Близится утро - Лукьяненко Сергей Васильевич

– Исаия… – Антуан снизошел до того, чтобы посмотреть на меня. – Сходи к повару, погляди на курочку…

От очередного визита на кухню меня избавило появление поваренка. Отваренная с имбирем, а потом зажаренная с медовой подливкой курица золотилась на блюде, окруженная ломтиками репки и горкой картошки.

Антуан заерзал в кресле. Я воспользовался паузой, чтобы отойти в сторонку и присесть за общий стол среди пассажиров второго класса. Наш дилижанс остановился на ночь на постоялом дворе – то ли дорога здесь, вблизи от бандитского края, Швейцарии, слыла небезопасной, то ли просто кучера утомились.

– Гляжу, жид, он тебя весь вечер тиранит, – с сочувствием сказал усатый плотный мужик, методично надирающийся пивом. – На… глотни.

Он подвинул ко мне уже заказанную, но еще нетронутую кружку. Секунду я размышлял, стоит ли обижаться на «жида», и решил, что не стоит. Во-первых, настоящий иудей стерпел бы, а во-вторых, обижать меня не собирались – судя по акценту, сердобольный любитель пива был откуда-то из Богемии, там иудеев называют жидами, не вкладывая в слово ничего обидного.

– Спасибо, добрый человек, – сказал я, принимая кружку.

Пиво было крепким, темным, подогретым по случаю холодной погоды. За маленькими оконцами в полутьме уже кружили первые снежинки.

– Неужто отец? – спросил богемец с интересом.

– Папочка, – с должной почтительностью ответил я. – Он прихворнул в дороге, вот и… немножко нервничает.

Против удивления, богемец не стал насмехаться:

– Родителей надо уважать, это верно. Все такими будем… не приведи Сестра. Как тебя там… Исаия?

– Да, уважаемый.

– Пивичко. – Он протянул мне крепкую руку. На ладони не хватало двух пальцев, и он тут же разъяснил: – Сапером я был. В преторианских частях служил Державе. Как-то потерял…

– Вражьей миной?

– Нет… по дурости. – Пивичко поморщился. – Пошутить решили, заложили заряд под дом с гулящими девками. Небольшой… чтоб тряхнуло. Наш командир там как раз развлекался и по этому случаю нас всех взашей выгнал.

– И взрывом пальцы оторвало? – продолжал я расспрос.

– Если б взрывом… – Пивичко поморщился. – Мечом отсек. Обделался он с перепугу, в самый интересный момент. Так что отыгрался на нас.

Впрочем, мрачность недолго пребывала на его лице:

– Ничего. Говорят, он до сих пор с женщинами дела иметь не может. Как заберется с кем-то в кровать – так и пачкает исподнее!

Громко захохотав, Пивичко сдвинул со мной тяжелую глиняную кружку.

– Давай, жид. Восславим… ты в Сестру-то веруешь?

– Как можно! – Я тряхнул пейсами. – У нас своя вера, любезнейший!

– Значит, правильный иудей, – довольно произнес Пивичко. – Я так сразу и подумал. Я, брат, правильных жидов сразу вижу! Ну так давай Державу восславим. Прозит!

Мы чокнулись кружками.

– Исаия! – тревожно позвал Антуан, восседая за своим персональным столом. – Мальчик мой, ты пьешь пиво? Откуда ты взял это пиво?

– Я его угостил, уважаемый, – ответил Пивичко, стирая пену с усов. – Вроде как обычаи ваши дозволяют?

– Ему еще рано пить пиво! – упорствовал Антуан.

– Да ему своих детей пора к пиву приучать! – возразил Пивичко.

– А кто платит за пиво? – подозрительно спросил Антуан, обгладывая крылышко.

– Я. – Пивичко подмигнул мне.

– Ну… тогда пей, пей, Исаия. Только дай мне попробовать, не слишком ли крепкое пиво!

Захохотав, Пивичко подозвал подавальщицу и потребовал еще пива. Для нас и для «старого жида в углу зала».

Да, актер из Антуана вышел великолепный. Он переигрывал, конечно. Такие иудеи разве что в анекдотах бывают. Но для дешевого трактира и простой публики как раз такая игра и требовалась.

– Куда едете-то? – полюбопытствовал Пивичко.

– В Аквиникум.

Бывший сапер скривился.

– Ох… Не люблю мадьяр.

– Чего так?

– Я, брат, их насквозь вижу. До чего же противный народ! Жулик на жулике! И вечно на своем лопочут, ни одного слова человеческого нет. Будто им романского мало, выдумали себе язык, покарай их Искупитель!

Тут я в чем-то с ним был согласен. Конечно, на каком языке меж собой говорить – это дело личное, но такого языка, как у мадьяр, во всей Державе не найти. Только у диких киргизов в руссийских степях наречие похоже.

– А разве у них пиво? – продолжал кипятиться Пивичко. – Нет, ты скажи, разве пиво умеют они варить?

– Зато вино… ничего.

– Вот именно, что «ничего». Разве с моравским или галлийским сравнить?

Я кивнул, решив не спорить. Не удержался только от замечания:

– Говорят, бани у них хороши, даже в Риме таких нет…

– Бани! – Пивичко смачно сплюнул на пол. – Дерьмом в их банях несет! Яйцами тухлыми! Вода эта… серная. И ходят мужики среди мужиков в фартуках! В фартуках, в бане, ты подумай! Будто сраму стыдятся!

Он воинственно оглядел зал, будто надеялся найти здесь мадьяра, причем голого, в фартуке, и воняющего тухлыми яйцами.

– Нет, ты скажи, зачем мужику от мужика в бане под фартуком прятаться? Сразу видно – дело нечисто! Что вы там делать собрались?

– Перцем торговать.

– Перец они любят, – согласился Пивичко. – Их бы этим перцем накормить до отвала… Только они ж сами перец растят да от османов завозят!

– У нас из самой Вест-Индии перец, – объяснил я. – Такой жгучий, какого у османов не бывает.

– Тогда с выгодой съездите, – согласился Пивичко. – Вот за что я вас, жидов, не люблю, но уважаю – всегда с выгодой обернетесь! Давай!

Через четверть часа мы взяли еще по кружке – теперь уж литровой, чтобы зря не гонять милую подавальщицу. От насытившегося Антуана мне перепала половина курицы, которую я честно поделил с бывшим сапером. Как он рассказал, нынче ему принадлежала небольшая пивоварня на Боиште, а возвращался он из самого Парижа, куда договорился поставлять по двадцать бочек пива ежемесячно.

– Прибыль пока небольшая, – растолковывал Пивичко. – Но верная. И это начало только! Ты смотри, если тебя совсем отец затиранит, приезжай ко мне, я тебя управляющим поставлю. Я же вижу, ты мужик хваткий, даром на посылках бегаешь. И в пиве толк понимаешь. Так что подумай!

Я согласился, что если совсем замучаюсь угождать ворчливому родителю, то непременно приеду.

– Слушай, а давай-ка тому толстомордому физиономию начистим? – неожиданно предложил Пивичко, указывая на мирно дремлющего за другим концом стола мужика. – Чую, есть в нем мадьярская кровь!

– Да не похоже, – урезонил я нового товарища. – Просто не повезло человеку с рожей.

Пивичко вздохнул. Удачная поездка явно будоражила ему кровь и требовала выхода энергии.

– Ну, тогда давай… – впившись взглядом в повиливающую бедрами подавальщицу, начал Пивичко. К счастью, в этот момент Антуан подал голос:

– Исаия! Исаия, помоги мне подняться в комнату!

Горестно разведя руками, я допил пиво, украдкой положил на стол полмарки – пусть пивовар убедится, что человек я не совсем уж несамостоятельный, и пошел к своему капризному отцу.

– Ну как? – гордо спросил Антуан, едва мы закрыли дверь. – Хорошо?

Я кивнул:

– Хорошо. Только… я и впрямь устал.

Антуан удовлетворенно засмеялся:

– Не будешь в следующий раз сомневаться, хватит ли у меня актерских талантов.

Номер был небольшой, но вполне уютный. Конечно, газовых рожков в придорожной гостинице не было, но имелся водопровод и даже теплый сортир при номере.

– Я когда-то хотел быть артистом, – разбирая постель, сказал Антуан. – Скрипачом. Поэтом. Потом мечтал на пароходе кочегаром по морям плавать. А потом однажды увидел планёр…

Он улыбнулся, будто этот миг до сих пор оставался с ним.

– Мне было двенадцать лет. Тот странный возраст, когда мальчик начинает превращаться в мужчину, и мир внезапно обретает сотни новых цветов и движений, будто волшебные картинки в теневом театре. Может быть, чуть раньше или чуть позже небо не стало бы для меня таким желанным. Я родом из Лиона, Ильмар, но когда умер старый граф, мой отец, мы уехали в Ле-Ман. За матерью пытался ухаживать Габриэль Сальез, замечательный летун и неплохой человек. Однажды он прокатил меня на планёре… – Антуан улыбнулся, – наверное, просто чтобы я не смотрел косо на его визиты в наш дом. Визиты его так ничем и не увенчались, но зато я впервые поднялся в небо. Пусть невысоко, пусть всего на пять минут… Тогда я забросил и скрипку, и стихи, и театральные представления, что мы с друзьями устраивали для родных. Небо… небо, Ильмар, это свобода. Чтобы научиться любить землю, надо однажды подняться в небо.