Травяная улица (рассказы) - Асар Эппель

- Что делаешь? - крикнул Хиня, с ходу, как родственника, обняв бревно столба. - Я могу разбить себе голову!

- Отпустите! Тут высокое напряжение! Вас сейчас убьет! - отчаянно закричал мальчик, а выходец с Третьего проезда пощекотал Хинину руку какой-то бессмысленной проволокой. Хиня с криком "уй!" отшатнулся и чуть было не опрокинулся на спину, но его самоотверженно подперли ладони обоих мальчиков. А когда ошеломленного глупца выровняли, один сказал: "Всё, я пошел!" - а второй повел Хиню дальше, и оба плакали от смеха, потому что на Хининой спине оказалось четырежды повторенное мелом слово "хуй". Это спасительные детские ладони, заранее обеспеченные меловыми сочетаниями букв, но в обратном порядке, оттиснули на мятом, тесном и выгоревшем пиджачке великое слово. Однако спешка, с какой все было проделано, сказалась - в двух случаях наклонная перекладинка в букве "и краткое" получилась не туда.

- Я так спугался! - сообщил Хиня своему поводырю, который объяснил случившееся неожиданным появлением своего приятеля. - Я так спугался! Я же ничего не вижу! Так ты знаешь, что она сказала, этот доктор? Что надо витамины и железо. И как это называется моя болезнь?..

- Куриная слепота.

- Иди знай! Но где взять железо?

- Я вам с самолетной свалки принесу. Напильником напилим, и вы смешаете с киселем! Только надо химически чистое...

- Теперь я буду знать, что ты хороший мальчик - не такой, как эти бандиты! Дай пять! - дружелюбно говорит Хиня, и не избежать бы ему клички "Хиня четыре хуя", если бы не наступившие сумерки, помешавшие прохожим разглядеть меловую клинопись на тряпичном пиджачке.

И улица получила диагноз. Куриная слепота! Подумать только! Раньше такого не было! Туберкулез - да! Чахотка - да! Кровохарканье - да! А у вас, как вы сказали?

- Это Цветкова - эта толстая врач - сказала! Куриная слепота!..

- Вы разве держали куры? Боже мой, опять тревога! Идемте, я поведу вас в траншею...

Тепло. Жарко. На солнцепеке крылечка просто замечательно лежать и опухать от голода. Кто ни проходит - разговор один: "Это же надо - куриная слепота! Кто бы мог подумать! И вы считаетесь как слепой? Только вечером? Уже хорошо! Что хорошо? Но, ради Бога, не становитесь на учет, а то вам дадут собаку, чтобы вы ее кормили, но глистами она вас обязательно заразит! Интересно, где вы тогда достанете сантонин?..".

Всякий раз, приходя за водой, особенно по вечерам, когда надо натаскать для огорода ведер сорок, а у Никитиных вместо коровы теперь огород (появились, появились огороды на травяной улице!), старик Никитин слышит у колонки эти разговоры. Вся очередь обязательно заговаривает с возлежащим на ступеньках страдальцем, и всякий раз страшные глаза старика Никитина суживаются, и он поджимает губы. И однажды, когда у колонки только он да его земляк, он и говорит земляку, но так, чтобы Хиня слышал:

- О Великом о Посту такое с людями часто бывало, помнишь, Еремей? Невзрачным свет Божий делался...

- Ну! Еще и с батей моим тоже. Как же!

- Куриц тогда кропили. И так темнышко станет, что не отмолисси. Но потом - как рукой! Когда бычков забивают. Печенки поешь... - говорит Никитин отчетливо. - Печенки, я говорю, поешь полфунта, и всё, и глаза ясные. Ты морковку-то полил? А я уж и кончаю...

Хиня все слышит. Ну да... Врач же ему сказала: витамин, железо, хорошо бы говяжьей печени, а он, огорошенный названием хвори, не запомнил, недослышал...

- Где взять печенку, где?

- Ну? Вы не спрашивали насчет печенки?

- А если сварить жаркое из вымени?

- На Первой Мещанской иногда дают, но свиную.

- Подождите, подождите! Дайте вспомнить, кто прикреплен на Первой Мещанской...

- Говорят, вам вчера принесли печенку, и вы отказались, это правда?

Вся улица ломала голову, не зная, как достать печенку.

Идеей этой жили все, кто хоть как-то вникал в дела ближних, и, когда беспомощного Хиню ногами вперед вводили в траншею, кто-нибудь обязательно вздыхал: "Ой вам бы кусочек печенки!" - и т. п.

А Хине теперь стали являться в дневное время цветные пятна. Подходит, скажем, человек к колонке, Хиня слышит его шаги, вглядывается, но вместо человека видит на яркой улице какое-нибудь пятно.

И Никитин был пятном красного цвета. И был он, честно говоря, не Товит, потому что - теперь ясно почему - Товитом стал воистину незрячий Хиня; и не воробейчик был тому виной, и даже не глупая птица курица, имени которой была болезнь, виновата во всем была маленькая птичка-самолетик, перелетная пора которой называлась "война" и сильно затягивалась, хотя некоторые птички нет-нет и оказывались на самолетной свалке, откуда мальчик принесет Хине химически чистое железо.

А старик Никитин был сухощавым пятном красного цвета, усложненным по бокам торчащими концами коромысла с прицепленными оцинкованными ведрами.

...Слушайте, Никитин, ваш папаша всамделе вылечился печенкой?..

Красное пятно даже не отвечает. У него в это время сузились страшные глаза.

...Слушайте, Никитин, зачем вы сдали свой скот на мясо? Без коровы вы же не человек! Такой человек, как вы, без коровы не человек!..

Красное пятно у колонки, задрав к небу седую редкую бороденку, как всегда сузило от яркого еще дня глаза, зашевелилось и молча двинулось к своему дому.

...Товарищ Никитин, если бы я покупил у вас печенку, я бы вам хорошо заплатил. Что вы молчите? Вы же советский человек? Без коровы же вам нельзя. Ну! Чтобы человек не имел корову!..

Красное пятно резко поворачивается, потом медленно отворачивается и уходит, украшенное по бокам ведрами.

...Товарищ Никитин, давайте сделаем так: я вам достану кисель, но сухой, а вы спросите у других молочниц...

...Что вам мешало, если тут ходила корова? Мне она не мешала! Я даже один раз дал ей кисель. Полную жменю. Так вы бы только видели, как она его поела! А теперь без коровы вы не человек... Вы советский человек, товарищ Никитин? Я кисель, чтобы я так был здоров, полную жменю...

- Ш-што? - тихо шипит пятно, становясь по каемке оранжевым. - Ш-што? Ты ей киселю?! А я думал - проворонили! Вас мы проворонили... Вас! Дак опухай! Не видь! Слепни! Кис-селю! - старик Никитин торопится, потому что издалека кто-то к колонке идет. - А бычок у меня е-е-есь... Возле Вострякова, где ваших закапывают... В Вострякове он... - тут Хиня впервые слышит непривычное название; потом он его будет знать хорошо, но об этом в другой раз, об этом не здесь. - Завтра или послезавтра со старухой резать поедем. У кума он. У кума, чистого человека. И печенка будет... Парная будет... Печенкими лечишься, Хиня! - вдруг говорит он дружелюбно и весело. - Правильно поступаешь, сосед. Ста-а-аринное средство! - это к колонке подошли. - А я уж пойду, морковку подолью... Ох-хо-хо! - уходит он и, сузив глаза, шепчет: Господи! Кровь бы вашу печенкими... Про-во-ронили-и-и...

На следующий день Никитина нет. Потом его опять нет, потом опять его и старухи нет, то есть к колонке они не приходят. Идет, правда, дождик, и поливать огород вроде бы ни к чему.

А Хиня в дождик на крылечке не лежит. Надев пиджачок свой и фуражку, он ковыляет в Казанку и дня через два замечает вроде бы, что в никитинском окошке краснеется пятно - это старик Никитин чего-то там сидит и, как сдается Хине, что-то считает-подсчитывает.

Притащится Хиня из Казанки, где отоварился какавеллой, смешает ее с остатками киселя, а тут еще и селедки ему кусок подарили - так что он сидит и кушает. А когда укладывается спать, то видит не сны, а медицинские красные пятна, из-под которых сломя голову расползаются аэростаты, и все в Казанку, все в Казанку, только один по стенке пополз.

И вот бредет он на неделе мимо никитинского окна, а тут сумерки. А тут еще и тревога. И в глазах темновато начинается. Но дом же вот он каких-нибудь три лужи еще. После неприятностей с той - помните? - тревогой Хиня налетов не боится, а Никитины вообще в траншею не ходят, потому что если быть пожару, а гореть огнепальным двуперстникам не привыкать, то надо не проворонить и чего надо унести...

В последнее время тревоги, кстати, не страшные. Сперва объявят, а потом - отбой. Самолетиков почти не видать, и стреляют редко когда.

В глазах у Хини темновато, но и только. Можно даже сказать, совсем неплохо. Сильно сдавший Хиня, по вечерам до сих пор просто незрячий, ни с того ни с сего начинает что-то различать: вероятно, летние витамины питающей его свекольной ботвы вместе с надеждами на печенку поднатужились, и он стал даже различать загородку Никитиных, а посему и останавливается возле их окна. А оно открыто - вечер еще хороший и теплый, - и стоящий за огорожей Хиня слышит чтение. Старик Никитин, во время налета не остерегаясь прохожих, добрым растроганным голосом читает вот что:

...Ни от какого нищего не отвращай лица своего... ибо милостыня избавляет от смерти и не попускает сойти во тьму...

Хиня внимательно слушает.

...от всего, в чем у тебя избыток, твори милостыню, и да не жалеет глаз твой...

Ой как внимательно слушает Хиня!