Иной разум. Тетралогия (СИ) - Ливадный Андрей Львович

«Ты не полетел к звездам, лейтенант».

«Чуждая жизнь сама пришла на Землю».

«Они знали о нас и нанесли безжалостный, точно рассчитанный удар, подрубив основу основ — техногенную мощь цивилизации, но все равно не сумели физически уничтожить человечество».

«У них должна быть конкретная цель…» — думал лейтенант, глядя на нежную весеннюю листву. — «Должны быть средства к ее осуществлению и мотив, заставивший Чужих осуществить акт геноцида относительно целой планеты».

Лозин задавал себе фактически неразрешимые в его сегодняшнем положении вопросы, но даже попытка ответа на них позволяла ему избежать пути безумия либо смирения.

Цивилизация не погибла.

Есть он, Настя, Херберт и еще тысячи, а быть может, миллионы депортированных в неизвестном направлении людей, которые пережили орбитальную бомбардировку и уничтожающую цепную реакцию техногенных катастроф — вот она, та самая точка опоры, которую требовал логичный рассудок лейтенанта, чтобы не сорваться в пропасть безразличия и отчаяния…

Он встал и медленно пошел по полю, наискось пересекая пространство площадки приземления.

От морального насилия, безжалостно произведенного над собственным рассудком, звенело в ушах, будто от контузии, но мысли уже не зацикливались на одном и том же, вращаясь вокруг страшных картин гибели цивилизации.

Для него жизнь продолжалась, и осознание этого было во сто крат тяжелее смерти. Куда проще сойти с ума… или сесть здесь, в этом поле, приставить ствол автомата к груди и коснуться сенсора огня…

«Нет… Яне застрелюсь и не позволю себе свихнуться…»

Шаг за шагом он вырабатывал новую концепцию бытия, уже понимая, что ищет на земле, среди пожухлых султанов прошлогодней травы и пробивающейся к свету молодой зелени.

Он выжил и не собирался умирать во второй раз от собственного безволия и бессилия.

Скрупулезный осмотр площадки приземления и прилегающих к ней кустарниковых зарослей принес лейтенанту множество находок.

Он обнаружил пять упрятанных в разных местах скафандров и свернутых парашютных систем. Разброс составлял порядка полутора—двух километров, значит, бойцы его взвода потеряли ориентацию еще в воздухе, под ударами множественных взрывных волн. О дальнейшей судьбе приземлившихся оставалось только догадываться, но теперь Иван мог с уверенностью судить, что как минимум пять человек благополучно достигли поверхности земли и сумели выбраться из зоны приземления.

Кроме этих ободряющих свидетельств были и иные, удручающие, находки. На краю поля Лозин наткнулся на брошенную разгрузку, рядом с которой лежал автомат и снятая второпях пластичная броня, сплетенная из прочнейших кевларовых нитей. Все предметы экипировки были покрыты бурыми, едва приметными пятнышками, в которых Иван безошибочно определил размытые талыми водами застарелые следы крови.

Выходило, что кто-то из ребят получил серьезные травмы. Влажная земля не сохранила никаких следов, они растаяли вместе со снегом, но нетрудно было догадаться, что раненого бойца отыскали товарищи и, сняв мешавшую экипировку, оказали ему первую помощь. Осмотревшись, Лозин увидел, что от основания ближайшего куста отломано несколько молодых стволов, рядом в беспорядке валялись срезанные десантным ножом ветви.

Дальнейший осмотр не дал ему ничего, кроме металлических фрагментов реактивных ранцевых двигателей.

С борта автоматического испытательного модуля вниз ушли двадцать один человек. Его находки подтверждали, что приземлиться смогли лишь шестеро, включая самого лейтенанта, но еще оставалась надежда, что остальные бойцы взвода не сгорели, попав под тепловой удар, — быть может, их отнесло дальше в сторону, за десятки километров от намеченной точки?

Надежда всегда умирает последней, и хотя он запретил своему рассудку апеллировать к ней, в голове все же промелькнула мысль о тех, кто, по словам Насти, внезапно атаковал Чужих у контрольно-пропускного пункта дивизии…

Убедившись в тщетности дальнейших поисков, он вернулся к найденной экипировке, проверил автомат, закинул его за плечо и принялся очищать от налипшей листвы кевларовую броню, когда за спиной раздались неосторожные шаги.

Лозин резко обернулся, вскидывая «шторм».

— Жить надоело? — секунду спустя неприязненно осведомился лейтенант, узнав Херберта.

— Нет… — выдавил побледневший американец.

— Тогда не подходи ко мне со спины, — сухо посоветовал ему Иван.

Херберт не ответил, переминаясь с ноги на ногу.

— Я пришел поговорить, — наконец произнес он.

— О чем?

— Ты не доверяешь мне. Это плохо. Лозин криво усмехнулся.

— Естественно, не доверяю, — согласился он. — И не смогу это сделать при всем желании.

— Почему? — упрямо переспросил Херберт.

— Потому что НАСА и Министерство обороны США не суть одно и то же, — спокойно пояснил Лозин. — Я знаю, сколько времени требуется для оформления пропуска на выезд за пределы части. Тебя предупредили о превентивном ядерном ударе не за час до катастрофы, а как минимум часа за три, иначе ты бы не успел оказаться вне городской черты.

В скупой лаконичной констатации фактов не прозвучало ни ненависти, ни отвращения, лишь ствол «шторма» холодно смотрел в сторону американца, выдавая запредельное напряжение этих секунд.

Глаза Херберта потемнели, казалось, он борется с самим собой, но эта непонятная внутренняя схватка длилась лишь миг…

— Я боялся… Ты был злым… Но я пришел сюда, чтобы сказать тебе… — Джон мучительно подбирал русские слова, и Лозин, внимательно наблюдавший за ним, внезапно осознал абсурдность ситуации. Имело ли теперь значение, кто и кем являлся в невозвратимом прошлом?

«Да», — мысленно ответил себе лейтенант, а вслух произнес:

— Ты ведь не сотрудник НАСА, Джон?

Херберт вздрогнул.

— Я двадцать лет работал на агентство, — ответил он. — У меня было имя и репутация в кругу научных специалистов. Но год назад… — Он запнулся, а потом безнадежно махнул рукой: — Я совершил… как это сказать? Гражданский поступок…

Иван прищурился, уже догадываясь, куда клонит Джон, но решил не задавать ему наводящих вопросов.

— Ко мне пришли люди, — продолжил Херберт после непродолжительной паузы. — Это были агенты Центрального разведывательного управления. Они сказали, что моя репутация ученого — астрофизика является отличным… — Он опять запнулся, подбирая правильное слово.

— Прикрытием? — подсказал лейтенант.

— Да… Я предвзято относился к твоей стране, Иван, и дал им свое согласие. Меня завербовали. Я получил звание капитана и прошел полугодичную подготовку в штате Флорида… — Он внезапно замолчал, а когда заговорил вновь, в голосе Херберта ясно звучала запоздалая горечь: — Они использовали мое имя, мою репутацию… Я только теперь понимаю это… — Он говорил сбивчиво, но общий смысл его фраз был понятен лейтенанту. — В вашу дивизию не мог проникнуть рядовой агент, а меня как известного ученого не раз приглашали для консультаций и обмена опытом по некоторым специфическим вопросам… — Он вдруг безнадежно махнул рукой. — Я должен был сознаться в этом раньше, но Насте было все равно, кто я, а ты… — Он снова замялся, а затем добавил: — Я испугался, Иван…

— Ладно, Джон… Проехали… — проронил Лозин, опуская автомат.

Лицо Херберта вытянулось. Вероятно, он не ожидал подобной реакции со стороны русского офицера.

Прошла минута, может, больше, прежде чем до него дошел истинный смысл произошедшего.

— Ты не станешь…

— Садись рядом, — перебил его Иван и, невесело усмехнувшись, пояснил: — Я тоже не был космополитом. Все круто изменилось, Джон. Глупо оглядываться на прошлые отношения между странами, когда нашей родиной стала вся Земля.

Херберт молча сел рядом с ним, пытаясь осмыслить новое мироощущение, скупо, но точно изложенное лейтенантом.

Общая беда стерла границы, расовые различия, нивелировала моральные ценности — это следовало понять, прежде чем мыслить дальше, в поисках выхода из сложившейся ситуации.