Простишь – не простишь - Валери Тонг Куонг

Зачем противоречить, если у человека на все готов ответ?

– Да, это он.

– А он знает? Вы с ним видитесь? Ты ему скажешь?

– Нет. И не горю желанием. Он женат, у него есть дети. Пойми, никакой любви тут нет и близко. Он для меня пустое место. Мы просто как-то раз переспали. Сама не пойму, что на меня тогда нашло. Перед тем как с Мило случилось несчастье, я узнала, что залетела. Насторожила длительная задержка. Вот я и купила тест в аптеке.

– И что ты решила?

– Ясно что. Сделаю аборт. Как можно быстрей. Срок немалый, в государственную клинику меня могут не принять… Того гляди, придется за границу ехать.

Отличная тактика: отвлечь от настоящего несчастья вымышленным. Селеста больше ни в чем меня не обвиняла, наоборот, хотела помочь, самозабвенно рассуждала на свою любимую тему: кто мертвый, кто живой, кто имеет, кто не имеет право на жизнь. Это у нее идефикс.

– Не торопись, Маргерит. Давай обсудим все как следует. Решение важное. Речь идет о жизни ребенка. Тебе его послали нежданно-негаданно, при довольно странных обстоятельствах. Однако, вполне возможно, потом ты пожалеешь, что не сохранила его…

– Стать матерью-одиночкой? Нет уж, спасибо! И потом, я же вечно в разъездах, нынче здесь, завтра там. Ты меня знаешь, я инфантильна. Мама твердит, что я не лучше дитяти, и она права. Говорить не о чем, вопрос решенный. Пока что никакой это не ребенок, а эмбрион. Мило очнулся, значит, мне можно уехать в город. Пойду к врачу и обо всем договорюсь.

– Пожалуйста, подожди. Устроим семейный совет!

– С мамой во главе? Ты что, издеваешься? Она меня живьем сожрет, прибьет за безответственность и легкомыслие.

– И будет права отчасти. Ведь ты не предохранялась.

– А вот и предохранялась! Но в редких случаях это не помогает. Мне просто не повезло…

Селеста поднялась, посмотрела на меня с глубоким сочувствием. Я готова была сквозь землю провалиться со стыда.

– Все-таки странный поворот судьбы. У моего сына – черепно-мозговая травма, а ты беременна. Когда я уходила, Мило попросил включить телевизор. Знаешь, что он выбрал? Мультики! Там полно каналов, смотри любую программу. До катастрофы его интересовало столько всего: музыка, спорт, фильмы, новости. А теперь он полюбил мультики… Передачи для самых маленьких…

– Селеста, я так виновата, прости меня…

Ее лицо стало суровым, непроницаемым.

– Не знаю, чем это кончится. Лино вне себя от ярости, буквально вне себя. И я, Маргерит, по правде сказать, порой тебя ненавижу, но постоянно борюсь с собой. Твержу, что ты не нарочно, что ты не хотела… Если Мило не станет прежним, мы все изменимся. И не к лучшему.

Снова угроза разрыва. Я повисла над пропастью, ухватилась за веревку, и ту подрезали…

По правде сказать, Селеста, если Мило не станет прежним, если он не выздоровеет, мне вообще незачем жить. Я так запуталась, так устала. Ты понятия не имеешь, каково мне приходится.

Ну да, ты не понаслышке знаешь, что я была лишена материнской ласки. Ты старалась изо всех сил, себя не жалела, чтобы меня обогреть и утешить, но ты не станешь отрицать, что мама как не любила меня, так и не любит. Однако тебе всегда казалось, что судьба, отняв одно, в избытке одарила меня другим. В качестве компенсации. Например, красотой. Думаешь, я не замечаю, как ты посматриваешь на мои ноги, на мою стройную фигуру? Уверена, ты не завидуешь. Ты слишком ко мне привязана. Но ты досадуешь на злую долю. Несправедливо, что гены распределились именно так. Ты меньше ростом, полнее, приземистей. А у меня к тому же и глаза ярче, и волосы гуще, и нос тоньше, изящнее. Большинство уверено, будто женщина мечтает лишь об одном: стать желанной. Ты тоже уверена, что красота – дар небес. Тебе невдомек, что от нее одни несчастья. Зависть, ревность и вожделение – вот ее вечные спутники. Взять хоть твоего мужа. Грязные мысли, бесстыжие лапы.

Ты считаешь, мне посчастливилось с профессией. Помню, однажды вечером я приехала, чтобы перехватить у тебя деньжат. И рассказала, как меня обчистили, когда я возвращалась из Перу. Ты принялась меня расспрашивать, и я не поскупилась на подробности. Мол, я отравилась, съела что-то не то, потом бегала в туалет, не сумела вовремя забрать багаж и, пока суетилась и его искала, кто-то вырвал у меня сумочку из рук. Ты погладила меня по щеке и прошептала:

– Ты утомилась, осунулась, ну ничего, мы тебе поможем. Главное, ты преданно служишь любимому делу, остальное неважно. Ты трудишься у подножия пирамид, бережно очищаешь от песка и пыли древние черепки, а я с утра до ночи вожусь с занудной бухгалтерией, запертая в четырех стенах. Поверь, ради археологии дорожные неудобства можно и потерпеть.

Ты мне не завидуешь, нет. Тебе это не свойственно. Ты просто веришь в то, что младшей сестре достался не худший жребий.

Что ж, поделом мне, сама виновата. Мама не зря упрекает меня в пустословии, в хвастовстве.

Однажды вечером все собрались за столом, и я объявила, что декан нашего факультета именно меня выбрал для участия в раскопках, чей результат, возможно, станет сенсацией, изменит кардинальным образом представление о греко-римской цивилизации.

– Больше ничего не скажу, не имею права. Проект совершенно секретный!

Ты была ошарашена. Лино сделал вид, что ему все равно, а мама насмешливо засмеялась:

– Неужели в вечерних новостях не сообщат о твоем секретном проекте? Нет? А жаль! Он явно того заслуживает.

Что, черт возьми, нужно сделать, чтоб она мной гордилась?!

В отличие от мамы, ты, Селеста, всегда видишь меня только в розовом свете. Приписываешь мне достоинства, которых не было и нет. Безоглядно веришь россказням о моих мнимых триумфах, не испытываешь ни малейших сомнений. Не отличаешь правду от вымысла, не замечаешь дурных и темных сторон. Я давно махнула рукой на честность и на радость тебе старательно строю воздушные замки. Я люблю тебя и все равно использую, стремясь к недостижимой цели: пытаюсь добиться, чтобы и мама так ко мне относилась…

Знаешь, Селеста, кроме тебя и Мило, мне никто не дорог. У меня просто нет никого другого. Вся моя жизнь – точь-в-точь как та комната, куда мама поместила меня с рождения. Мрачная, тесная, с крошечным окошком под потолком. Тусклый свет едва-едва просачивается, словно солнце сияет не для меня. И расположена она не рядом с вашими, а напротив.

Мама придумала достойное оправдание: младенцу будет лучше в тишине и сумраке. Мне уже двадцать восемь, но мои нужды, с точки зрения мамы, не изменились. Когда родился Мило, ему почему-то не понадобились безмолвие и темнота. Мне не предложили перебраться куда-нибудь еще. Нет, мама специально отремонтировала чердак, чтобы там «свили гнездышко» вы с Лино, а крошечному внуку предоставила самую просторную и светлую комнату, твою.

– Мне пора возвращаться в больницу, меня уже ждут. За ужином поговорим.

Весть о моей беременности вызвала было у Селесты сочувствие, но теперь от него не осталось и следа. Она опять говорила со мной отрывисто, холодно, сухо. Захлопнула новую книгу и вернулась к прежней.

– Нет-нет, я поеду с вами. Подбросишь меня на вокзал, если можно?

– Хочешь уехать, точно?

– Ты же понимаешь, я должна. Поцелуй за меня Мило, скажи, что я постоянно думаю о нем, что я по нему скучаю. Пусть простит меня, если сможет.

Сестра не ответила. Я скорей-скорей собрала дорожную сумку: кое-какую одежку, косметичку, всякие мелочи. Мне так хотелось остаться! Быть постоянно рядом с Мило, рядом с тобой, Селеста… Но выбора не было.

У лестницы внизу ждала мама. Она кивком указала на мою сумку.

– Вижу, ты решила распрощаться с нами, Маргерит?

– Поезд уходит через час, я как раз успею. Вы меня подвезете, не возражаешь?

Она молча покачала головой. А про себя обрадовалась: «Скатертью дорога! Наконец-то Селеста моя и больше ничья!»

В машине никто из нас не проронил ни слова. Прощаясь, обе поспешно клюнули меня в щеку, отводя глаза. Мол, ты виновна, и нет тебе прощения. Напрасно вы так! Я сама себе самый суровый судья, самый жестокий палач. Даже Лино со мной не сравнится.

Я направилась к зданию вокзала, чтобы купить билет. У меня за спиной взревел мотор. Они мгновенно уехали.

Дружная семья, крепкий клан, совершенная экосистема. Одна я – чужеродное тело, пришелец, чужак. Выкинули, выплюнули меня и успокоились.

Я возвращалась к своему одинокому существованию. В тюрьму, которую сама для себя построила.

Вот скрываешь что-то, скрываешь – и вдруг правда вырвется наружу в самый неподходящий момент. Мы высадили Маргерит у вокзала и помчались в больницу. Селеста будто воды в рот набрала. Я попыталась разговорить ее, успокоить.

– Ты права, доченька. Предательство простить невозможно. Я тебя понимаю. Ты ей доверила ребенка, а она… Несчастный случай, и все равно ее вина огромна. Беда пришла, этого не изменишь и не отменишь. Но обрати внимание: она все осознала и уехала. Впервые в жизни усовестилась. Прекратила ломать комедию, рыдать и завывать. Боже, стыд-то какой! Кто громче всех кричит «Караул!» – тот и вор, это ясно. Главное, ее больше здесь нет, она не мозолит тебе глаза. Ты ведь знаешь, не я ее пригласила. Я вообще была против, она нагрянула внезапно, как снег на голову. Мне следовало сразу ее спровадить, да я Мило пожалела… Он так ей обрадовался! Эх, дура я, дура! Но и ты хороша, признай! Кто меня уговаривал, кто упрашивал? Вечно ты твердишь, что я к ней несправедлива. Слишком строга. Вовсе нет. Я просто вижу ее насквозь. Таков уж материнский долг. Приходится ругать, наставлять, исправлять. Вот только она всегда была непослушной. Всегда!