Лунные часы - Юлия Иванова

- А у меня поблизости - только сливовый компот.

- Психи, - сказала Петрова, - Ну зачем им столько банок?

- А тебе зачем столько мебели?

- Не задавай глупых вопросов, Качалкин. Сравнил мебель с какими-то банками. Ладно, ты иди, у меня дел невпроворот.

Я собирался похвастаться своими машинами, но почему-то расхотелось. Иду, и как-то мне не по себе. И машины уже на ум не идут - все Петрова перед глазами. Тощая, чумазая, глаза ввалились и блестят нехорошо. В руке - тряпка. А вокруг шкафы, шкафы...

Бреду себе, вдруг меня окликают:

- Олег, Олег! Остановись, погляди на меня!

Голос вроде бы знакомый, только не пойму, откуда. На улице никого, одни вещи. Здание вроде магазина, витрина стеклянная, за витриной перед зеркалом манекен сидит в каком-то немыслимом платье - само платье черное, а на нем луна и звезды сверкают. Я на платье загляделся, - манекен мне улыбается. Лицо вроде знакомое, только, как и у Петровой, похудевшее - щеки ввалились, длинный нос торчит...

- Варька? Ты что там делаешь?

- Или не видишь? - пропела она и глаза закатила, - Сказочное космическое платье примеряю, последний писк моды. Впечатляет?

Не успел я ответить, что да, впечатляет, - Варвара уже в другом наряде. Смотрит на себя в зеркало, любуется.

- Брючный ансамбль для прогулок по сказочному побережью в плохую погоду. Ну как, впечатляет? Смотри внимательней, туалеты каждые пять минут меняются.

- Ты что, манекенщицей стала?

- Вот еще глупости! Это все мое - платья, костюмы, купальники, шляпки, туфли...Все самое красивое, самое модное. Ни у одной девочки в мире...

Она опять преобразилась, на этот раз во что-то вроде чешуйчатой русалки с ластами-плавниками на плечах и колышащейся юбочкой-хвостом.

- Костюм для подводного плавания. Впечатляет?

- Впечатляет. Только зачем тебе? Ты ведь и на воде плавать не умеешь.

- А зачем плавать? Важно, как я в нем буду выглядеть. Разве это не интересно?

- А витрина зачем?

- Чтоб и другие могли на меня полюбоваться. Только не смотрит никто, ты первый. Здесь все странные какие-то, озабоченные. Вещи с места на место перетаскивают, банки закатывают, на машинах мимо мчатся, - нет, чтоб на меня глядеть...

- И подолгу ты так маячишь?

- Да сколько сил хватает. За сутки иногда успеваю примерить по двести моделей.

- Спишь по пять часов, - сказал я, -питаешься консервами...

- Черная смородина в собственном соку, - вздохнула Варвара, - Надоела до смерти.

- А у меня - сливовый компот. Приходи, угощу.

- Я бы с удовольствием, некогда все. Стой, куда же ты? Сейчас шубы пойдут...

Но мне плевать было на ее шубы, мне стало совсем скверно.

Бедного Макара я нашел за городом на ферме. Он хоть и валился с ног от усталости, но тут же потащил меня осматривать свое хозяйство. Макар сообщил с гордостью, что теперь у него не несколько каких-то жалких телят, а собственные стада. И ферма тоже ему принадлежит, и молочный завод, и колбасный цех, и маслобойня, и сыроварня - работы навалом. Прежде здесь работало много народу, но Макар их пожалел, отпустил отдохнуть, пообещав присмотреть за хозяйством, а они так и не вернулись. Спать приходится по четыре часа, а питаться банками сгущенки и плавлеными сырками.

Но он счастлив. Банок сгущенки у него уже несколько десятков тысяч, а было бы еще больше, если бы их не воровали эти чудики из города.

Когда я спросил, зачем ему одному столько сгущенки, Макар глянул на меня с жалостью, как на дурачка, и снисходительно ответил, что никогда, ни у одного пастушка в мире не было такого количества банок со сгущенкой.

Вот так. У Петровой - шкафы, у Варвары - тряпки, у Макара - сгущенка.

А у меня - машины.

Невесело размышляя и сопоставляя, возвращался я домой. Глядь - танцор Безубежденцев навстречу. Поздоровались.

- Небось, и здесь кому-то служишь?

- Служу, что поделаешь, - поморщился Безубежденцев, - Ох, и надоело! Я привык к славе, аплодисментам, к бурной реакции зала, а выступать перед столами, шкафами и тумбами, сам понимаешь... Шкаф, даже высоко поставленный, он шкаф и есть. В общем, я все же предпочитаю служить царям, а не вещам.

- Вещам?

- Будто не знаешь! Здесь все служат вещам...

Так вот, в чем дело! В этом городе живут Вещи, и мы все у них в плену. Они заманивают разными хитрыми способами в свой город, подчиняют, превращают в своих рабов. Всех, кто клюнул на Золотую Удочку, или на что-нибудь подобное.

А мы ничего не замечаем. Нам кажется, что мы сами владеем вещами, а не они нами. Потом мы погибнем, а вещи переживут нас. А может, мы тоже превратимся из людей в банки с компотом или сгущенкой, в шкафы, шубы или в жестянки на колесах. Такие дела.

Суховодов сдержал слово: - машины мои были в полном порядке, обещанные шины и запчасти разложены на брезенте на самом видном месте. Машины при виде меня радостно загудели - мол, встречайте, хозяин пришел, и у меня в душе все перевернулось. Нет, не могу я их бросить. Пусть я все понимаю, пусть в плену, в рабстве - не могу, и все тут.

До полуночи я с ними возился и боролся с собой. Суховодов молча помогал мне менять шины, ремонтировать, подкручивать. О Дудке-Побудке - ни слова. Он знал, что я должен сам принять решение.

Наконец, я управился с делами, съел банку сливового компота и отыскал среди пропахших бензином тряпок наш рюкзак. Помоги нам в последний раз, Дудка-Побудка!

- Если тебе трудно, могу я, - предложил Суховодов.

- Нет, я сам.

Какой же красивый и сильный был ее звук - будто это и не дудка вовсе, а военная труба или горн. Будто настоящий трубач играет на заре побудку.

- В дорогу! Поднимайся, человек, расправь плечи. Вспомни, что ты человек! Пора в дорогу!

Дудка вспыхнула у меня в руке, рассыпалась на тысячу бенгальских огней, которые холодной звездной пылью взметнулись в сказочное небо. Зато усталость мою как рукой сняло, и дурного настроения как ни бывало, и сна ни в одном глазу. Сердце застучало быстрей, загорелись щеки, словно в мороз, когда придешь с катка. И мои чудесные машины, без которых я минуту назад прямо-таки жить не мог, действительно стали вдруг просто жестянками на колесах для перевозки людей с места на место. Зачем они мне, да еще в таком количестве? Прочь отсюда! В дорогу!

Машины загудели вслед на разные голоса - вначале жалобно, затем угрожающе и бросились в погоню. Загораживали дорогу, ласкались полированными боками, как большие кошки, урча и обжигая горячим бензиновым дыханием.

Суховодов протянул мне руку, и мы побежали.

Нырнули на узкую, загроможденную вещами улицу, где машинам не проехать, и они отстали. Мы не останавливались и не оглядывались, пока не выбежали из города на дорогу, где меня взял в плен вишневого цвета "Москвичок".