Когда мы научимся летать - Геннадий Вениаминович Кумохин

тебе, обессиленному и замерзающему, но не сломленному, я понимала, что мои трудности — это ничто и я все равно их одолею. Затем была докторская, а потом признание отечественных и зарубежных коллег. И опять я стала вспоминать тебя. Ты говорил люди должны научиться летать. Теперь я стала лучше это понимать. В самом деле, разве не охватывает ощущение полета, когда занимаешься любимым делом? Только сейчас я почувствовала себя по-настоящему свободной, и стала понимать математику как инструмент переустройства мира. Недаром еще великий Галилей говорил, что бог написал Вселенную на языке математики.

Когда Анатолий отслужил свои положенные 25 календарей и приехал к нам, на Урал, место для него нашлось на авиационном заводе, можно сказать, по специальности. Был он какой-то, выцветший и глаза как будто полиняли: вместо синих сделались белесыми и мутноватыми. У меня он вызывал больше жалость. За высокими должностями он не рвался, но в лихие годы его заработок служил для нас подспорьем. Тогда академическая наука стала никому не нужна, а гранты от иностранных вузов приходили крайне нерегулярно и избирательно. В политику Анатолий не лез, и после падения Союза больше никому не верил. Как и многие отставники, служившие в том небезопасном месте, здоровье его было уже основательно подорвано и жить ему оставалось совсем не долго. После его смерти я взяла свою девичью фамилию, под которой и была больше известна в академических кругах.

Ах, как я дорожила моим приемным сыночком, моим солнышком синеглазым. И он меня никогда не подводил, ведь его выбрал в последние свои минуты мой сын. Угадал родную душу, а это гораздо важнее чем родство телесное. Ведь живет моя родная дочь уже много лет в своей Европе, у нее было за это время несколько мужей, а от них дети, и теперь уже внуки. Но с каждым свиданием, чувствую, как все больше мы отдаляемся друг от друга. Конечно, можно ссылаться на разный менталитет там на Западе и у нас в России, но, наверное, не в этом главное, а в том, что не было у нас с Наташей настоящей душевной близости. Ни в детстве, ни в зрелые годы, ни теперь на старости лет.

Тогда я еще некоторое время пожила в нашем городке, а потом вернулась к родителям в свой родной город — столицу древнего Урала. Сынишку далеко от себя не отпускала. Но и ограничивать его свободу не стремилась. Он под моей опекой и школу, и институт заканчивал, и в ученые вышел. А как порой бывало сложно. Особенно в годы безвластия, которые называли перестройкой и все последующие полные настоящего беспредела. Как я боялась за него, чтобы он не оказался в дурной компании, не связался с криминалом. До сих пор помню бессонные ночи в ожидании его возвращения, когда вздрагивала от любого крика или хлопка на улице. Было у нас с сыном одно общее, что даже без упоминания, еще больше нас связывало. Вера. В страхе за сына — подростка я совершенно бессознательно начала молиться. Сначала даже не зная по — настоящему слов, но совершенно искренне. А сын пришел к этому немного позже, но тоже искренне и без сомнений. Не знаю, как с наукой, но у него всегда было еще множество дел. Вполне возможно, настоящее его призвание — это не наука, а общественная деятельность. Он в ней весь прямо горит. И здесь я не стану ему мешать.

Ее мысли неожиданно прервал сын:

— Мам, а что это там за симпатичное озерцо? Так и хочется остановиться, и искупаться в нем.

— Ты знаешь, сыночка, у этого озера довольно богатая история. У нас его называли «атомное» озеро и знаешь, почему?

— Кажется, начинаю догадываться.

— Это результат бездушного эксперимента. Хотели создать искусственное водохранилище для нужд сельского хозяйства, а получили источник повышенной радиоактивности, к которому и через сотни лет приближаться будет опасно.

— Ну, что, — пошутила Ольга Павловна, — тебе не расхотелось в этом озерце искупаться, или, может быть, рыбку в нем половить?

— Нет, я, пожалуй, погожу это делать пару сотен лет, — в тон матери ответил сын.

Даже после картины упадка в некогда цветущем городке, названном по имени великого советского физика, куда наши путешественники прибыли по случаю торжественного запуска первого в стране токамака, впечатления от полузаброшенной северо-восточной казахстанской железнодорожной станции были ужасающими. Тем не менее могилка русского мальчика выглядела почти ухоженной и опрятной.

Пока Ольга Павловна тихонько обливалась слезами, глядя на выцветшую фотографию погибшего сына, другой ее сын вполголоса беседовал с бедно одетой сгорбленной старушкой, единственной хранительницей могилки.

— А что, Ольга Павловна разве доктором работает? Ведь когда-то она была учителем, — расспрашивала его старушка.

— С чего Вы взяли, тетя Глаша, что она доктор? Мама — математик, очень известный в России ученый, — отвечал сын солидным баском.

— Это когда я ей как-то по телефону звонила, у меня спросили: вам наш доктор нужен?

— Вам бы тетя Глаша «штирлицем» работать, — пошутил сын, — в институте у нас двое Лобачевых: я и мама. Она доктор наук, а я пока еще кандидат. Мама у нас не просто доктор, а почетный доктор Парижского и Лондонского университетов.

— Скажите, пожалуйста, — только и ответила пораженная услышанным старушка, — а вы, стало быть, сын младшенький Ольги Павловны?

— Да, я ее сын, и еще я крестник старшему сыну, который под этим камнем лежит. Он меня спас, когда лодка на реке перевернулась и много людей утонуло. А брат меня спас, выходит, ценой своей жизни. Правда я этого совершенно не помню, совсем мелким был, — последнее он произнес как бы извиняясь за что-то.

— То-то я гляжу, ты на отца своего похож. Он такой же синеглазый был, я девчонкой на него заглядывалась, хоть он и поживший уже был.

— Тетя Глаша, а кто это так аккуратно слова на памятнике золотом обводил? Неужто у Вас зрение такое сохранилось?

— Что ты, что ты, бог с тобой сынок, это у меня внучатая племянница Нюрка в помощниках ходит. Ей одиннадцать годков намедни исполнилось.

Она громко позвала и через пару минут явилась, вся запыхавшись худая, замурзанная девчонка, одетая в обрезанные выше колен старые джинсы и видавшую виды футболку.

— Ты чего так запыхалась? — спросил ее Лобачев.

— Это я с пацанами в футбол играла, — ответила девчонка, поздоровавшись.

— Она у нас лучше всех в футбол играет, всех мальчишек обводит, так что никто за ней угнаться не может, — подтвердила тетя Глаша.

Подошла Ольга Павловна и тихонько села на лавочку перед могилкой.

— Ольга Павловна, и как же вы