Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович

своей любовницей-француженкой, Савва Лукич только крякал и готов был сейчас откупиться от «рыжеволосой» и купить эту грациозную «барыньку», чего бы это ему ни стоило. Он не думал, кто это «барынька», есть ли у нее муж, любовник… Он только решил про себя, со свойственной ему внезапностью, что он купит ее. Он будет сжимать эту изящную «барыньку» в мощных мужицких объятиях, будет напевать ей свои волжские песни, задарит ее брильянтами и сделает счастливой эту маленькую, диковинную «пташку», эту нежную красавицу с синими глазками, только бы она глядела на него томным взором, в котором столько неги и блаженства…

Когда Савва Лукич забирал что-нибудь в голову, то не успокоивался до тех пор, пока не достигал цели или не стукался лбом в стену, ворча, как разъяренный бык, что стена не поддается.

Эту черту характера, благодаря которой он просаживал в делах крупные суммы, знали разные проходимцы и прихлебатели, толкавшиеся в его кабинете. Пользуясь «задором» Саввы Лукича, его нередко обманывали и обирали, а он позволял обирать себя с каким-то детским простодушием, замечая, что его обирают, пока, наконец, не терял терпения и не гнал в шею тех самых друзей-прихлебателей, с которыми еще вчера бражничал, угощая их в своем доме.

Савве Лукичу казалось, что карета тихо катится по мостовой, и он несколько раз высовывался из окна и повторял кучеру «пошел!». Ему было жарко, несмотря на ветерок, колыхавший его черные кудри. Он расстегнул ворот рубашки, развязал галстух и беспокойно ворочался на мягких подушках, рассеянно взглядывая на улицу.

Он был совсем поглощен мыслями о маленькой, изящной Валентине. Разгоряченное воображение рисовало ему соблазнительные картины, и он нетерпеливо встряхивал кудрявой головой, как бы негодуя, что нельзя тотчас же облечь мечты в действительность, что надо еще наводить справки, вести переговоры, словом, тянуть скучную канитель. Он думал, как бы скорей познакомиться с ней и покончить дело — именно дело. И не такие дела он оканчивал в несколько минут.

Миллионер Савва Лукич, вечно занятый делами, давно толкавшийся в петербургском омуте, слишком хорошо знал людей и силу богатства, чтобы на минуту задуматься о препятствиях в достижении цели — сделать из Валентины любовницу. Опытный его взгляд подсказывал, что Валентина одна из тех «барынек», которые любят пожить, а на своем веку он видал многих «барынек» — и каких еще! — продававших ему, «посконному мужику» — как любил называть себя Леонтьев, — свои ласки и любовь тайком от мужей и любовников.

«Денег у меня, слава богу! Дал бы господь здоровья!» — самодовольно усмехался Савва Лукич в бороду, мечтая, какую царскую квартиру он предоставит Валентине.

«Ахнет только!..»

Карета катила по Морской, Савва Лукич рассеянно глядел на мелькавшие магазины. Голову его моментально осенила мысль.

Он высунулся из кареты и гаркнул зычным голосом:

— Иван, назад! К Фаберже!

В ювелирном магазине Савву Лукича встретили с особенным уважением. Старший приказчик, оставив какую-то скромную покупательницу, обратился к Леонтьеву с тем заискивающим, льстивым видом, с которым обыкновенно обращаются к богачам, известным мотоватостью.

Леонтьев кивнул головой на низкий поклон приказчика, подал ему руку и сказал:

— Покажи-ка мне, любезный человек, какую-нибудь брильянтовую цацку, да чтобы получше блестела, чтобы в глазах рябило… понимаешь.

Приказчик выложил на стекла разные браслеты, серьги, диадемы… Леонтьев рассматривал и только махал головой.

— Не то, братец, не то… получше…

Тогда приказчик достал брильянтовый прибор замечательной красоты. Крупные брильянты блестели, играя тысячами переливов и действительно рябили в глазах. Савва Лукич повертел в руках брошку, посмотрел, как дрожит диадема, блестя на солнце ярким блеском, потрогал крупный брильянт на браслете и спросил:

— Много ль возьмешь?

— Пятнадцать тысяч, Савва Лукич!

— Будто и пятнадцать… Чай, полтинник скинешь?

Изящный приказчик улыбался, оскаливая белые зубы, в ответ на шутку Саввы Лукича.

— Никак нельзя, Савва Лукич… Мы с вас настоящую цену спрашиваем…

— Грабители вы! Ну, нечего делать, грабь, грабь!.. — шутил Савва Лукич. — Заверни-ка!

Скромная дама с удивлением взглянула на этого покупателя.

— А затем прощай, грабитель! — протянул руку Савва Лукич. — За деньгами пришли на днях… Сегодня нет ни копейки.

Приказчик проводил с поклоном Савву Лукича до кареты.

«Это для первого знакомства! — ухмылялся Савва Лукич, небрежно засовывая в карман пальто футляр с брильянтами. — Прошу, мол, любить и жаловать!»

— Стой! Стой! — опять крикнул он кучеру у Большой Морской, — тебя-то мне и нужно! — обратился он, маня рукой к себе пожилого, франтовато одетого господина с моноклем на глазу, приветливо раскланивавшегося с Леонтьевым.

— Ты куда?

— Спешу по делу, Савва Лукич! — отвечал господин, довольный и сияющий, что все видят, как дружески ему пожимает руку Леонтьев.

— Полно врать… Какое у тебя, шалыгана, может быть дело… Тоже по делу! Чай, идешь где-нибудь занять денег?

Господин засмеялся и ловким движением выкинул монокль из глаза.

— Вы угадали, Савва Лукич! — проговорил, слегка картавя, господин с моноклем.

— Лезь-ка в карету… Займешь у меня, а мне надо с тобой переговорить… Ты везде шатаешься и все знаешь… Завтракал?

— Нет еще.

— Кстати, позавтракаем… Лезь же скорей!..

Пожилой господин был известный всему Петербургу Иван Иванович Цаплин, вечный посетитель всех публичных мест, собраний, член разных благотворительных обществ, петербургский «старожил», сплетник и прихлебатель богатых людей, знавший всё и вся в Петербурге. Когда-то богатый человек, он давно прокутил состояние и жил неизвестно на какие средства, но жил хорошо: обедал в лучших ресторанах, одевался у лучшего портного, был приятелем всех кокоток и молодых людей, прожигающих состояние. Кокотки трепали его фамильярно по щеке и изредка отпускали ему «в кредит» любовь, а молодежь охотно кормила его gratis[10] обедами и завтраками, заставляя потешать себя скабрезными анекдотами, рассказывать которые он умел превосходно. Говорили, что Цаплин игрок и шулер, что Цаплин обобрал какую-то вдову восточного типа, что Цаплин комиссионер по любовным делам, что Цаплин враль и скотина, но тем не менее все знали Цаплина, все ласково жали ему руку и охотно поручали устройство разных parties de plaisir[11], обедов, праздников, зная, что лучше Цаплина никто этого не устроит. Всегда веселый, игривый, всегда готовый выпить и закусить, Цаплин был одним из тех старых шалопаев, которых много в Петербурге, и жизнь которых составляет подчас загадку, так как не каждый же день можно завтракать и обедать на чужой счет… А Цаплин не только что жил хорошо, но еще всегда бывал при деньгах, правда небольших, но при деньгах. Долгов своих он не платил, резонно говоря, что пятьсот тысяч долгу, который он сделал во времена своего счастья (это было очень давно), он все