Книжка про Гришку - Радий Погодин

- А как повалит? - спросил Гришка.

- Что ж, иногда и повалит. Дак ты вставай прытче и снова вперёд. Красок мне, чувствую я, не хватит для новой картины, придётся в Новгород ехать. Ты гулять пойдёшь, к художнику-живописцу зайди. Пусть алой краски даст в долг для начала.

На высоком берегу реки Лиза стояла в красивой позе. Очень серьёзная девушка в очках фотографировала её на фоне заречной природы.

- Здесь, глядя на свой родной край, я мечтаю стать круглой отличницей, - говорила Лиза.

- А ты перейди речку вброд, - посоветовал ей Гришка.

Лиза ему ничего не ответила, но так выпятила губу, чтобы всем наблюдателям стало ясно, что она даже глядеть на него не желает.

Девушка в очках была корреспонденткой из Новгорода.

- Восхитительно, - сказала она и навела фотоаппарат на Гришку. Но Лиза загородила объектив своей головой с тремя бантами.

- Он нетипичный. К тому же нездешний. Здешние все хорошие... кроме Валерки.

Как вылитый

Художников дом был пустой и светлый, стены и печка расписаны темперой. Каждая комната имела свой мотив, как песенка. В комнате, где на диване лежал художник и размышлял, на стенах по белому фону нарисован золотой лес с золотыми плодами.

- Когда я совсем маленьким был, пожалуй, ещё поменьше тебя, объяснил Гришке художник, - и когда меня в этой комнатушке спать укладывали, я всегда видел сны, которые казались мне золотыми. И теперь, когда мне хочется поразмышлять или вообразить нечто красивое, я всегда в этой комнате располагаюсь. Садись, я твой портрет рисовать начну.

Захар Петросович Мартиросян повёл Гришку в другую комнату с большим окном, посадил на табуретку и принялся рисовать его прямо кистью на полотне. Гришка сидел, смотрел на картины. На одной была изображена ледяная погода, пронизанная изломанными солнечными лучами, такая яркая, как снежный блеск. На других картинах были нарисованы другие мотивы. Все яркие, но все с грустью. Или идёт лошадь по трамвайным рельсам. Или попугай на морозе в клетке сидит, а люди, обнявшись, идут куда-то в тепло. Тревожно Гришке от таких картин.

Напротив Гришки портрет пожилого человека с таким спокойным лицом, словно этот человек дедушка, а у него на коленях внук, и у внука нет никаких болезней и никаких печалей, только здоровье и радостная жизнь.

- Кто это? - спросил Гришка тихо.

- Партизанский командир, товарищ Гуляев.

- Неужели он такой?! - воскликнул Гришка с разочарованием.

- А каким же ему быть - он прошёл огонь, воду и медные трубы.

Гришка молчал, поняв поговорку как обычную похвалу. Глядел на портрет с неловкостью, словно его обманули. И портрет на него глядел и как будто посмеивался.

- Огонь, вода и медные трубы - три самых тяжёлых испытания для человека, - продолжал говорить живописец Захар Петросович. - Особенно трудно, когда они следуют именно в таком порядке: огонь, вода и медные трубы.

- Почему? - прошептал Гришка, чувствуя холодок по спине.

- Потому что огонь - когда твою родину настигла беда. Когда ты должен пережить всё людское горе, показать весь свой героизм и всю свою веру... Вода - когда забвение. Был человек нужен, был необходим. Люди по нему равнялись, свои жизни ему вверяли, и вдруг всё ушло. Никто к нему больше не обращается - жизнь мимо него устремилась. Словно машинист слез с паровоза, которым долгое время руководил; паровоз тот мчался вдаль, рельсы позади него травой заросли. Трудное испытание, оно может человека озлобить, превратить его в помеху для жизни других людей.

- А медные трубы? - спросил Гришка. - Как их пройдёшь?

- Весьма и весьма, - ответил Захар Петросович. - Особенно в том порядке, когда медные трубы гремят после вод. Медные трубы - громкая слава. Не многие её преодолеть могут.

Гришка снова на портрет глянул. Там был нарисован именно такой человек, который преодолел все трудности, не сойдя со своей основной стези, готовый принять итог своей жизни бесстрашно, даже с некоторым спокойным любопытством.

- Как вылитый, - сказал Гришка.

Художник кивнул.

- Я с ним лично знаком и горжусь. Портрет я с натуры писал. Просят его в Новгород для музея, а мне с ним расставаться жаль. Это форменный эгоизм, но мне портрет этот пока для души заменить нечем. Может быть, твой портрет повешу на стену, тогда портрет товарища Гуляева передам наконец в музей.

- Тогда побыстрее рисуйте, - сказал Гришка и сделал такое лицо, будто он тоже прошёл огонь, воду и медные трубы.

Кисть у художника словно сама остановилась. И художник словно споткнулся.

- Стоп, - сказал он. - На сегодня хватит.

Бестактный ты человек

- О товарище Гуляеве рассказать вкратце? - воскликнул дядя Федя. Бестактный ты человек, Гришка! Жизнь товарища Гуляева - это целая жизнь. О ней роман в трёх томах написать возможно, кинофильм в тридцати сериях! А ты говоришь - вкратце! - Дядя Федя от возмущения забрался на лавку с ногами. Расчесал бороду. Волосы на голове подёргал, причинив себе боль. Таким образом дядя Федя сдерживал нервы, чтобы не распалиться. - Ух, Гришка! Таких людей наизусть нужно знать. Ленивый ты, мало читаешь... Когда товарищ Гуляев этот колхоз после войны из ничего поднял, начальство на автомобилях к нему приезжало здороваться. А сам товарищ Гуляев на лошади...

Гришка спросил обиженно:

- Почему же на лошади?

- На лошади председателю сподручнее. Лошадь и через овраг перейдёт, и через лесок, через грязи и снеги... Ещё он лошадей любил и ценил людей, которые лошадей уважают... Один молодой конюх, форменный щенок, уснул с папиросой в конюшне. Конюшня огнём занялась, а сушь. Конюшня как факел горит. Товарищ Гуляев сам коней из горящей конюшни спасал. И щенок тот, молодой конюх, тоже. Оба сильно обгорели. Рядом лежали в больнице. Товарищ Гуляев того молодого щенка от суда спас и сказал ему:

"Колька, после больницы в сельскохозяйственный техникум ступай. Ты хорошим сельским хозяином будешь. А что проспал один раз, то на будущее недосыпать тебе никогда. Забота тебе спать не даст". Ты, Гришка, когда встретишь нашего председателя, Подковырина Николая Евдокимовича, приглядись. Он всегда с красными глазами. Они у него от того пожара красные и от недосыпания. Колхоз он ведёт строго. Говорят, каменные дома с паровым отоплением строить нацелился. По проекту известного архитектора В. С. Маслова.

- А товарищ Гуляев? Он, что ли, помер?

- Как помер? Товарищ Гуляев помер?! Ну бестактный ты, Гришка, ну беспардонный! Он же с Пашкой нетрясучий транспорт испытывал! - Дядя Федя задышал шумно, выпустил с этими вздохами все слова, вредные для педагогических целей, и продолжил: - Когда Подковырин выучился и себя проявил, товарищ Гуляев собрал свой мешок солдатский и ушёл поутру. Одни говорят, что ушёл он искать Весеннюю землю. А зачем ему - она у него давно найдена. Она в нашей местности. Сильной красоты земля... Я-то знаю, и Пашка знает - пошёл товарищ Гуляев сначала на Кавказ, к нашему однополчанину Нодару Чхатарашвили, сердце у Нодара больное. Потом товарищ Гуляев в Рязань пошёл, потом в Латвию, потом в Моздок и Сарыкамыш, потом посетил острова Гулевские Кошки и город Прокопьевск. Всех своих бойцов обойдёт и придёт назад. Здесь его место - его последний край...

Вчера, сегодня и завтра

Когда Гришка снова явился к художнику-живописцу Мартиросяну позировать, спросил с порога, вежливо поздоровавшись:

- Вы знаете, где Весенняя земля?

- Знаю, - ответил художник.

- Почему же вы другим не говорите, как туда попасть?

- По той дороге, по которой я шёл, уже никто туда попасть не сможет. Туда каждый свою дорогу ищет.

- Найти бы, - сказал Гришка и размечтался.

Художник сказал:

- Вот так. Хорошо. Теперь ты сам на себя похож. В самый раз писать красками. - Он посмотрел на Гришку пристально, набрал на широкую кисть голубой краски, кинул её в то место, где были намечены Гришкины глаза. Глаза, - сказал художник Мартиросян. - Вот это очи.

Однажды радостная девушка-физкультурница, вернувшаяся в Ленинград с победой, подняла Гришку на вытянутых руках и спросила:

- Зачем тебе столько глаз?

- Всего два, - сказал Гришка.

Девушка вздохнула мечтательно:

- Мне бы такие! Они выходят за рамки.

Глаза у Гришки были большие. На лице они помещались, конечно, ещё оставалось место для носа и для веснушек, но удивление перед жизнью светилось в них так ярко, что Гришкины глаза действительно выходили за рамки, как иногда под влиянием атмосферы становятся громадными голубыми лунами простые уличные фонари.

- Вчера, сегодня и завтра, - пробормотал художник.

А Гришка спросил:

- В чём дело?

- В том, что искусство - это вчера, сегодня и завтра. - Художник Мартиросян вытер кисть заляпанной красками тряпкой. - Кажется, всё, сказал он. - Вернее, всё на сегодня.