Легенда о малом гарнизоне - Игорь Акимов

Такой же шлейф выдавал и пограничников. Пока катишь по тропкам через рощу или режешь напрямик через лужок – еще куда ни шло. Но любой проселок, даже стежка, если она была мало-мальски растоптана и высушена солнцем, буквально всплывали в воздух от малейшего прикосновения острозубых протекторов.

Страшных снова попытался оторваться, потом еще раз… Немцы висели прочно. Однако действовали несогласованно, и только поэтому пограничникам пока что удавалось ускользать от прямых ударов. Правда, у немцев было оправдание: гонка велась на предельных скоростях, немцы едва-едва успевали, у них просто не было минуты, чтобы принять единый план. Но время работало на них. Как только они заметят, что Страшных вовсе не свободен в выборе маршрута, а мечется в прямоугольнике два на пять километров, ему несдобровать. Зажмут, как поршнем придавят к ферме, или к запруженному войсками шоссе, или к тому же выгону. И все же Ромке на это было бы начхать; был бы он один – не задумываясь, продолжал бы эту карусель, крутил бы ее и крутил – до визга, до огня в подшипниках – это была его стихия! Его подстегивал азарт. В душе у него пело, поднималось как радость, он наслаждался этой игрой. Ах, был бы он один! – вот порезвился бы он! Такие бы устроил «кошки-мышки» – на час! а может и до вечера, если б не надоело. Он кружил бы до тех пор, пока не надоело, испытывал бы свое счастье, свой фарт, потому что в этом для него была вся жизнь, весь ее смысл. Он всегда так жил…

Но Тимофей, уж как он ни был плох, скоро сообразил, что происходит, и сказал таким тоном, что было ясно – это приказ:

– Кончать надо с ними, Страшных.

– Есть кончать!

Он и сам видел: погоня уже перешла в стадию, которая у шахматистов называется повторением ходов. Как только это заметят и немцы, они смогут предвидеть его действия, и тогда – привет бабушке! Вот и вся цена мечтам о карусели до вечера.

Впереди показался старый грейдер, узкий старый грейдер, обсаженный высокими дуплистыми тополями. Здесь если врага не убьешь сразу и он заляжет за такое дерево, его оттуда не выковыряешь. Для засады не годится.

Но если спуститься по тропинке к реке… если один заляжет здесь, в кювете, а самому развернуться в прибрежном кустарнике и там поджидать… и когда они начнут спускаться – встретить…

Страшных начал неприметно сбрасывать скорость, давая немцам приблизиться. Пусть войдут в визуальный контакт, пусть видят, что я делаю: пусть доверяют клиенту!

Вот уж и грейдер гудит под колесами, тополя слева и справа – совсем рядом. Да это ж совсем древняя дорога, двум машинам не разминуться, понял Страшных и почему-то обрадовался этой ненужной догадке. Потому-то по ней никто и не ездит, по этой дороге, ухмыльнулся он и сказал через плечо Залогину:

– Гляди, я сейчас поворачиваю, а ты с автоматом в кювет. Я их снизу встречу, и, если попытаются залечь, вжаришь им в зад.

– Ну уж нет! Пулемет – мой кусок хлеба. Так что бери свою машинку и сам вали в засаду.

– Да ты хоть на мотоцикле умеешь?

– Разберусь.

Так и вышло. Немцы едва перевалили кювет, как дали полный газ, причем одна машина неслась по тропинке, а другая прямо через лужок, по высокой траве, наперехват: немцы уже знали этот порядок ходов и хотели выгадать на нем темп. Третья машина отстала почти на километр, и, если бы здесь была другая география, если б лужок был хоть чем-то закрыт, возможно, и эта кинулась бы в бой, чтобы, на худой конец, попытаться выручить своих. Но, как назло, лужок с грейдера просматривался отлично, и немцы видели, что произошло с первыми двумя машинами. Не доезжая трехсот метров, мотоцикл резко затормозил, развернулся, а Ромка вслед ему даже пальнуть не смог, хотя бы просто так, вместо соли на хвост – патроны у него в магазине опять кончились, а запасных больше не было.

Один мотоцикл горел. По Ромкиной вине: он увидал, что из-под перевернувшейся машины выбирается пулеметчик, и ударил по нему, не целясь. Еще двое были убиты наповал, а одного насмерть придавило мотоциклом.

Страшных постоял, прислонясь плечом к рубчатой коре тополя. Тихо. Трава пахнет – одуреть можно. Жуки летают. Перепела переговариваются… Только где-то за холмами ворочается гром. Страшных прислушался. Так и есть – семидесятипятимиллиметровые. Густо бьют. Бой хорош, или просто снарядов – бери не хочу. Но далеко это, ох далеко!..

Мотоцикл горел с треском, пламя гудело, как в трубу. Пламени почти не было видно; оно угадывалось только на фоне дыма – густого, чадного от бензина и краски. Дым сперва нерешительно расползался во все стороны, но потом, словно щелочку нашел, как-то весь сразу потек вниз, в сырую ложбину, к речке.

– Тебя что – ранило? – крикнул Залогин, заметив наконец, что Страшных все не идет.

Он подъехал снизу на мотоцикле и даже успел перевернуть горящую машину, пытаясь погасить пламя, но тут же убедился, что это не просто, а возиться времени не было. Тимофей сидел в коляске как-то боком, почти лежал; издали не было видно, открыты его глаза или нет.

Страшных побрел через высокую траву, волоча автомат почти по земле. Остановился возле немца, которого минуту назад убил. Его обгоревший мундир был изорван пулями. И лицо хоть и немного обгорело, а уже не разберешь, сколько ему было годочков. «Моя работа, – подумал Страшных. – Я его убил. Минуту назад он был еще жив; совсем живой, он гнался за нами, уверенный, что перестреляет нас. А я его убил. Живого человека. Живого человека», – еще раз упрямо повторил Страшных, прислушиваясь, не дрогнет ли у него в груди хоть что-нибудь. Но ничего не дрогнуло. Пустые слова. Когда он смотрел на этого убитого им фашиста и произносил «живой человек» – это были пустые слова. Просто фашист – и эти слова не совмещались. А может, причиной всему была та груда полусгоревших товарищей в провале котельной или пристреленный в упор Эдька Постников, которого он узнал только по надписи на ремне.

– Ты чего скис? – Залогин, уже весь вымазанный в саже, попробовал заглянуть ему в глаза. – Мучаешься, что укокошил фашиста?

– Нет. Просто устал.

– Нашел время! Давай помоги обыскать их. А то комоду нечем будет перевязку сделать.

– А сам не можешь?

Залогин посмотрел на трупы, медленно повернулся к Ромке, покачал головой.

– Не могу.

– Мертвяков боишься?

– При чем здесь мертвяки? Что мертвяки, что живые… Но… лазить по чужим карманам…

Страшных едва не рассмеялся – таким наивным это показалось ему поначалу. И уже собрался сказать: «Ну, раз ты щепетильный…» – но представил, как будет выворачивать карманы немцев… Нет, это не так просто! Он почувствовал, что должен сначала сломать что-то в себе. Иначе не сможет. Какая глупость! – попытался он переубедить себя, потому что не хотел ничего в себе ломать, и все-таки понял – придется.

Их воспитали на идеалах столь чистых, что малейшее отступление от них уже казалось кощунством…

– Давай поищем в багажниках, – предложил Страшных. К горящему мотоциклу подступиться было уже невозможно, и они побежали к уцелевшему. Шерстяное одеяло, два пакета НЗ, две банки консервированной колбасы, буханка хлеба, початая бутылка чего-то спиртного, термос с какой-то бурдой, похоже – с кофе, а дальше насос, запасные камеры, инструмент, коробки с патронами – целое богатство, а индивидуальных пакетов нет.

На золотисто-коричневой этикетке бутылки красовалась голова оленя с густыми рогами. Страшных вынул зубами пробку, старательно обтер горлышко рукавом и ладонью, сделал один глоток, потом еще несколько. Зажмурился.

– Хороша штуковина! Прямо огонь по жилам. Попробуй, – предложил он Залогину.

– Я не пью.

– Да брось ты! Наркомовские тебе положены? Положены. Ежедневно! Знаешь, как снимает усталость?

– Не хочу.

– Глупо. Ну, я твою долю комоду отдам, ладно? Ему это сейчас во как надо. Совсем скапустился.

Тимофей задремал на минуту, а может быть, слабость сморила. Но Ромкины шаги он услышал и открыл глаза.

– Почему мы задерживаемся?

– Сейчас поедем, – сказал Страшных, отметив про себя, что, пожалуй, Егорову хуже, чем он предполагал. – А ну заглотни, только помалу.

– Самогон?

– Послабше будет. Но до санбата на этом газу ты продержишься.

Только сейчас Страшных заглянул в багажник своего мотоцикла. Здесь тоже было припасено немало всякого добра – кроме бинтов. Он вернулся к Залогину. Герка сидел на корточках возле задавленного лейтенанта, перед ним лежал черный кожаный бумажник немца, а сам он разглядывал фирменную фотокарточку: этот же лейтенант, только в парадном мундире и с медалями, рядом полненькая блондинка, светлоглазая, в перманенте, а между ними совсем маленькая девчушка, вся в локонах и шелке.

– Кончай. Если те возвратятся с подмогой – худо нам будет.

У второго пулеметчика в сумке они нашли то, что искали.

Они забрали коробки с патронами, три автомата, бинокль и «вальтер» лейтенанта. Забрали весь съестной припас и одеяло. Бензином почти не удалось разжиться, видать, вчера немец неплохо поездил, сразу подзаправиться поленился, а сегодня когда ж ему было этим заниматься, а еще и к восьми не подошло, когда началась заварушка.