На пути к границе - Терье Стиген

— Нет! Обождать, что ты?.. Нет, может, в самом начале я думал об этом; теперь, право, не помню. Наверно, секунду-другую я ждал, не могу ли я что-то сделать для остальных. Но когда я бросился бежать, то уже не останавливался…

— Никто не думает в такие минуты, — сказала она, — я тоже тогда не думала об отце, пока не увидела тебя под березой — там, в поле. Человек поступает, как случится. А потом думает, все время думает.

— Возьми, — сказал я и протянул ей на ноже кусок хлеба. Она взяла хлеб и, зажав его между зубами, подоткнула одеяло себе под ногу. Затем она откусила кусок, и я подал ей бутылку с молоком. Она приложила ее ко рту, но тут же отняла и вопросительно посмотрела на меня.

— А сам ты пил?

— Я уже сыт, допивай все.

— А ты не знаешь, что было на той стороне дороги? Куда им было бежать?

— А там все то же самое, что и здесь. Сперва роща, потом поле, ручей. А потом — горы. У них те же шансы, что и у нас.

— Как ты думаешь, который теперь час? — спросила она.

— Не знаю, было около часу, когда мы уснули. Может, сейчас три, а то и пять, может, даже восемь. Трудно сказать, сколько мы проспали.

— Ты думаешь, он придет? — вдруг спросила она.

— Придет непременно.

— А ты не думал, что?..

— Конечно, думал, я думал об этом, когда нас сюда вели, — солгал я, — но этот человек не нацист.

— Как знать. Может, он как тот лесоруб.

— А лесоруб тоже был ничего, только уж очень струсил поначалу. Но хозяин не может сюда прийти, пока не стемнеет.

— А когда же стемнеет, в восемь?

Я задумался, но не мог вспомнить, в какое время темнеет.

— Сегодня восемнадцатое апреля, — сказал я, — на какой час приходится в этот день закат?

— Не знаю. Вот отец сразу бы сказал. Он всегда все знал. Точно какая-нибудь энциклопедия. Достаточно было назвать ему дату, и он сразу говорил, когда восход, а когда закат.

Герда откинула одеяло в сторону, сложила — один на другой — несколько мешков и уселась сверху, прислонясь спиной к низкой стене закутка. Дрожа от холода, она наклонилась вперед, подтянув колени к самому подбородку, и спрятала руки между ногами.

— Что это? — вдруг спросила она, подняв голову.

— А что?

— Не слышишь разве, что-то там шуршит…

— Наверно, мышь, — сказал я, — а может, и крыса. Какая важность, ведь они роют ходы, по которым сюда будет поступать воздух.

Я взял картошку и кинул туда, где раздался шорох. Оттуда выскочило что-то серое и скрылось под грудой щепок в углу.

Герда недовольно поморщилась и слегка отодвинулась от меня.

— Не надо, — сказала она, — ты так только раздразнишь ее.

Я взял другую картофелину и, прицелившись, швырнул в груду досок. Крыса подскочила, на миг растопырив лапы, повисла в воздухе, затем, приземлившись, метнулась под ступеньки.

— Перестань! — крикнула Герда и сжалась, словно от удара.

Я засмеялся и притянул к себе горстку картофелин.

— Так! — крикнул я, не замечая, что осип от азарта. — Вот! Вот тебе! И еще! — И, встав на колени, обстреливал картофелинами ступеньки.

Крыса выбежала, оба мы видели ее, и я почувствовал: вот оно, верное лекарство против предрассветного страха, против глухой, сосущей тоски, которая захлестывает меня по утрам, стоит мне проснуться… И я стал хватать по две, по три картофелины зараз и швырял куда попало, уже не целясь, просто наугад.

— Вот тебе! — кричал я. — Получай!

Насмерть перепуганная крыса заметалась по погребу, я попал в нее несколько раз, но она даже не пискнула, а только шныряла вдоль земляных стен в поисках норки, то скрываясь под грудой щепок, то снова выбегая оттуда и прячась под ступеньками, и я чувствовал, как крепнет во мне отрадная ярость, и начал шарить рукой, нет ли подходящего камня, и, не найдя его, сгреб ладонью большой ком земли и изо всех сил бросил в крысу. Щепки рассыпались, и, выскочив из-под них, крыса подбежала к ящику и зашипела на нас, а я даже не замечал, что Герда схватила меня за руку, не замечал ничего, пока она не стала кричать мне в ухо. Я оттолкнул ее и со счастливым смехом прицелился прямо в оскал острых крысиных зубов и точно рассчитанным ударом угодил крысе меж глаз, так что она упала, и перевернулась вверх лапками, и откатилась к стенке, и, запищав от боли, растянулась на земляном полу.

— Перестань! Слышишь? Перестань!

Герда изо всех сил трясла меня за плечи, но это не помогало, и тогда она вцепилась мне в волосы, вышла дурацкая сцена, и я подумал, что она вырвет мне все волосы, и вспомнил, что они уже начали редеть. Я схватил ее за руку и оттолкнул.

— Это еще что такое! — сердито пропыхтел я. — Черт возьми! Это еще что за штуки!

Я стоял, с трудом переводя дух, и увидел, что она ничуть не злится, а в глазах ее прочитал, что она понимает и жалеет меня.

— Сядь, — сказала она.

Мы сели рядом и стали глядеть на пламя, мерцавшее ясным желтым светом, и долго не было слышно ни единого звука, кроме слабого потрескивания фитиля и наших собственных вздохов.

— На меня тоже находит по утрам, когда я просыпаюсь, — вскоре проговорила она. — Но я загоняю это внутрь, подавляю как могу. Только, когда кажется, что нас вот-вот настигнут, тогда меня подмывает кричать и дать волю рукам. Но если я просто стою где-то или сижу, я подавляю страх, сжавшись в комок. После у меня ноют мышцы, все тело.

Я поднялся и вышел из закута.

— Как ты думаешь, крыса сдохла? — спросила Герда.

Я взял свечу и пронес ее вдоль стены к груде щепок.

— Нет, — сказал я, стараясь выдавить из себя улыбку, — эту породу ничем не проймешь.

— Может, теперь, когда мы сидим смирно, она отыскала норку, — сказала Герда.

Я подошел к двери и припал ухом к щели между досками.

— Слышно что-нибудь?

— Нет.

— Надо терпеть, — сказала она.

— Конечно, надо. Ты что, боишься, что я распахну дверцу?

— Нет, конечно, а все же поди-ка лучше сюда и сядь.

— Как ты думаешь, есть сегодня луна? Вчера была?

— Забыл, что ли? Вчера был туман, — ответила она.

— А позавчера?

— Не знаю, прожектор ведь бил прямо в окно.

Я стал ходить взад-вперед, от дверцы к закуту и обратно, но жестокий, иссушающий страх по-прежнему сжимал сердце, и я жалел, что