Черная повесть - Алексей Хапров

— Схожу и посмотрю.

— И не забоишься?

— И не забоюсь.

В темноте раздался шорох. После этого дверь избушки со скрипом приоткрылась, и в дверном проёме возник чёрный силуэт Вишнякова. Дверь снова закрылась, и снаружи послышались его неспешно удаляющиеся шаги.

— Пусть посмотрит, — снисходительно проговорила Лиля. — Может, он там своего Снежного Человека найдёт.

В домике снова установилась тишина. Меня обуяла дрёма. И вдруг мой мозг, словно раскалённой иглой, пронзил отчаянный крик.

— А-а-а! А-а-а!

Этот крик выражал безмерный ужас. Мы вскочили.

— Что это? — испуганно спросила Ширшова.

— По-моему, это кричал Сергей, — неуверенно произнесла Патрушева.

— Да, голос был, вроде, его, — согласился я.

Мы прислушались, пытаясь уловить хоть какой-то подозрительный звук. Но подозрительных звуков не было. До нас доносился только шум гулявшего снаружи ветра.

Я поднялся с пола, подошёл к окошку и осторожно выглянул наружу. Но, кроме смутных очертаний деревьев, едва вырисовывающихся в ночном мраке, больше ничего не увидел.

— Ну, что там? — напряжённо спросил Алан.

— Пока ничего не вижу, — ответил я.

Тагеров поднялся на ноги и тоже подошёл к окну. Я посторонился. Вслед за ним в окошко поочерёдно выглянули и все остальные. Но ничего другого, кроме того, что увидел я, никто не заметил. Нами овладело беспокойство.

— Ребята, может с Сергеем случилась беда? — тихо проговорила Юля. — Может на него кто-то напал?

Ответом ей стало гробовое молчание.

— Ребята, ну что же вы? — в сердцах воскликнула она. — Мы должны прийти ему на помощь!

Несмотря на её эмоциональный призыв, никто не сдвинулся с места. Нами овладел страх. Уж слишком леденил душу этот крик. Беспричинно так не кричат. Вишнякова явно что-то сильно напугало. А это значит, что невдалеке от нас находится некая неведомая нам опасность, встреча с которой не сулит ничего хорошего.

— Ребята, ну как вы так можете? — продолжала уговаривать нас Патрушева. — Он же наш товарищ!

— Юля, помолчи, — тихо, но жёстко оборвал её Алан. — Мчаться сейчас на помощь Вишнякову — это глупо. Вокруг темно. Кроме этого, мы безоружны. Что у нас есть? Топор, лопата, да пара перочинных ножей, только и всего. С таким набором мы его не спасём. Мы лишь себя погубим.

— Мы его из домика не выгоняли, — поддержала Тагерова Лиля. — Он сам решил идти. Почему мы должны из-за него рисковать?

— Вы просто трусы! — отчаянно бросила Патрушева. — Жалкие, ничтожные трусы!

— Может не стоит бросать такие обвинения? — раздражённо заметила Ширшова. — Хочешь его спасти — иди, спасай. Никто не держит.

— Юля, и в самом деле, успокойся, — вмешался я. — Алан прав. Для нас действительно будет разумнее остаться здесь. Нам не стоит себя обнаруживать. Мы ведь не знаем, на кого нарвался Вишняков, и сможем ли мы с этим справиться. Может ему уже и помощь не нужна.

— Как ты можешь такое говорить? — дрожащим голосом воскликнула Патрушева.

— Он всё верно говорит, — ледяным тоном изрёк Тагеров. — Обрати внимание, криков Вишнякова больше не слышно. Если бы он продолжал звать на помощь, тогда другое дело. А так…

— Ребята, — решительно сказала Юля, — кто готов сейчас, вместе со мной, идти на помощь Сергею? Бросать его на произвол судьбы — это жестоко. Это не просто не по-товарищески, это откровенно по-скотски. Вы потом сами себя за это не простите.

— А он, когда нашёл самородок, поступил по-товарищески? — возразила Лиля.

— Самородок — это совсем другое! — воскликнула Патрушева. — Сейчас речь идёт о жизни и смерти! Неужели вы этого не понимаете? Итак, кто готов пойти со мной? Алан?

— Никуда я не пойду, — позвучало в темноте.

— Лиля?

— Нет.

— Дима?

— Нет, — твёрдо ответил я.

— Ваня?

— Да я… Да если бы…

— Всё понятно, — отрезала Юля. — Что ж, ладно, я пойду одна.

Она уже вознамерилась открыть дверь, но я, бросившись вперёд, преградил ей путь.

— Юля, ты никуда не пойдёшь! Если ты отсюда выйдешь, и тебя кто-то увидит, ты навлечёшь опасность не только на себя, но и на всех нас. Тебе ясно? Сядь на место!

Патрушева в нерешительности остановилась. Побеждённая моими доводами, она не знала, как быть дальше. В темноте раздались её всхлипывания. У меня в горле вдруг появился слизистый комок. Под ложечкой неприятно засосало. Конечно, я переживал. Конечно, меня не могла не волновать судьба Вишнякова. Но в сложившихся обстоятельствах лезть на рожон было крайне опасно.

— Трусы! Жалкие ничтожные трусы! — едва слышно, сквозь слёзы, проговорила Юля. Она отошла в сторону и села у стены. Каким-то шестым чувством я уловил, как больно резанули меня её невидимые в темноте зрачки.

Это сильно задело меня за живое. Меня вдруг охватило чудовищное чувство вины. Я не мог понять, что со мной происходит. Мне было абсолютно наплевать, что думают обо мне Алан, Ваня и Лиля. Но касательно Юли я такого сказать не мог. Я вдруг ощутил, что мне отнюдь небезразлично, как я выгляжу в её глазах. Меня тянуло как-то загладить свою резкость, и я, запинаясь, произнёс:

— Ну, ты ладно. Мы обязательно сходим туда утром, когда рассветёт. Сходим и посмотрим, что там случилось.

Патрушева ничего не ответила. Она продолжала тихо плакать. Ширшова поднялась с места, придвинулась к подруге, села рядом с ней, и крепко её обняла. Похоже, Юлю это как-то успокоило. Всхлипывания стихли.

А примерно час спустя произошло то, что только подтвердило правильность принятого нами решения…

8

Наш разговор со следователем прервал осторожный стук. Мы повернули головы. Дверь приоткрылась, и в палату заглянул Виктор Михайлович.

— Кхе-кхе, — откашлялся он. — Прошу прощения. Товарищ майор, к нашему пациенту приехала мать, и рвётся сию же минуту увидеть своё сокровище. Я пробовал уговорить её немного подождать, но она и слышать ничего не хочет. Вам, наверное, придётся прервать свой допрос. Надеюсь, чисто по-человечески всё понимаете.

Майор немного подумал и согласно кивнул головой.

— Да, конечно, — сказал он.

Николай Иванович взял свою папку, спрятал в неё несколько листков бумаги, содержащих изложение моего рассказа, предварительно попросив меня расписаться на каждом из них, поднялся со стула, ободряюще похлопал меня по плечу и направился к выходу. На полпути он вдруг остановился, словно вспомнив нечто важное, обернулся, открыл рот, видимо намереваясь что-то спросить, но передумал, махнул рукой и вышел из палаты.

Я не буду подробно описывать свою встречу с матерью. Сцена, конечно, была очень трогательная. В ней были и радость, и слёзы, и жаркие объятия. Мать плакала. Казалось, она никак не могла поверить, что я цел и невредим.

Немного успокоившись, она рассказала мне о том, что происходило после крушения вертолёта, и почему к нам вовремя не подоспела помощь. Оказывается, разразившаяся в тот день гроза повредила трансформаторную подстанцию геологической экспедиции, в результате чего та осталась без связи. Подстанцию починили только на третий день. Геологи сразу же сообщили об исчезновении вертолёта. Ещё один день ушёл на всевозможные согласования и приготовления. Так что искать нас начали только на четвёртые сутки.

— Сынок, — обратилась ко мне мать, — твой врач сказал мне, что ты категорически отказываешься встречаться с родителями остальных ребят. Я их только что видела. На них просто лица нет. Ты даже не представляешь, как это страшно, потерять своего ребёнка. Почему ты не хочешь им всё рассказать?

— Мам, мне нужно прийти в себя, — ответил я. — Мои нервы изодраны в клочья. Знаешь, как больно всё это вспоминать? Я даже не могу спокойно спать. Мне всё это снится. Извинись перед ними за меня, ладно? Передай им, что я обязательно им всё расскажу. Но только не сейчас, а потом, попозже.

— Хорошо, — вздохнула мать. — Я постараюсь им это объяснить.

— Как идут поиски? — спросил я. — Всех уже нашли?

— Нет, не всех. Пока только двоих. Мальчика, которого Сережей звали, и какую-то девочку. Имя, вот, забыла. Их уже опознали.

У меня закололо в сердце.

Мы ещё немного поговорили. Мать, убедившись, что со мной всё в порядке, окончательно успокоилась. После этого мы расстались.

Когда она ушла, я лёг на кровать и уткнулся головой в подушку. Встреча с матерью сорвала все тормоза, которые удерживали меня от срыва. Я совершенно расклеился. В моей душе возникла жуткая смута. Меня буквально разъедало чувство горечи и боли. В памяти возникали лица моих сокурсников. Веки отяжелели, под ними защипало, спина судорожно задёргалась, а из глаз потекли слёзы, которые я не смог удержать…

Мы сидели в домике и напряженно вслушивались во все звуки, которые долетали до наших ушей. Душераздирающий вопль Вишнякова не давал нам покоя. Любой скрип, любой шорох, любой стук заставляли нас вздрагивать и испуганно съёживаться. Даже убаюкивающий шорох ветра среди древесных ветвей, к которому мы успели привыкнуть, теперь уже не казался нам таким естественным и безобидным, и представлялся чуть ли не воем безумных призраков, окруживших избушку со всех сторон. Я сидел недалеко от двери, и раз за разом нервно на неё оглядывался. Мне казалось, что оттуда вот-вот протянется чья-то огромная когтистая лапа, схватит меня, и утащит за собой. Когда я представлял себе эту картину, мне становилось жутко. Страх преследовал не только меня, но и всех остальных. Это было понятно по бесконечному ёрзанию на месте. Нас охватило чувство беспомощности и неуверенности. Нами овладело предчувствие неминуемой беды. Несмотря на глубокую ночь, никто из нас не мог сомкнуть глаз.