Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [с иллюстрациями] [Странный человек + Гром победы, раздавайся] - Борис Акунин

И ответил ему фон Теофельс негромко, но твердо:

— Ваши уста, святый отче, зря ничего не изрекают.

Выражение лица у майора было вдохновенное.

Той же ночью, перед рассветом

Свет в окнах кабинета погас лишь в пятом часу пополуночи, когда Теофельс уже начал беспокоиться — вдруг у чертова невротика тотальная бессонница. Тип желчный, язвенный, у таких вечно проблемы со сном. Но улегся-таки.

— Еще двадцать минут ему на баиньки — и пошли, — показал майор часы старшему диверсионной группы.

Кличка Кот. В прошлом городовой, уволен за связь с ворами. Масса полезных знакомств, отличные оперативные качества. Завербован еще в двенадцатом году, провел несколько удачных акций. Морда круглая, усатая, глаза навыкате — как есть кот.

Агенты диверсионного отдела петроградской резидентуры все последние дни сопровождали Зеппа постоянно: Кот и с ним, посменно, еще кто-нибудь. На крыше зловещих типов из контрразведки тоже изображали они.

Сейчас на дело Кот взял человека, который для такого задания, по его словам, «как есть самый подходящий»: из взломщиков. Привлечен недавно. Кличка почему-то Шур.

— Значит, один он? Прислуги нету? — еще раз уточнил Кот, натягивая черные суконные перчатки.

— Так мне доложили.

Всю информацию предоставил отдел персоналий. Там картотека по всей столичной верхушке, полторы тысячи досье: сановники, промышленники, общественные деятели, депутаты. Кто где живет, с кем знается, какому богу молится. Впечатляющий массив, плод долгой и кропотливой работы. Полсотни информантов который год только этим и занимаются — собирают, уточняют, дополняют.

— Пора, — сказал Кот. Такого подгонять не надо.

Он первым вышел из авто, вразвалочку двинулся к парадной. Шур за ним, и стало понятно, откуда кличка. Вроде идет человек, даже не особенно крадется, а звука никакого — лишь еле слышное шур-шур.

У запертой двери подъезда они задержались всего на четверть минутки. Кот смотрел по сторонам, Шур слегка наклонился.

Вошли.

Фон Теофельс смотрел на циферблат — больше все равно занять себя было нечем.

Питерские дворники зимой начинают скрести тротуары в шесть. Времени оставалось в обрез.

Но агенты управились быстро. Свет в окнах снова загорелся всего шестнадцать минут спустя.

Под ногами у профессионалов путаться было незачем, поэтому майор и остался в машине. Но проверить всё необходимо.

Быстро дошел до подъезда, взбежал по лестнице.

Дверь. Прихожая. Коридор.

Спальню помог определить сочащийся свет.

Исполнители стояли посреди комнаты. Оба без пиджаков, в подтяжках. Смотрели на начальство выжидательно: всё ли ладно.

Зепп походил вокруг, задрав голову. Посмотрел.

Ладно было не всё.

— А язык? — покачал он головой.

Ох, русская расхлябанность! Ничего доверить нельзя.

Зайцевич свисал с бронзовой люстры, похожий в пижаме на марионетку Пьеро. Предсмертная записка (вот и специалист-графолог пригодился) лежала, где положено. Стул, правильно, валялся рядом опрокинутый. Но самую главную деталь агенты упустили.

Пришлось самому.

— Перчатку!

Он влез на стул. Бестрепетной рукой разжал мертвецу челюсти, вытянул распухший язык как можно дальше. Коли тебе напророчили «языком подавишься», изволь соответствовать.

— Вот теперь всё.

Спрыгнул, стул снова перевернул. Склонив голову, полюбовался.

Малоприятное, конечно, дело — копаться в пасти у свежего покойника, но такая уж у разведчика работа, сочетание тонкого и грубого.

Майор был сейчас очень доволен. Даже позволил себе похвастаться, по-немецки:

— Идеальный разведчик — это мясник с умом психолога и душой поэта. Вроде меня.

— Что, извиняюсь?

Агенты иностранных языков не знали, поэтому Зепп перешел на русский:

— Это называется: одним Зайцевичем два выстрела.

Опять не поняли, но им и ни к чему.

А сказано, между прочим, отлично. Жаль, некому оценить.

Ведь действительно: помог опальному чудотворцу укрепить репутацию, а заодно избавился от активнейшего агитатора «войны до победного конца».

Успех, полный успех!

Успех превзошел ожидания.

На следующий день газеты напечатали на первых полосах известие о трагической гибели великого патриота. Так, ничего особенного: за Родину погибают не только на фронте, невыносимая боль за державу, не выдержали больные нервы и все такое прочее. Процитировали предсмертную записку, которая давала полное объяснение случившемуся. Знаменитым чеканным слогом думского златоуста в ней говорилось: «Нет более сил смотреть, как губят матушку Россию продажные либералы, казнокрады и жиды. Пусть гибель моя станет предостережением для Помазанника и всех истинно русских! Простите, друзья! Прости, Христос! Прости, Отчизна!»

Однако уже на второй день поползли слухи. Узнали о пророчестве Странника, возбудились. Каким-то образом, непонятно откуда взявшись, ходил по рукам жуткий снимок: крупно лицо самоубийцы — будто бы подавившегося собственным языком…

Ну а на третий день, утром, в квартиру на Гороховой позвонил «камельгер Степка» и сказал, что нынче же завезет почтеннейшему Григорию Ефимовичу «одно послание». Пока он ехал с Крестовского, протелефонировали еще несколько придворных, и Странник уже знал, что послание от ее величества, собственноручное.

Зепп видел листок английской бумаги с монограммой. Там было только две строчки, обе из Писания:

Вот, яростный вихрь идет от Господа, вихрь грозный; он падет на голову нечестивых.

Над тобою воссияет Господь, и слава Его явится над тобою.

И подпись: «А.»

Истолковать это можно было только в одном смысле: пророческая сила Святого Старца наверху оценена и признана. Опале скоро конец. Очевидно, «мама» написала «папе» в Ставку. В положительном результате не сомневается.

После получения записки Странник расцвел. Из дома он теперь никуда не отлучался — и стращать не пришлось. Дело было не только в нехороших людях на крыше, которые то появлялись, то исчезали. Григорий не отдалялся от аппарата, ждал Главного Звонка.

— Теперя позовут, — уверенно говорил он. — Не завтра — послезавтра. Малóго лечить надоть…

Верный Емеля был неотлучно при Учителе, а как же.

Чай уже из ушей выливался, но всё доили самовар, толковали о разной всячине. Посетителей в эти дни «странный человек» не принимал.

Теофельса забавляло, что богоносец уже сам прочно уверовал в свое предсказание — запамятовал, как винился в грехе злоболтания.

Но однажды случилось кое-что, после чего скептик был вынужден призадуматься.

— Заглянул я Зайцу энтому в его зенки — и как наяву узрел: рожу распухшую, язык торчит. Во какая во мне сила, — в десятый раз хвастал Странник.

Слушатель почтительно кивал.

— Еще что узрели, отче?

Тот прищурился.

— Не могу объяснить… Быдто четыре рога у него из башки, бронзовые… И по-над ими аньгел белый, с луком-стрелою… Такое мне было видение, а в каком смысле-разуме, не вмещаю. Ну, роги — понятно. Но кто на себя руки наклал, тому аньгел вроде и не положен?

Здесь-то Зепп и вздрогнул. Вспомнил вдруг, отчетливо: Зайцевич висел на люстре с четырьмя бронзовыми рожками, а на потолке, вокруг люстры, лепнина — амурчик с луком. Узнать про этакие подробности Страннику было абсолютно неоткуда.

Мистика!

И пришел Теофельс в состояние, для него не характерное — в смущение духа.

Налицо был явный, неоспоримый факт, которому уж точно не могло быть никаких рациональных объяснений. Вся логическая натура разведчика протестовала против этого обстоятельства.

Не бывает никаких пророчеств! Нет никаких чудес! Непостижимых явлений тоже! Он всегда на этом стоял, неколебимо.

А что-то такое, оказывается, все-таки существует…

Это требует осмысления и кое-какого изменения жизненных координат, дал себе задачу Теофельс — на потом, поразмышлять на досуге.

И свое отношение к «странному человеку» с сей минуты несколько скорректировал. Стал осторожней. Черт их, провидцев, знает, чего от них ожидать.

Даже мигрень от потрясения началась, мучительная. Это еще и бессонная ночь сказалась.

А Странник возьми и скажи:

— Что морщишься? Башка, чай, болит? Я вижу. Нут-ко, поди, сядь передо мной.

Взял Зеппа одной рукой за лоб, другой за затылок.

— Не надувайся, не противься. Ишь, натужился! Двери-то открой. А то у меня вся сила стратится, в дверь твою тыркаться. Надо чтоб моя душа с твоею соплелась. Как волоса в косицу…

Майор позволил себе немного расслабиться — и вдруг ощутил в теменной области, где гнездилась мигрень, странную прохладу. Странник пошептал что-то, оттолкнул Зеппа от себя.