ЗВЕЗДЫ ЧУЖОЙ СТОРОНЫ - ЛЕВ КВИН

– Но ведь так гораздо приятнее. И не целуются?

– Почему?.. Целуются…

Я готов был отнять свою руку и отскочить. Но Аги, словно предвидя это, держала ее крепко.

Старушка, вся в черном, посмотрела нам вслед. Аги остановилась.

– Слушай, русский, так нельзя. Я тебя тащу, как козла на веревке. – Она вдруг изменилась в лице. – Или ты нарочно? Чтобы на нас обратили внимание?.. Так имей в виду – первая пуля в твою голову. А друга твоего там повесят. Иди и не дури!

Мы пошли дальше влюбленной парочкой.

– Молчать тоже нельзя, – сказала Аги. – Пусть думают, что ты за мной ухаживаешь. Смотри мне в глаза – ну! И улыбайся.

Никогда не думал, что выдавить из себя улыбку – такой тяжкий труд. Я весь взмок. А вот она улыбалась от души. Вероятно, у меня был жалкий и смешной вид.

Наконец, я вырвал руку.

– Пойдем так.

– Тогда хоть говори со мной.

– О чем?

– Да о чем хочешь… Господи! Неужели ты русский! Про вас говорят, что вы все грубые, здоровые, волосатые, как обезьяны. Ну, говори же!

Что первым приходит в голову? Конечно, погода. Я бросил две-три банальных фразы о сегодняшнем солнце. Аги активно поддержала беседу. А сама все время смеялась. Я упорно отводил взгляд, но он с таким же упорством снова возвращался к ее глазам. В них горела дерзкая насмешка.

Наш светский разговор о погоде прервался совершенно неожиданно. Из-за угла навстречу нам вышли двое немцев с автоматами на груди.

Аги заметила их на какую-то долю секунды раньше меня. Не успел я опомниться, как она свернула в первые же ворота, увлекая меня за собой.

– Стой здесь! – Она глянула на улицу через щель между створками и прошептала: – Обнимай! Быстрей!

Я замешкался, и тогда она сама обхватила мою шею маленькими сильными руками и приникла ко мне.

Немцы подходили к воротам. Я уже слышал их разговор:

– Я тебе говорю, это она.

– Ты обознался.

– Вот сюда они зашли.

Тяжелые шаги остановились возле самых ворот. Аги поднялась на цыпочки и прижалась к моим губам своими. Они были теплые, мягкие и чуть влажные.

Веселые голоса раздались совсем рядом.

– Аги!.. Я же говорил!

– Черт возьми! Бесстыдница! Среди бела дня!

– Я так и знал, что у нее есть парень для забав… Стоп! Остановлейся, Аги! – произнес тот же голос по-венгерски.

Аги, не снимая рук с моей шеи, повернула голову к немцам и закричала:

– Убирайтесь-ка сейчас же отсюда, черти зеленые!

Солдаты, молодые, здоровые парни, в шлемах, громко заржали. Автоматы на их груди мелко тряслись. Черные отверстия, не мигая, смотрели прямо на меня.

– Нельзя устраивать такое сильное целование! Ты будешь делать ему смертельное удушение.

– А тебе какое дело, стальная башка! Завидно, да?

Один из солдат взял меня за плечи, заглянул в лицо и, смеясь, оказал другому по-немецки:

– А у нее неплохой вкус, у этой девки… Как тебе имя? – спросил он у меня.

– Янош он, Янош, – не дал мне ответить второй солдат. – Все они Яноши, можешь не спрашивать.

Он протянул руку к Аги и тронул ее за подбородок. Она отшатнулась.

– Ну, маленький девушка, за твоя тайна ти будешь платить нам один поцелуй.

Аги сплюнула на землю:

– Вот тебе поцелуй, получай!

Они снова заржали.

– Кого хочу, того и целую! Вот, смотрите, вот!

Она стремительно повернулась ко мне и поцеловала.

Когда она, наконец, отпустила меня, опасность уже миновала. Немцев в воротах не было. Их жеребячий смех доносился с улицы.

– Ха-ха-ха! На виду у всех!

– Венгерские девки и не на то способны.

– Ну, это же Аги! Известная… – Раздалось грубое слово.

– Понимаешь по-немецки? – Аги испытующе смотрела на меня, прерывисто дыша и покусывая нижнюю губу.

У меня не хватило смелости соврать. Я отвел глаза, кивнул.

– Они врут! Слышишь, врут, врут! – Она закрыла руками лицо. – Гады! Чтоб вы все сдохли, гады!

– Не надо, Аги! – Подчиняясь внезапному порыву, я шагнул к ней, обнял. – Аги!..

И тут произошло нечто неожиданное. Я получил такой удар по щеке, что в первый момент не мог ничего понять. Мне казалось, что где-то рядом рванула мина. Я схватился за щеку и, пораженный, смотрел вверх. Из моих глаз летели искры. Я совершенно отчетливо видел, как они, одна за другой, взлетали к воротам и исчезали в голубом небе.

Я опустил голову, все еще держась за щеку. Аги стояла передо мной, подбоченившись. В ее больших влажных глазах кипела ярость.

– Съел?.. Могу еще отпустить по дешевке.

– Аги, я…

– Словил-таки момент!.. Все вы гады! Все!

– Нет, честное слово…

– Плевать я хотела на твое честное слово… Давай руку! Идем!

Мы вышли из подворотни. Снова она держала мою руку возле своего сердца. Но я не смел даже взглянуть в ее сторону. Щека горела… За что она меня ударила, за что?..

Мы вышли на тихую неширокую улочку.

– Уже близко, – Аги бросила на меня косой взгляд. – Больно?

Она явно шла на примирение. Но я гордо вскинул голову и промолчал.

– Сам виноват, – сказала Аги. – Не лез бы со своими нежностями. Знаешь, как трудно девушке жить одной на свете. Кругом солдатня, у каждого только в мыслях, что… Вот и приходится давать сдачи, иначе совсем одолеют. Я и джиу-джитсу знаю. Один немец научил, попросила. Ничего немчик, вполне порядочный, не такой, как эти. Теперь от его науки другим достается… Ты не очень злись, я тебя еще пожалела, стукнула семьдесят пятым калибром. А у меня еще в запасе и сто пятидесятый и двести сороковой… Вот здесь!

Мы стояли перед одноэтажным каменным особняком. Стены, украшенные лепкой, были темными от времени. В высокие, узкие, с полукруглым сводом окна виднелись тяжелые портьеры.

Мы прошли в ворота. Аги остановилась.

– Слушай, – она все еще держала мою руку. – Ты в самом деле русский?

– Папуас!

– Смотри! Если не русский, я тебе не завидую. Доживаешь на свете последний свой час.

– А тебе-то что? Жалко будет?

Она тряхнула головой и сразу отпустила мою руку.

– Вот еще! Жалеть всякую сволочь!.. Иди!

Мы оказались в маленьком внутреннем дворике. По стенам вился яркий, еще не пожелтевший плющ. Дворик был весь выложен гранитными плитами, порядком уже стертыми – видно, долго их топтали людские ноги.

В одной из стен выступал старинный рукомойник. В голове льва торчал вполне современный водопроводный кран. А прежде, наверное, вода стекала струйкой прямо из пасти.

Стены во дворе были слепые, ни одного окна и всего две двери, друг против друга. Обе с каменными крылечками, огороженными литой чугунной решеткой, местами уже обломанной.

Аги подвела меня к двери с медной дощечкой над почтовым ящиком. «Доктор Бела Дьярош», – прочитал я витиеватую надпись.

В руке Аги появился ключ, она отперла дверь.

Комнаты были большие, сумрачные и холодные, словно нежилые. Мебель тоже им под стать. Огромные зеркала в резных деревянных рамах, пудовые кресла, пустившие корни в темный паркет. Зеркала, шкафы, кресла – все это прабабушкино добро – провожали меня угрюмым неприязненным молчанием.

Мы прошли несколько комнат и оказались на кухне. Здесь пахло жильем. Тепло, под стеклянным колпаком ярко горит электрическая лампочка.

– Вот он, Бела-бачи, – сказала Аги.

Я обернулся.

Позади меня, недалеко от двери, через которую мы вошли, за небольшим столиком, покрытым клеенкой, сидел пожилой человек с седыми, прихваченными желтизной, усами.

– Здравствуйте.

Он кивнул головой:

– Ты и есть русский?

– Да.

Я никак не мог взглянуть ему прямо в глаза. Он все время вертел головой, словно теплый свитер с высоким воротом натирал шею.

– Садись, обожди. – Он показал мне на стул возле плиты, напротив него. – Я позавтракаю. Может, тоже хочешь?

– Спасибо, я уже ел.

– Я пойду, Бела-бачи, – сказала Аги. – Мне еще надо успеть в село.

Он повернулся к ней.

– Ни в какое село ты сейчас не пойдешь, девочка моя. Ты пойдешь вон в ту комнату, ляжешь на тахту и поспишь несколько часов.

– Бела-бачи…

– Если будет холодно, накроешься пледом – на вешалке в передней.

– Только два часа, не больше. Вы разбудите?

– Хорошо, хорошо. Иди, спи!

Возле двери Аги остановилась и кивнула мне:

– Прощай… Бела-бачи, дорогой он вел себя смирно.

– Вообще, я смотрю, парень хоть куда, – он прищурил глаз. – Как тебе кажется, Аги?

Аги не ответила, вышла, сердито хлопнув дверью. Он, улыбаясь, покрутил головой.

– Жжется, как перец!

И, словно забыв о моем присутствии, принялся за завтрак.

Ел он странно. Нарезал ровные точные кубики хлеба, клал на них микроскопические кусочки сала и на кончике ножа отправлял в рот. Жевал долго, старательно. Потом проглатывал и принимался за следующий кубик.

Сало, от которого он отрезал тонкие, как бумага, ломтики, лежало перед ним на тарелке. Розовое, обсыпанное рыжим перцем. Я готов был поручиться, что мы с ним сегодня позавтракали от одного куска.