Прекрасный зверь - Нева Олтедж

этом убогом заведении свободны. Единственный посетитель заведения сидит за садовым столиком во внутреннем дворике. Ему около семидесяти лет, и он, склонившись над расстеленной газетой, потягивает кофе. Позади него, спиной к стене, но всего в нескольких футах, устроились двое вооруженных мужчин. Их глаза следят за мной, пока я пересекаю пустую таверну и иду к главарю сицилийской мафии.

— Что привело тебя сюда, Рафаэль? — Калоджеро подносит кофейную чашку ко рту, его глаза не отрываются от газеты.

Я сажусь за стол и оглядываю его. Он может вести себя перед своими людьми как могущественный и важный человек, но мы оба знаем, что единственная причина, по которой он сейчас занимает руководящий пост в том, что семья находилась в полной растерянности после того, как я убил предыдущего дона.

— Думаю, ты сам знаешь.

Мой крестный отец наконец поднимает глаза, но его взгляд задерживается на моем лице лишь на мгновение, а затем отводит в сторону.

— Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

Я качаю головой. Ненавижу этого человека всеми фибрами души.

В Италии крестные родители — это настолько близкие люди, насколько это вообще возможно. Кто-то даже считает эти узы более прочными, чем настоящие кровные. В детстве этот человек был для меня примером для подражания. После того как моего отца убили, Калоджеро занял его место. Он взял мою маму, брата и меня под свою защиту. Когда мама и Калоджеро сошлись, я никогда не держал зла ни на одного из них. Я верил, что крестный отец был хорошим человеком. Но на самом деле он трус. Может, сейчас он и дон, но все тот же старый трус, который ничего не сделал, когда его предшественник объявил мою мать предательницей и казнил.

— В следующий раз, когда поймаю одного из твоих людей в Катании, пытающегося подкупить портовых рабочих, я отрежу ему язык, и ты найдешь его труп у своей двери. — Я хлопаю рукой по столу, отчего кофейная чашка и стакан с водой звякают. — Не шути со мной, cumpari. Или закончишь с перерезанным горлом, как Манкузо.

— Ты позоришь свою кровь и семью, Рафаэль, — отвечает крестный отец сквозь зубы. Его взгляд падает на мою левую руку. — Присягнул на верность нашим врагам. Если бы у тебя имелась хоть капля порядочности, ты бы давно избавился от их клейма.

Я наклоняюсь вперед, заглядывая ему в лицо.

— Возможно, для тебя это станет неожиданностью, но некоторые люди сами делают свой выбор.

Калоджеро кривит губы в усмешке.

— Ну, наглости тебе не занимать. Входишь сюда, будто ты здесь хозяин, и угрожаешь мне. Одно мое слово, и ты не выйдешь отсюда живым. А через неделю кто-нибудь найдет твой никчемный труп на пляже. — Он наклоняет голову в сторону телохранителей, стоящих у него за спиной, которые тут же лезут в куртки, доставая оружие.

— Правда? — Я поднимаю руку и щелкаю пальцами.

Воздух пронзает свистящий звук. Двое телохранителей падают на землю с громким стуком.

Еще одна пуля попадает в чашку моего дяди на столе, и та разлетается на мелкие осколки, кофе забрызгивает его потрясенное лицо и намокает газету.

— Только молоть языком и умеешь. — Я встаю и поправляю пиджак. — Держи своих людей подальше от моей территории. Это мое последнее предупреждение.

Я чувствую на своей спине взгляд Калоджеро, когда выхожу из мрачной таверны на улицу. По мощеной дороге спешат мужчины с коробками, доверху набитыми рыбой или овощами, и им нет дела до того, что произошло несколько минут назад, либо, что более вероятно, им вообще на все наплевать. Я никогда не пойму, почему мой крестный постоянно посещает эту помойку. Наверное, потому что здесь вел свои дела дон Манкузо, а Калоджеро всегда слыл человеком традиций.

Взглянув на окно второго этажа напротив, где занимает позицию еще один из моих людей, я киваю ему и направляюсь на соседнюю улицу, к открытому рынку. Это окольный путь к месту, где я припарковал машину, но ощущаю ностальгию.

В детстве мой отец часто брал меня с собой, когда приезжал в Палермо. Будучи солдатом Манкузо, он регулярно отчитывался перед доном, а я часами бегал по рынку — играл и нередко воровал фрукты то тут, то там, — пока отец сидел в таверне. Я частенько засовывал в карман фиги, стоило продавцу отвернуться. Или апельсины, если толстовка была достаточно мешковатой. А еще гроздья белого винограда, который потом ел, прогуливаясь между рядами. И дело не в том, что мы не могли позволить себе эти вкусности. Занимаясь сбором долгов для дона, мой отец хорошо зарабатывал. Но я все равно воровал при любой возможности. Для меня это была игра.

Я останавливаюсь на окраине рынка, возле прилавка с плетеными корзинами, полными спелых красных вишен. Окидываю взглядом толпу местных жителей, снующих вокруг, которые выбирают продукты и смеются. Если бы захотел, то мог бы купить все это место и все вещи, которые выставлены на продажу, вместе с людьми. Жаль только, что это не принесет и малой толики того восторга, который вызвала у меня одна маленькая фига в кармане.

Отвернувшись от красочного ларька, надеваю солнцезащитные очки и иду через рынок. Я чувствую на себе взгляды окружающих, но каждый контакт длится лишь долю мгновения, после чего люди быстро отводят глаза в сторону, и каждый человек, оказавшийся на моем пути, молниеносно исчезает с моей дороги.

Я привык к такой реакции. Даже если частенько прячу травмированное лицо в тени.

Воспоминания о событиях после взрыва на моей последней работе для Душку остаются туманными. Помню, как пришел в себя в машине скорой помощи. Джемин был рядом со мной, направив пистолет на фельдшера. Схватив меня под мышки, он вытащил меня из машины скорой помощи и запихнул на заднее сиденье своей машины. Затем я, видимо, снова потерял сознание. Во время поездки я несколько раз приходил в себя. Боль была мучительной. К тому времени, как мы подъехали к ветхому дому в пригороде, я уже практически отключился.

Джемин крикнул, чтобы двое парней отнесли меня в гараж и положили на стол, где «доктор» несколько часов сшивал меня обратно. Я выжил, несмотря на не слишком стерильные условия, чудом избежав заражения ран. Однако в итоге мышцы лица срослись как попало, а кожа деформировалась.

Неудивительно, что теперь людям противно на меня смотреть. Их тихие пересуды смешиваются с криками возбужденных продавцов. Это какофония противоречий, к которой я уже привык.

Я достаю телефон и набираю номер Онофредо, начальника охраны моего дома.

— Босс?

— Сколько раз? —