Развод. Тот, кто меня предал (СИ) - Черничная Даша

Тьма переводит свое внимание на Мирона.

— Он тебе не по зубам, — сцепив челюсти, медленно, с непонятно откуда взявшейся злостью проговариваю я.

— Знаю, — усмехается она. — В отличие от тебя.

Врач встревоженно смотрит на меня — видимо, я сказала это вслух, — а потом переводит взгляд на Мирона.

Я отрываюсь от темноты и смотрю на мужчину, который когда-то был моим мужем. Выражение его лица сложно описать одним словом. Тут и растерянность, и тревога, и тонна непереваренной, густой, плотной и удушающей боли.

Он смотрит на мое разрушение и не может ничего. Он обессилен, потому что Тьма сильнее него. Но Мирон не из тех людей, которые сдаются. Он тот, кто будет бороться, рвать, вгрызаться зубами, пускай даже безрезультатно. Пытаться указать мне путь, направить в верную сторону, туда, где свет. В отличие от меня, он сильнее.

Вопрос только в одном — мне не нужен больше свет.

Бывший муж разговаривает о чем-то с врачом, они косятся на меня, но я не вникаю в тему их разговора. Я просто хочу спать. Мне хорошо там, в бессознательной, потусторонней дымке.

Снова погружаюсь в темноту. Я сплю или теряю сознание — непонятно. В себя прихожу, когда за окном уже ночь. Комната кишит тенями, даже маленький ночник не в силах их разогнать.

У меня затекло все тело, я не могу двигаться.

Слегка приподнимаю голову и смотрю вниз, пытаясь понять, почему я не в силах сдвинуться ни на сантиметр. Мирон спит, положив голову мне на бедро. Накрыл собой. Перебинтованную руку держит его рука, снова греет меня.

Я поднимаю свободную руку и запускаю пальцы в волосы Мира. Темные пряди, которые отросли сильнее, чем нужно, до такой степени, что стали кучерявиться на концах.

Мои губы трогает крохотная, еле заметная улыбка.

— Кудряха, погнали кататься по ночному городу! — неуемный мажор прыгает передо мной и снова зовет на свидание.

Я думала, он отстанет после первой нашей встречи, но ошиблась. Как же хорошо, что я ошиблась.

— Сам ты Кудряха! — смеюсь, поднимаю руку, запускаю ему в волосы и тормошу отросшие кудряшки.

— Это я отращиваю специально, чтобы быть с тобой на одной волне! — восклицает громко, подхватывает меня под попу и кружит.

Я должна испытывать к нему ненависть, но я не помню боли нашего разрыва. Она осталась в прошлой жизни.

Бездумно глажу Мирона, пока тот спит, скукожившись на стуле. Перебираю пряди, опускаю руку чуть ниже и очерчиваю брови, скулы, касаюсь губ.

Его ресницы двигаются, он открывает глаза. Смотрит на меня размытым взглядом, будто пытается узнать, а потом резко поднимает голову и тут же стонет, трет шею, а потом и лицо.

— Сколько я тут? — спрашиваю у него.

Мой голос хриплый, болезненный. Губы потрескались. Мне сложно говорить и воспроизводить звуки..

Мирон смотрит на меня с жалостью. Взгляд ласкает, хочет даровать защиту от всех бед. Но уже слишком поздно. Мужчина молчит, внимательно рассматривая мое лицо, как будто у него не было нескольких дней, чтобы насмотреться на меня.

Затем протягивает бутылку с соской и помогает мне выпить воды.

— Почти трое суток, — отвечает совсем тихо и отставляет бутылку. — У тебя болит что-то? Позвать врача?

— Не надо, — произношу на болезненном выдохе, — не зови никого.

Мы замолкаем. Просто смотрим друг на друга. Наши глаза ведут молчаливый диалог, и я позволяю им это. Пускай. Отпускаю. Какое-то время это продолжается. Во мне так мало сил, чтобы разбираться со всем, но где-то я все же нахожу последние крохи:

— Тебе сказали? — едва слышно.

— Да, — еще тише.

— Ненавидишь меня?

Вопрос удивляет Мирона. Он поджимает губы, опускает взгляд на мою руку, сжатую в кулак. Кладет свою ладонь поверх него, а потом оставляет на коже смазанный поцелуй:

— Мне не за что ненавидеть тебя, Кудряха.

— Я не сказала тебе о… о нем, — я не могу произнести вслух это слово.

— Я понимаю, почему ты это сделала, — произносит устало, — по крайней мере, мне хотелось бы верить, что причины именно те, о которых я думаю.

Снова тишина. Только щелкают какие-то датчики, слышен редкий писк.

Ведь он тоже имел право знать. Ведь он тоже потерял ребенка. Не только я, но и он.

— Я хотела признаться, — каюсь, опускаю взгляд, хочу выдавить улыбку, но чувствую, как по щекам текут слезы. — Правда хотела. Мне просто было страшно, Мирон. Мне было так страшно.

Слезы льются потоком. Омывают мое лицо, пытаясь отмыть, очистить, принести спокойствие, снять груз с души. Но этого мало. Конечно же, этого катастрофически мало.

Открываю глаза, хочу увидеть его взгляд, чтобы он понял, как мне жаль.

Но вижу картину, которая ранит мое сердце еще больше. Мирон смотрит на меня через такую же, как и у меня, пелену слез, стекающих по его щекам. Может быть, наши слезы смогут очистить наши судьбы? Смыть страхи, несчастье или хотя бы разделить это на двоих, чтобы суметь выжить, выгрести из общего болота боли.

Он гладит меня по волосам, как ребенка. Оставляет мокрый, со вкусом слез, поцелуй на щеке, заглядывает в глаза:

— Мы справимся, родная, со всем справимся. Я рядом.

Нет, Мирон. Разве можно пережить это и остаться прежним?

Глава 18. Тот, кто меня предал

Дни летят один за другим. Сегодняшний похож на предыдущий как две капли воды.

Анализы, обследования, капельницы. Ко мне приходят врачи, спрашивают о моем состоянии. Потом приходят другого рода врачи, которые пытаются докопаться до души. Я честно отвечаю на все вопросы — скрывать и терять мне нечего.

Больше нечего.

Приходят родители и Аленка, я искренне (нет) улыбаюсь им и прошу не беспокоиться обо мне.

Потом на пороге появляются люди в форме. Что-то спрашивают, я что-то отвечаю.

Среди всего этого круговорота я не могу понять одного: что делает рядом со мной бывший муж?

Мирон приходит ежедневно, как на работу. Сидит со мной днем, часто ночью. Понятия не имею, как он договорился с врачами и сколько заплатил им, но он постоянно где-то тут.

Сидит на неудобном стуле и печатает на ноутбуке или же тихо беседует по телефону, решая рабочие вопросы. Мы практически не разговариваем, потому что мне постоянно хочется спать.

Мирон все время порывается мне помочь, но все заканчивается одним и тем же: я отказываюсь от его помощи и прошу уйти. Он будто не слышит меня, даже не реагирует никак на мои слова.

Он худеет на глазах. Волосы так и не подстриг, и теперь они кудрявой шапкой обрамляют темные глаза с черными ресницами.

Я никогда не признаюсь ему, но где-то далеко, в глубине моей души — или тех крупицах, которые остались от нее — я рада, что он тут, со мной.

Не знаю, сколько прошло времени, несколько дней или недель, но день, когда меня выписывают, все-таки наступает. Меня выпускают из белых стен с объемной выпиской, в которой куча рекомендаций и запретов, а также дают с собой несколько препаратов, которые должны спасать от депрессии.

От них мне плохо. Все время кажется, будто я плыву на плоту сознания сквозь туман. Я перестала чувствовать. Нет ничего, что раздражает меня или радует. У меня нет желаний — еда по расписанию, сон по расписанию. Будь моя воля, я бы и не просыпалась. И только верная спутница Тьма следует по пятам, дышит мне в затылок.

Мирон помогает мне сесть на заднее сидение автомобиля, укладывает на кресло сломанную ногу в гипсе и везет сквозь город.

Поднимаю взгляд и смотрю в окно. Идет снег. Снежинки налипли на проводах и окнах, названия магазинов плохо видны из-за назойливого снега.

Когда я попала в больницу, была осень. А сейчас что? Неужели настала зима? Да, наверное.

Я бы могла задать этот вопрос Мирону или попросить свой телефон, который куда-то запропастился, но мне безразличен ответ. Зачем тогда заморачиваться?

Мне непонятно одно.

— Куда ты меня везешь? — спрашиваю ровно, обращая внимание на то, что мы выехали из города и проезжаем по узкой дороге среди высоких сосен.