Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII века) - Арон Яковлевич Гуревич

мудрецу: «Чем я был? Чем являюсь? Чем стану?» Философ отвечает: «Ничтожной спермой — сосудом с навозом — пищей для червей». «Пусть проповедник, — советует стыдливый автор, — употребит слова пристойные: „грязь“ вместо „навоза“, „вещь малоценная“ вместо „ничтожного семени“» (LE, 165).

У этого же автора есть еще один довольно занятный «пример», снабженный указанием для проповедника, который пожелал бы им воспользоваться. Какой-то человек украл козу у соседа и съел ее. Жена его ругала, а он отвечал: «Не родственник я козе и сына ее из купели не принимал». Когда же сосед обвинил его в краже, и он, стоя близ гробницы святого, хотел очиститься клятвою, коза из его чрева громко возопила, и об этом чуде стало известно во всей округе. Компилятор прибавляет, что проповедник должен разъяснить: ложная присяга в судный день вскричит против клятвопреступника (LE, 182).

Этьен де Бурбон использует рассказ Цезария Гейстербахского о бесе, который собрал в церкви полный мешок псалмов, не пропетых или невнятно пропетых нерадивыми священниками (DM, IV: 9. Ср. 35), и развивает его: возвратившийся с того света священник видел там множество священнослужителей, сгибавшихся под тяжестью мешков, которые они обречены вечно таскать: то слоги и стихи, которые не были ими четко произнесены в псалмах (ЕВ, 212). К сообщению о грехе присоединяется сообщение и о каре за него.

Но обработке в определенном идеологическом смысле могли быть подвергнуты и «примеры», относящиеся к личному опыту монаха, который их записал. Как и другие проповедники, Этьен де Бурбон обрушивает свой гнев на людей, устраивающих всякого рода пляски и игры, — все это не что иное, как козни дьявола, который заправляет подобными богопротивными праздниками и запретными развлечениями. В этой связи он записывает ценный для историка народной культуры факт. В Элнском диоцезе (Руссильон, Южная Франция) в одном приходе возник конфликт между проповедником, который запретил петь и танцевать в церквах и в канун дней святых, и молодежью, недовольной таким запретом. Там юноши имели обыкновение надевать маски и, взгромоздившись на деревянного коня, в ночное время водить хороводы в церкви и на кладбище. В то время как прихожане, прислушавшись к словам проповедника и запрету своего священника, стояли на молитве, один юноша пригласил своего товарища к привычной игре; тот, сославшись на запрещение, отказался, и тогда этот юноша, прокляв уклоняющегося от соблюдения обычая, въехал на своем деревянном коне в церковь, но при самом входе огонь внезапно охватил его вместе с конем, и оба сгорели. Никто, ни сородичи, ни друзья, не сумели оказать ему помощь, и все в ужасе пред Божьим судом бежали прочь из церкви. Этьен де Бурбон слышал об этом событии вскоре после того, как оно произошло от самого капеллана и родных погибшего молодого человека, равно как и от других прихожан (ЕВ, 194)[34].

26

Лис-рыцарь на коне. Миниатюра из французского часослова. Первая четверть 14 в.

27

Человеческие монстры — народы на «краю света». Миниатюра второй половины 12 в.

28, 29

Шаривари. Французские миниатюры 14 в.

Записи Этьена де Бурбон относятся к середине XIII века. В 20–30-е годы следующего столетия доминиканец Жан Гоби составил сборник «примеров», в котором широко использовал проповеди предшественников. Ссылаясь на Этьена де Бурбон, он тем не менее довольно свободно пересказывает вышеописанное происшествие. Он упоминает юношей «в непристойных масках, взгромоздившихся на деревянных коней», на которых они разъезжали по городу (у Этьена де Бурбон действие происходит в сельском приходе); вопреки запрету проповедника они не отказались от своего обычая и продолжали развлекаться (таким образом, нарушителем запрета оказывается уже не один молодой человек, а целая группа). К пляшущим и играющим горожанам присоединилось множество бесов в облике молодых людей и женщин, причем один из бесов запел песенку на провансальском языке (Жан Гоби ее цитирует). И тогда разверзлась земля, из нее вырвалось огромное пламя, и все провалились в ад[35]. Как видим, проповедник XIV века сделал новый шаг в направлении «демонизации» и «инфернализации» народного обычая, зафиксированного этнографами и помимо «примеров». В первом случае погибает от огня один ослушник запрета этого обычая, во втором целая группа грешников низвергается прямо в ад.

Приведенные сейчас данные, при всей их разрозненности и отрывочности, свидетельствуют о том, что «пример», переходя из одного сборника в другой, продолжал подвергаться обработке, редактированию и переосмыслению. Он жил обычной для средневековой литературы жизнью в серии вариантов, и с ним обращались как с общей собственностью.

«Авторское право», которое в ту эпоху вообще слабо осознавалось, применительно к изучаемому нами жанру не имело никакого значения. Недаром множество сборников «примеров» анонимно; в особенности это характерно для сборников францисканцев. Ссылаясь на свой личный опыт или на сочинение более раннего времени, составитель сборника проповедей имел в виду не утвердить чей-то приоритет, а дать доказательства истинности описываемого события. Аудиторию, которой проповедь и «пример» были адресованы, вопрос об авторе ничуть не волновал. Напротив, указания на очевидцев или на авторитеты призваны были убедить верующих в достоверности сообщаемого известия. Естественно, что в среде необразованных прихожан, живших в условиях устной культуры, ссылка на живого свидетеля представляла особую ценность, и слова Цезария Гейстербахского «Я присутствовал на той проповеди», которыми завершается приведенный ранее «пример» про аббата, разбудившего монахов историей об Артуре, должны были превратить античную басню в животрепещущую новость.

30

Похороны лиса. Прорись рельефа на капители в соборе в Страсбурге. 13 в.

31

Месса по лису. Прорись рельефа на капители в соборе в Страсбурге. 13 в.

Создается впечатление, что те изменения, которые проповедники вносили в «примеры», заимствованные у предшественников, представляли собой не сознательный литературный прием, а нормальную практику трансляции культурных сведений в специфичной для средневековья ситуации интенсивного и постоянного взаимодействия устной и письменной традиций. Повторяющиеся в разных сборниках «примеры», всякий раз обработанные по-новому, как бы вариации на общую тему, производят впечатление, что они не во всех случаях представляли собой заимствования в рамках литературной традиции, но были обработкой материала, параллельно бытовавшего в фольклоре. В одном «примере» из сборника брата Филиппо (конец XIV — начало XV века) подчеркивается, что циркулирующие устно рассказы могут быть забыты, и потому наиболее назидательные из них нужно записывать[36].

Составителям сборников exempla были памятны слова Сенеки: «Долог путь наставлений, краток и убедителен путь примеров». «Отцом» средневековых «примеров»