Похищение Европы - Александр Белов

— Сколько? — спросил Шмидт.

— Три тысячи серебряных долларов, и ни сантимом меньше, — загадочно ответила старушка.

Дмитрий не стал торговаться. Он посулил еще и большой шоколадный торт в придачу, а также букет алых роз, за что был назван «душкой» и «блестящим кавалергардом».

— Мне не терпится поскорее вас увидеть, мон шер, — сказала хозяйка картины, тщетно пытаясь придать голосу интонацию давно забытого девичьего смущения. — Я жду, мон петит поручик! — последнее слово она произнесла, отчаянно грассируя.

Шмидт задал боевому коню овса (попросту говоря, заправил «мерседес» 98-м бензином) и всадил шпоры в его крутые черные бока. По пути на Верхнюю Масловку, где и проживала означенная прелестница, Дмитрий успел заскочить в «Сити-банк» и снять со счета требуемую сумму. С цветами и тортом он тоже не обманул.

Так у него оказалась копия знаменитой картины Серова, удивительно похожая на оригинал. Впрочем, об этом он мог судить только со слов предыдущей хозяйки, поскольку сам никогда раньше картину не видел.

До закрытия салонов оставалось всего ничего, но Шмидт все же успел подобрать подходящую раму — массивную, с яркой позолотой. За раму и работу взяли всего четыреста долларов, и Дмитрий остался очень доволен — по его мнению, рама выглядела на всю тысячу; весила, как пудовая гиря, и вообще смотрелась куда лучше заключенного в ней холста.

Приехав в клинику, Шмидт понял, что мог бы и не торопиться. Ольга спала и, как сказал Наршак, в течение ближайших суток не должна была просыпаться ни на минуту.

— Хорошо. Я подожду, — заявил Шмидт и устроился на стуле рядом с кроватью.

Все попытки Наршака выгнать Дмитрия из клиники успехом не увенчались, и в конце концов доктор махнул на него рукой. Шмидт остался в Ольгиной палате на ночь.

Наутро врач и сестры, дежурившие в ту смену, бросились жаловаться патрону на докучливого посетителя. Оказывается, Шмидт то и дело прибегал на пост и, размахивая руками, кричал громким шепотом:

— Скорее! Посмотрите! Что с ней? Почему она так шумно дышит? Мне кажется, у нее сейчас капельница вывалится из вены! Она слишком долго лежит на одном боку — не будет ли пролежней?

Наршак выслушал жалобы и пригласил Шмидта в кабинет.

— Ваше пребывание в клинике, — сказал он, — напрямую зависит от вашего поведения. Пожалуйста, не терроризируйте медперсонал, иначе я отправлю вас домой.

Дмитрий с мольбой посмотрел на врача.

— Ну не могу же я сидеть сложа руки!

Наршак согласно кивнул.

— Я вас понимаю. — Он ненадолго задумался, а потом поднял вверх указательный палец. В глазах доктора мелькнули лукавые искорки, но Шмидт, охваченный комплексом «курицы-наседки», этого не заметил. — Хочу доверить вам одно серьезное поручение. Видите ли, мы проводим дезинтоксикационную и регидратационную терапию. Вследствие употребления алкоголя вода выходит из кровеносного русла и оседает в подлежащих тканях. Отсюда — отеки…

Шмидт понимающе покачал головой.

— Да, доктор, отеки… Еще какие отеки…

— Сейчас работа почек, — продолжал Наршак, — постепенно нормализуется, и излишки жидкости начинают выводиться через фильтрационную систему. Скажите, — врач стал подчеркнуто серьезен, — могу я доверить вам контроль диуреза?

— Конечно, можете, — горячо заверил Шмидт и после паузы переспросил: — Простите, контроль чего?

Наршак вынул из ящика письменного стола планшет, прикрепил к нему чистый лист бумаги и достал из пластиковой подставки шариковую авторучку.

— Мы поставили пациентке катетер, теперь моча собирается в приемник — специальный пластиковый мешок с делениями. Он подвешен на крючке под кроватью. Ваша задача — каждый час записывать объем скопившейся жидкости.

— Вас понял! — Шмидт схватил планшет и поднялся со стула.

— Да, и еще одно, — остановил его доктор. — «Записывать каждый час» вовсе не означает — «докладывать каждый час». Достаточно будет двух раз в сутки. А пока — сходите в нашу столовую, я распоряжусь, и вас покормят.

Шмидт так и сделал. Пациенты клиники Наршака приняли его тепло и радушно, но Дмитрию не удалось ни с кем пообщаться — возложенная ответственность давила на него тяжким грузом. Шмидт, поглядывая на часы, наскоро заглотал омлет, съел пару тостов и выпил стакан сока. Стрелки на его часах показывали без пяти десять пора было делать первую запись.

С тех пор он сделал тридцать одну запись, честно отмечая уровень жидкости в пластиковом приемнике. Четыре отметки назад он доложил лично Наршаку, что мешок уже полон.

— Отличный результат! Значит, функция почек полностью восстановилась, — веско сказал Наршак, и Дмитрий просиял, словно это была целиком era заслуга. — Продолжайте наблюдение!

Сейчас было три часа дня — время снимать очередные показания. После двух суток, проведенных в клинике, Ольга наконец проснулась.

— Пей понемножку, не торопись, — сказал Шмидт, протягивая стаканчик с водой. — Тебе надо пить.

Он отклонился назад и заглянул под кровать.

— До четырехсот осталось совсем немного, — сообщил он и снова взглянул на Ольгу.

Шмидт был поражен переменой, произошедшей в ее лице. Ольга, не отрываясь, смотрела куда-то ему за спину.

— Что там? — поглощенный наблюдениями, Дмитрий уже успел забыть о картине. Ежечасный контроль диуреза представлялся куда более важным занятием.

— Картина… — сказала Ольга.

— Картина? Ах, да… — Шмидт махнул рукой, будто речь шла о каком-то пустяке. — Эта… Ничего. И, по-моему, рама довольно удачная. Как думаешь?

— Картина, — повторила Ольга, и на лбу ее запульсировала тонкая синяя жилка.

Это было странное чувство, похожее на нежданный визит давнего прошлого. «Кажется, врачи называют это "дежавю"», — подумала Ольга.

В московской квартире, где они когда-то жили с Беловым, стояло несколько телефонных аппаратов, и один из них был с определителем. И каждый раз, когда кто-нибудь звонил, сначала раздавался короткий писк… нежный мелодичный звук, который могла расслышать только Ольга с ее тонким музыкальным слухом; этот звук издавал телефон; висевший на стене в кухне, а потом уже, спустя несколько секунд, механический голос определителя безошибочно называл номер звонившего.

И сейчас она тоже слышала этот нежный мелодичный звук — как предвестник нового, более яркого воспоминания. Она знала, что вскоре оно придет и, быть может, окажется не слишком приятным.

«Похищение Европы»… В левом верхнем углу — дельфин, выпрыгнувший из воды и изогнувший в полете спину. Правее и под ним — огромный рыжий бык с длинными и острыми рогами, сходящимися кверху наподобие лиры. На его спине, подобрав ноги, сидит хрупкая черноволосая девушка в простом темном платье — Европа, дочь финикийского царя Агенора.

Классический сюжет — всемогущий Зевс, пораженный красотой девушки, обратился в быка и украл ее. Унес через море на своей широкой спине.

Полотно, висевшее на стене больничной палаты, в точности повторяло оригинал, написанный Серовым, но Ольгу не покидало ощущение, что она где-то видела и другой вариант. И там все было далеко не так спокойно и безмятежно.

Нет, сама Европа оставалась такой же — грустной и задумчивой. Ее можно понять: любовь богов имеет и оборотную сторону — зависть богинь. А вот сам Зевс… То есть — бык… У Серова он не выражал никаких эмоций — оставался покорным тягловым животным.

А тот бык, чье изображение намертво въелось в сетчатку Ольгиных глаз, был злым. Он недобро ухмылялся, будто хотел сказать: «Ну-ну… посмотрим, чем это все обернется! И если ты думаешь, что будешь счастлива, то зря, девочка… Зря!»

И дельфин, хищно ощерив зубастую пасть, вторил ему: «Зря, девочка! Зря!»

И внезапно оно нахлынуло — видение, явившееся ей во сне. Белов шел по длинному коридору, один, в полной темноте. Он делал шаги на ощупь, выставив перед собой вытянутые руки. В одной Александр сжимал фонарик, но не включал его. Наверное, ему зачем-то нужна была темнота.

Коридор только казался бесконечным; внезапно он повернул под прямым углом, и Белов очутился в следующей комнате. Саша замер; он будто пытался что-то уловить. Во мраке проступили тонкие голубоватые линии; они светились и словно висели в сгустившемся воздухе. Линии обрисовывались все четче и четче; они сложились в изображение дельфина, выпрыгнувшего из воды и выгнувшего спину.

Но дельфин этот не был тем жизнерадостным обитателем морских просторов, каким его привыкли видеть зрители «Подводной одиссеи команды Кусто». Напротив, он хищно ощерился, и пасть его была полна острых, как бритва, зубов.

Ольга вскрикнула. Шмидт перевел взгляд с бывшей жены на картину, но, как ни старался, не мог увидеть в ней ничего пугающего.

— Где Белов? — спросила Ольга.

Дмитрий пожал плечами.