше расскажи, как татары пируют, — предложил кравчий.

Радуясь тому, что беседа ушла от опасной темы, Эльвэнильдо принялся в деталях и подробностях описывать грандиозные празднества на казанском фестивале ролевиков «Зиланткон»: и какие костюмы там на большом балу бывают, и какие парады, и каков государь Балин из себя, какой у него шлем да какая палица… Про столкновения дивных эльфов с казанскими гопниками рассказал пару забавных историй. Ибо случалось даже дивным эльфам одолевать казанских гопников при помощи холодного оружия, используемого как дубина.

Все это слушали, вполне доверяя каждому слову. Во-первых, подлинность харузинского рассказа ощущалась в каждом произносимом слове. Во-вторых, история-то касалась басурман, а среди басурман каких только имен и обычаев не встретишь!

Потом старый слуга, раздухарившись и позабыв об осторожности, угостил всех сладкими пирожками — явно крадеными. После пирожков новые приятели заснули сладким сном, и снились им ягоды в меду, сладкая хмельная бражка и жирные блины в сметане.

Ночь стояла над Новгородом, одевая великий торговый город бархатом и шелком с жемчугами. Красивые здесь ночи, торжественные. Электрическими фонарями не испорченные.

Эльвэнильдо встречался с Флором, Лавром и Вадимом на берегу Волхова, на условленном месте.

— Узнал, — выдохнул он, едва завидев друзей.

— Что-то вид у тебя странный, — заметил Флор. — Взъерошенный какой-то.

— Ох, Олсуфьич, вызволяй меня оттудова, — взмолился Эльвэнильдо. — Житья нет, заедает мою молодую жизнь старший конюх. Невзлюбил как басурмана, просто поедом ест.

— Вызволим, — обещал Флор. — Потерпи немножко. Нельзя же так — продать пленного татарина, а после сразу же назад его требовать. И побег тебе устраивать пока рано. Эдак Глебов вообще взбесится и на стену полезет: за несколько дней двое слуг от него удрали. Он все-таки человек хороший и такого отношения не заслужил.

— Я тоже, — сказал Эльвэнильдо.

— Что?

— Не заслужил — вот что! — окрысился Сергей. — Проклятый конюх так меня и гоняет! И, главное, сам поручение даст — и тут же так устроит, чтобы я непременно дело испортил. То вилы в сене «забудет», то на пути мне попадается, чтобы я непременно его толкнул или испачкал…

— Это он тебя опускает, — сказал Вадим. — Ну, по-лагерному. Такие потом при Сталине политических заключенных мучили. В каждую эпоху подобная гадина сыщется. Терпи, как академик Сахаров терпел.

— Ладно, товарищи, — сдался Эльвэнильдо. — Пострадаю еще немного ради общего дела. Запоминайте пока, кто у Глебова на том пиру был. Глебов сосватал дочь Настасью за сына Вихторина. Вихторин у него был. Потом — Авдотья Туренина с полюбовником, он же управляющий ее. А сам Туренин — помер.

— Это мы уже знаем, — перебил Флор.

Сергей сердито блеснул глазами.

— Если вы все уже знаете, то я, пожалуй, от Глебова смоюсь.

— Нет, нет! — почти испуганно остановил его Флор.

Харузину стало смешно.

— Ладно, прямо как дети… Рассказываю дальше. Запомнили? Вихторин, Туренина, ее управляющий. Четвертый — какой-то латинник. Не знаю, откуда он взялся и для чего на том пиру присутствовал.

— От кого информация? — осведомился Вадим.

— Источник надежный — кравчий. Он вино разливал, пока с ног валиться не начал. От усталости. Тогда они его спать отправили. Был ли при том Неделька — неизвестно. Скорее всего, все так и случилось, как Флор говорит: Неделька под столом где-нибудь спал, его и не заметили.