Старая кузница - Семён Андреевич Паклин

тишину ночи прорезал тонкий ноющий скрип полозьев да частое хлопанье бича о круп несущегося вскачь коня…

ГЛАВА ПЯТАЯ

Приближалась масленица. Солнце светит дольше и веселее. Глубокий рыхлый снег потемнел и осел.

Первыми близость весны почуяли воробьи. Они становятся хлопотливыми, оживленными, смело и деловито прыгают по двору, садятся на забор, на крышу дома и заводят веселый предвесенний разговор.

Мужики не спеша начинают готовиться к весне. В кузнице Андрея все чаще собирается по несколько человек.

Один по одному привозят свои плуги, бороны, телеги, поржавевшие, покрытые пылью и засохшей осенней грязью.

Каждый везет свое. Мужики побогаче привозят новенькие железные плуги, бороны «Зиг-заг». Кто победнее — на деревянных дрогах везут сохи, деревянные бороны с расшатанными зубьями.

Андрей с утра до вечера ремонтирует «мужицкие орудия», и те не стоят подолгу около кузницы к удовольствию благодарных хозяев. В свободное от школы время ему помогает Степка.

Но однажды получилась маленькая заминка. Вслед за веселым, деловито прихрамывающим Антоном во двор въехали две телеги, на которых вперемежку лежали два новеньких плуга, разбитая соха, несколько старых деревянных борон.

Антон уверенно подвел к дверям кузницы обоз и вместе с приехавшим с ним Иваном Лучининым, поотодвинув чьи-то очередные два плуга, стал затаскивать свой инвентарь в кузницу.

— Принимай, Михайлыч, — подмигнул он Андрею.

Митя Кривой, чей плуг отодвинул Антон, начал было возражать против нарушения порядка, но Андрей спокойно остановил его:

— Тут, брат, спорить не приходится. Артельное. Сознание надо иметь. — И принялся разбирать привезенные Антоном плуги.

Антон весело хлопотал около артельного имущества. И хотя было оно не бог весть как богато — ведь пока состояло в их только что организованной артели всего лишь около десятка хозяев, — с некоторым превосходством поглядывал на приумолкнувших единоличников. Мужики понимающе посмеивались и продолжали разговор.

Когда в кузнице сходятся Митя Кривой и Антон, обычно спокойная беседа переходит в перепалку.

Умостившись на корточках у стены кузницы, потягивая неряшливо слепленную самокрутку, Митя выставляет вперед свою реденькую бороденку и нацеливается единственным глазом в лицо спокойного дедушки Петра.

— А помнишь, Петруха, позапрошлую весну так же вот сготавливались, сеяли, а за всю весну ни единого дождичка и не выпало. Пропали труды.

— Оно не сказать чтоб совсем пропали, — миролюбиво отзывается дедушка Петро. — У которых и уродилось кое-что. На троицу-то все ж таки помочило малость.

— Како там уродилось, — горестно вспоминает Митя. — Я сам на свою супесь полтора мешка раскидал, а два собрал.

— Что ж тебе твои угоднички-то святые на полосу сверху не побрызгали? — подковыривает Митю Антон.

Митя делает вид, что не слышит, и продолжает, обращаясь к Ивану:

— А вот к Красулинским об эту пору старичок подвернулся, странничек…

— Ну, знаем, вроде тебя, свята душа на костылях: на работу хвор, а брехать востер, — ввернул Антон.

— Молебствие, говорит, надо бы устроить, братие мое, — гнусит Митя, пропуская мимо ушей и эту колючку Антона. — Прогневался, говорит, господь на грешный народ свой. Надо покориться ему, помолиться всем обществом.

— Ну, дураков, надо быть, не нашлось слушать твоего проходимого странничка, — вставляет Антон.

— А вот и нашлось! — не утерпел Митя, задорно встопорщив бороденку на Антона. — Послушались да потом все лето бога и славили! Окрест по всем деревням хлеба погорели, а у Красулинских уродилось во! — показывает он рукой выше головы.

Андрей, краем уха слушавший Митю, не терпит и веско говорит:

— Это ты, брат, уж через край хватил. Один раз помочило бы, это еще можно стерпеть, а чтоб такие хлеба выросли от твоего странничка — это, наверное, и у Степки уши вянут.

— А што, Михайлыч, — не смущается Митя, — не ходить далеко: и у нас тоже бог по-разному дает. Кто с ним в согласье, у того всегда полны закрома. А у иных умников с амбаров аж все крысы поразбежались, не то что самим кормиться было, — довольный ловким намеком на бедность многосемейного Антона ехидно косится Митя в его сторону.

— Это твоему свояку-то што ли, Митьке Сартасову, бог дает? — в упор спрашивает Антон Митю.

— А хотя бы и Матвея Никанорыча взять, — топорщится Митя.

— Не бог ему дает, а совесть его свинячья да хитрость звериная амбары каждый год засыпают! — рубит Антон. — Я сам на твоего христолюбивого свояка два года хребтину гнул, пока не догадался расставанье с ним учинить. Только он с того расставанья еще по сей день меня за версту обходит!

Бороды мужиков шевелятся в веселой усмешке: все помнят, как Антон, работавший одним летом у Матвея Сартасова в работниках, повздорил с ним в самом разгаре страды и ушел от него, забрав с собой двух мужиков, тоже работавших на Матвея вместе с женами.

По непонятной случайности в этот же день исчезли дергачи с двух новых жаток Матвея, и машины стояли в поле, внушительные и беспомощные, среди и так уже пересохшего неубранного хлеба.

Матвей, видя осыпающийся, гибнущий хлеб, бегал по селу в поисках других помощников. Но никто, зная крутой характер Антона, не решался пойти Матвею на выручку.

Тогда Матвей прибежал в совет искать управу на строптивого батрака.

— Как он перед Захаршей договором-то козырял! — вспоминает Петро, заранее улыбаясь в предвкушении рассказа Антона. — Сует ему, понимаешь, будто капустный лист корове. — На вот, кричит, смотри, председатель, что со мной этот христопродавец делает! Хлеб осыпается, а он людей увел! Где закон! Где мне на него управу искать, коли не у советской власти?!

— Ага! — смеются мужики. — Тут и советская власть понадобилась!

— О-он мастак насчет этого! — презрительно сплевывает Антон. — Законник.

— А Захар что? — хохотнул кто-то.

— Захар — известное дело: «Батрак — своим рукам хозяин, — говорит. — Полюбовно решать надо. Попроси его, Матвей Никанорыч, может одумается».

— И одумался? — спрашивают опять у Антона.

— Он первый уговор насчет харчей нарушил, — разом суровеет Антон. — Его Сартачиха нас одним квасом да луком-бутуном кормила. И то каждую ложку глазами, как под конвоем, в рот провожала. Норму выдумала — крынку квасу на душу. Это в страду-то!

— Н-да… Матрена,