Дорога скорби - Дик Фрэнсис

— Дайте мне знать.

Я автоматически кивнул. Дать ему знать — что? Все, что я узнаю, предположил я.

Я вернулся в гостиную. Бесстрастные жильцы решили наконец уйти в свое крыло дома. Псы задремали. Тетушка сердито требовала присутствия Эстер. Эстер, чей рабочий день начинался в восемь и ни секундой раньше, невзирая на грабителей, полицию и все остальное, непоколебимо стояла в дверях — маленькая кудрявая работница, знающая свои «права».

Я оставил двух сварливых женщин выяснять отношения и отправился на поиски Джонатана. Что за дом! Прессу здесь встретили приветливо. Я искал, но не мог найти парня, и мне оставалось только надеяться, что отменная невоспитанность удержит его на приличном расстоянии от репортеров с микрофонами. В «Лендровере», который он видел ночью, привезли мачете для жеребца, и я хотел найти его до того, как водитель поймет, что возникла необходимость быстро все скрыть.

Прежде всего меня занимал сам жеребец. Я завел машину и направился на север, в Ламборн, размышляя, что делать с полицией. У меня был опыт столкновений, иногда оканчивавшихся плачевно, иногда — благополучно. Вообще полицейские не любят частных сыщиков вроде меня и могут совершенно явно начать препятствовать, если окажется, что я занялся тем, что они считают только своим делом. Иногда, однако, я обнаруживал, что они не прочь принять помощь. Я старался не задевать их больные места, а заодно и больные места службы безопасности Жокейского клуба и Британской коллегии бегов. Я всегда был осторожен.

Кстати, о Жокейском клубе. В глазах его членов я то был героем, то предавался анафеме, в зависимости от того, кто был главным распорядителем.

Сотрудничество с полицией также сильно зависело от полицейского, с которым я имел дело, и от состояния его личных проблем в тот момент, когда мы встречались.

Более того, правила сбора свидетельств становились все строже. Присяжные больше не верили полиции безоговорочно. Для того чтобы суд принял что-то в качестве доказательства, это нужно было задокументировать и подробно объяснить. Например, нельзя заявить, размахивая мачете: «Я нашел его в „Лендровере“ — следовательно, это он отсек ногу лошади». Чтобы просто заглянуть в «Лендровер» в поисках мачете, нужно сначала получить специальный ордер на обыск, а его Сиду Холли не давали. Иногда и полиции не давали.

Полиция в целом разделена на автономные округа, которые расследуют преступления на своей территории, но мало что замечают за ее пределами. В Йоркшире могли и не слышать о покалеченном в Ланкашире жеребце. Серийные убийцы годами остаются непойманными, потому что информация передается слишком медленно. А тот, кто серийно калечит лошадей, может и вообще не попасть в центральную картотеку.

Одолев последний подъем перед Ламборном, я вдруг услышал, как в машине что-то стучит, и свернул на обочину, мрачно размышляя о поломке в амортизаторах и прочих неприятностях, но стук не прекратился и после того, как машина остановилась. Обуреваемый подозрениями, я вылез, обошел машину и с некоторым трудом открыл багажник. Что-то там было не в порядке с замком.

В отделении для багажа, скорчившись, лежал Джонатан. Он снял ботинок, которым и стучал в борт кузова. Когда я поднял крышку, он прекратил стучать и с вызовом глянул на меня.

— Какого черта ты здесь делаешь? — спросил я.

Дурацкий вопрос. Он разглядывал свой ботинок. Тогда я сказал по-другому:

— Выметайся.

Он выбрался на дорогу и спокойно натянул ботинок, Не сделав ни малейшей попытки оправдаться. Я захлопнул крышку багажника со второй попытки и вернулся на водительское место. Он подошел к дверце, обнаружил, что она заперта, и постучал по стеклу, чтобы привлечь к этому мое внимание. Я завел двигатель, слегка приспустил стекло и сказал ему:

— До Ламборна всего три мили.

— Эй, нет! Вы не можете бросить меня здесь!

На что спорим, подумал я и поехал по пустынной дороге. В зеркало заднего обзора я видел, что он решительно бежит следом. Я ехал медленно, но быстрее, чем он бежал. И все же он продолжал бежать.

Примерно через милю, на повороте, я потерял его из виду. Я притормозил и остановился. Джонатан показался из-за поворота, увидел мою машину, рванул вперед и на этот раз подбежал к водительскому месту. Дверь я не открыл, но спустил стекло дюйма на три или четыре.

— Ну и зачем все это? — спросил он.

— Что — зачем?

— Зачем надо было заставлять меня бежать?

— Ты сломал замок в моем багажнике.

— Что? — Он опешил. — Я только засунул туда гвоздь. У меня не было ключа.

Ключа нет — значит, гвоздь. Это же очевидно, говорил весь его вид.

— А кто будет платить за починку? — спросил я.

— Что там с ним сделали? — нетерпеливо спросил он, как будто не в силах понять такую мелочность.

— С кем?

— С жеребцом.

Уступая, я открыл переднюю дверь. Он обошел машину и уселся рядом со мной. Я с интересом отметил, что дышит он с трудом.

Когда Джонатан уселся, совершенно проигнорировав ремень безопасности, я подумал, что его стрижка просто вопиет о проблемах переходного возраста, о его желании шокировать окружающих или хотя бы быть замеченным. Отдельные пряди были выкрашены наподобие перьев перекисью. Прямые густые космы были посередине разделены на две части, падавшие на щеки и свисавшие на глаза.

Сзади от одного уха до другого волосы были коротко обрезаны, а ниже выбриты. По-моему, выглядело это отвратительно, но мне же не пятнадцать лет.

Выделяться посредством стрижки, кроме всего прочего, стремление универсальное. Мужчины с лысиной и поросячьими хвостиками, мужчины с окладистыми бородами, женщины со строго зачесанными назад волосами — все они как бы говорят: «Это я, и я не такой». Во времена Карла I, когда нормой были длинные волосы у мужчин, мятежные сыновья стриглись и становились «круглоголовыми». Седые волосы Арчи Кирка коротко подстрижены и аккуратно уложены.

Мои собственные темные волосы начинают виться, если им удается отрасти подлиннее. Прическа так и остается самым безошибочным способом выразить себя.

И наоборот, парик может все изменить.

Я спросил у Джонатана:

— Ты что-то еще вспомнил?

— Не совсем.

— Тогда почему ты залез в багажник?

— Послушайте, дайте мне передохнуть. Что мне делать весь день в этом кладбищенском доме? От теткиных придирок с ума сойти можно, а Эстер и сам Карл Маркс придушил бы.

В этом есть определенный смысл, решил я. В задумчивости я одолел последний подъем на пути к Ламборну.

— Расскажи мне о своем дяде, Арчи Кирке, — попросил я.

— А что о нем рассказывать?

— Что знаешь. Для начала — чем он занимается?

— Он работает на правительство.

— То есть?

— Чиновник какой-то. Ужасно скучный.

Я подумал, что скучный — последнее определение, которое я применил бы к тому, что прочел во взгляде Арчи Кирка.

— Где он живет? — спросил я.

— В Шелли-Грин, в паре миль от тети Бетти. Она и по лестнице не поднимется, если он не поможет.

Добравшись до Ламборна, я свернул к ветеринарной лечебнице. Хотя я ехал медленно, ветеринары оказались еще медлительнее. Они все еще выгружали жеребца.

По выражению напряженного ожидания, застывшему на лице Джонатана, я предположил, что он впервые видит отрезанную ногу, хотя разглядеть он мог только наложенную повязку. Я сказал ему:

— Если ты сможешь полчаса подождать меня, это хорошо. Если нет дело твое. Но если ты попробуешь угнать машину, я лично прослежу, чтобы твое условное освобождение кончилось.

— Эй, может, дадите мне шанс?

— У тебя было множество шансов. Полчаса, о'кей?

Он молча и сердито посмотрел на меня. Я подошел к облаченному в белый халат Биллу Раскину, который наблюдал за прибытием пациента.

— Привет, Сид, — рассеянно сказал он, затем взял ведро, в котором лежала нога, и повел меня в маленькую лабораторию, полную микроскопов и разнообразных приспособлений для взвешивания и измерения. Развернув ногу, он установил ее в станке и осмотрел.

— Хорошая, чистая работа, — сказал он.

— Ничего хорошего в этом нет.

— Вероятно, жеребец почти ничего не почувствовал.

— Как это сделали? — спросил я.

Он подумал.

— На ноге нет другого такого места, в котором можно ампутировать копыто, не используя пилу. Сомневаюсь, что можно с такой точностью отрубить ногу одним ударом тяжелого ножа. И сделать это несколько раз, с разными животными, ведь так?

Я кивнул.

— Ну так вот, я думаю, что мы могли бы поискать хозяйственные ножницы.

— Хозяйственные ножницы? — воскликнул я. — Ты имеешь в виду что-то вроде тяжелых ножниц, которыми отрезают головы уткам и фазанам?

— Что-то в этом роде, да.

— Но такие ножницы слишком малы.

Он скривил губы.

— А как насчет ножа для потрошения? Вроде тех, которыми потрошат оленей в горах? — Господи.

— Однако тут есть следы сжатия. Судя по балансу, я бы сказал, что это тяжелые хозяйственные ножницы. А как он заставил жеребца стоять спокойно?