Дождливое лето - Ефим Дорош

Сколько я слышал, Алексей Петрович специального образования не имеет, если не считать областной партийной школы. Мне рассказывали, что у него было очень трудное детство: отец пил запоем, сам он из-за болезни ног часто лежал в больнице. Я никогда не спрашивал, что у него с ногами, — он и сейчас ступает как-то нетвердо, вперевалку, хотя быстр и подвижен. В детстве же, голодному и слабому, ему бывало худо. И вот приходит пьяный отец, гоняется за ним с поленом: «Я тебя, хромого черта, вконец доделаю!» Если бы не вступалась мать, он бы совсем убил мальчика; на улицу же, на мороз, выгонял часто. Едва окрепнув, мальчик пошел на ткацкую фабрику, вступил в комсомол, был секретарем ячейки, а потом и райкома комсомола. Коллективизация, пятилетки, безалкогольные вечера юнсекции, на которых он с молодыми текстильщиками вот так же самозабвенно пел: «Стоит, растет высокий дуб в могучей красоте», — как бы довершили образование. Таким образом, Алексей Петрович учился в школе народной жизни, и я думаю, что это едва ли не главнейшая из школ, особенно для партийного работника.

Навстречу мне, погромыхивая по булыжнику, с цоканьем и тихим дребезжаньем едет телега. Она то исчезает под изволоком, то появляется снова. Легко догадаться, что это возвращается молоковоз с пустыми бидонами. Вот они поблескивают матово в косых и белых солнечных лучах, пронзивших высоко в небе светлую тучу. Лучи сужаются кверху, строгие, четкие, как на гравюре, они словно затем протянулись от неба до земли, чтобы сразу было видно, сколь огромно расстояние между серыми, в клубящихся облаках небесами и зеленой с желтым всхолмленной землей.

Я различаю тесно сдвинутые и перевязанные веревкой бидоны, брезентовый плащ на высоком, сутуловатом молоковозе. Плащ распахнут, и под ним зеленеют травянистые солдатские шаровары с гимнастеркой. Догадка прибавляет к этому еще и обвислые седые усы на бритом лице, которых я покамест не вижу, и я узнаю в молоковозе жаворонковского мужика Антона Ивановича Чашникова. Я припоминаю, что мне уже рассказывали, будто Чашников стал возить молоко на сепаратор. Заговорила ли в нем совесть коммуниста, надоело ли ему ходить в стариках — не знаю.

Если уж Чашников, избиравшийся не раз председателем колхоза, умный, уважаемый всеми хозяин, если уж он вернулся к работе, да еще на лошади, а не где-нибудь в кладовой, значит так называемые деревенские партии, мешавшие Николаю Леонидовичу, признали молодого председателя.

После ночного Дождя утро стоит свежее, нельзя сказать, что пасмурное, но без солнца. Небом бегут облака, почти сплошные, между которыми по временам возникают на редкость чистые, густые синие просветы.

Обычно мы ходим в город пешком, но сегодня там с утра соберется всероссийское совещание по охране памятников архитектуры, все эти дни заседавшее в областном городе, и мы рады попутной машине, на которой поспеем как раз к началу заседания. Машина идет на мельницу. От мешков, на которых мы сидим, уютно пахнет хлебным зерном. Судя по тому, что одежда у помольщиков отдает волглой тканью, дождь перестал не так уж давно, — покамест они грузились, он еще лил.

У переезда нас держит длинный товарный состав.

Одна из женщин говорит, что скоро и сюда дойдет московская электричка. Небритый мужчина, видимо старший, отвечает на это, что тогда можно будет утром поехать в Москву, выпить там хорошей водки, а к обеду быть уже дома. Он жалуется, что в сельской лавке водка пошла слабая: или тминная, или можжевеловая… Речь эту он ведет, что называется, «Для разговора», потому что о вине, о выпивке у нас любят поговорить, иные — добродушно и снисходительно, другие — с некоторой рисовкой. Однако женщина отозвалась на это его балагурство с неожиданной, удивившей меня злостью: «Вам бы только и делать, что вино жрать!» Видно, на это у нее были овои причины. Она стала жаловаться на повальное пьянство мужчин, и хотя, по-моему, преувеличивала, в словах ее все же была правда, и они внушали тревогу.

Вообще-то деревенские жители, с которыми я ежедневно встречаюсь, в массе своей пьют мало и редко, причем по тем же самым поводам, что и знакомые мне горожане: праздник, встреча с друзьями, свадьба, поминки… Я бы даже сказал, что наши колхозники пьют меньше иных райгородских рабочих и служащих, потому что повод «с получки» встречается у них реже. Денежные авансы, которые с недавнего времени стали выдавать в наших колхозах, выдаются ведь не в две недели раз, а в месяц. Собственно, в обычное время у здешнего крестьянина и денег-то наличных почти нет: выручкой за молоко, яйца, овощи, ягоды, как правило, распоряжаются женщины. Был у нас однажды случай, когда два домохозяина, отправленные своими женами с вишней на базар, пропили всю выручку и буквально приползли домой. Из этого только лишь то последовало, что над почтенными мужами потешалось все село, потому что в следующий раз, когда женам опять приспело и стряпаться и на рынок ехать, то они оставили домовничать своих мужиков, а с товаром поехали сами.

Если уж кто пьет у нас, так это два пожилых мужика, которые весь свой доход по преимуществу пропивают. По летам своим оба они имеют право не работать в колхозе. С одним из них я знаком, он не живет ни с женой, ни с детьми, которым выделил половину дома, обрабатывает свою часть усадьбы и почти всю выручку расходует на вино. О нем говорят, что он уже и не ест ничего. Трудно сказать, что с ним~произойдет раньше — полная потеря трудоспособности или смерть от алкоголизма.

С двумя этими опустившимися людьми водят компанию три или четыре человека, из тех, что состоят на так называемых должностях: один из наших бригадиров, заведующий клубом, который был и председателем колхоза, и бригадиром, и еще кем-то, но за пьянство отовсюду был снят, наконец, дорожный мастер и какой-то малоизвестный мне мужичонка…

Пьяная эта братия у всех на виду, потому что занимает должности, которые каждому в колхозе известны, и еще потому, что все эти люди постоянно околачиваются в конторе или же посиживают на ступеньках сельской лавки, где обычно и распивают свою винную порцию, закусывая карамелькой или «мануфактурой», то есть утершись рукавом.

Деревенские наши женщины подозревают поголовно всех мужчин в неодолимом влечении к подобному образу жизни, — вернее, не столько даже подозревают, сколько говорят об этом, справедливо полагая, что такие разговоры уже наперед отпугнут от этой компании мужа или сына: мол, покричу на него, так он, чтобы шуму не было, за версту их обойдет.

Женщины чуют, что отсюда, со ступенек лавки, дому их угрожает опасность, что запьянцовские эти мужики, если бы, не дай только бог, председатель колхоза был падок на вино, растащили бы весь колхоз. Поэтому и ненавидят они люто занимающих «должности» пьянчуг.

Нельзя тут не встать на сторону деревенских женщин.

Отсюда естественно возникла мысль, что на должности, занимаемые пропойцами, можно бы поставить женщин, если бы не то, что здешние женщины и сегодня еще не свободны от множества дополнительных к их работе в поле или на ферме обязанностей. Эти обязанности позволяют колхознице делать физическую работу, если она в страдную пору недоспит, будет есть урывками, на ходу, не очень станет наблюдать чистоту в доме, отмахнется от плачущего ребенка, — но они же, эти обязанности, несовместимы с выполнением работы организационной, руководящей, требующей от человека, чтобы он длительное время был на своем рабочем месте или, напротив того, часто отлучался в поездки. Стало уже обычаем открывать на время страды детские ясли, но ведь работа кладовщика, бригадира, председателя колхоза не ограничивается летним временем, — как же быть детной колхознице со своими ребятами зимой, весной, осенью?

В современной деревне не найти няньки, но если бы вдруг случилось, что женщина, избранная колхозниками председателем или назначенная на должность бригадира, приискала бы себе кого-либо, кто стал бы ходить за ее детьми, стряпать, вести хозяйство, — так поступают в похожих случаях многие городские матери, — то все остальные деревенские женщины, что называется, со свету сжили бы ее: барыня, мол, выискалась!..

У нас в Райгороде среди председателей колхозов нет ни одной женщины, — похоже, что в районе забыли рожденное революцией слово «выдвиженка», — и за все годы, что я бываю в Ужболе, не слышно было, чтобы в партию приняли здесь рядовую колхозницу. Многие здешние женщины, даже если они окончили семилетку) в замужестве почти отвыкают читать.

Мне кажется, что в деревне нужна особенная, специальная воспитательная работа среди женщин, как это и было у нас в свое время. Необходимо еще сделать так, чтобы кооперация взяла на себя заботу о нуждах деревенских женщин: закупка на месте овощей и молочных продуктов, доставка на дом необходимых товаров, стирка белья, шитье и починка одежды.