Тамерлан. Потрясатель вселенной - Гарольд Лэмб

Любопытство Шейх-Али сменилось изумлением. Он подскочил и крикнул слугам, чтобы подали коня. Вскочив в седло, переправился через речку. С саблей в руке бросился на кружащих всадников и в конце концов пробился к Хитаи.

— С ума сошел! — крикнул он ему. — Возвращайся!

— Нет — возвращайся сам!

Пробормотав: «Ну нет уж», Шейх-Али занял место рядом с другим багатуром, и джете сомкнулись вокруг них, но поспешившие за ними воины отбили обоих и привели обратно. С успокоенным битвой духом они сели и стали продолжать разговор в полном согласии.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ИСТОРИЯ С СУФИ

Задачей Тимура было обуздывать таких людей и вести за собой. Для этого требовались мудрость и несгибаемая воля. О нем одобрительно говорили: «Он справедливо судит и щедро награждает». И с любопытством ждали, как он примет послов, отправленных приветствовать его — и шпионить за ним — соседями по другую сторону пустыни.

Эти соседи были могущественными и часто совершали грабительские набеги на татар в годы анархии. Один из них, Суфи Хорезмский, владетель Хивы, Ургенча и Аральского моря, был джелаиром и поддерживал дружбу с ханами джете. Но Тимура он помнил только скитальцем, сражавшимся за собственную жизнь с туркменами в красных песках. Город Ургенч в низовьях Аму был процветающим центром торговли, стены его были высоки, и Суфи не был лишен гордости.

Он отправил богатые подарки, Тимур передал послу еще более щедрые дары и предложил, чтобы Хан-Заде, прославленная красотой дочь Суфи, была отдана в жены Джехангиру. Как ни дружественно выглядело это предложение, оно означало, что Тимур решил видеть в Суфи своего подданого, что Тимур решил претендовать на привилегии хана джете и прежние границы ханства.

— Я покорил Хорезм саблей, — ответил Суфи, — и только саблей можно отнять его у меня.

Тимур хотел сразу же выступить в пустыню, но один ревностный мусульманин попросил самаркандского правителя повременить, дать ему возможность убедить Суфи прийти к согласию с татарами. Этого эмиссара духовенства Суфи бросил в зиндан, и Тимура больше ничто не сдерживало.

Он собрал под знамя своих эмиров и пошел дорогами своих прежних скитаний. Был покинут Кейхосру и штурмовал Хиву безо всяких осадных приспособлений. Его воины забросали сухой ров хворостом и взбирались по лестницам.

Шейх-Али, повествует хроника, первым ухватился за верх крепостной стены, но взбиравшийся следом бек из зависти схватил его за лодыжку и сбросил в ров — сам взобрался на стену и отражал от нее хивинцев, пока сотоварищи не подоспели к нему. Под этим бешеным натиском Хива пала, и Тимур пошел на Ургенч, где укрылся Суфи. Здесь требовались осадные машины и катапульты. Пока их строили, гонец привез Тимуру послание от Суфи.

«Зачем губить множество наших людей? Давай встретимся лицом к лицу и сами решим свой спор. Пусть победителем будет тот, кто обагрит клинок кровью другого».

Гонец Суфи назвал и место поединка — площадку перед одними из ворот города.

Услышав это, все военачальники Тимура тут же запротестовали. Байан, сын Бикиджука, воскликнул:

— Повелитель, теперь наш долг сражаться; твое место под балдахином на троне, и тебе не к лицу покидать его.

Все военачальники просили дозволения выйти вместо него на поединок, но Тимур напомнил, что владыка Хорезма бросил вызов ему, а не кому-то из военачальников. А гонцу сказал, что выедет к воротам один.

В назначенное время Тимур под обеспокоенными взглядами эмиров облачился в легкую кольчугу, оруженосец надел ему щит на левую руку выше локтя и опоясал его саблей. Водрузив на голову уже знакомый нам черный с золотом шлем, Тимур с восторженной душой захромал к своему коню.

Едва Тимур тронулся, из толпы беков выбежал пожилой Сайфуддин, пал на колени и взмолился, чтобы эмир не выезжал на бой как простой воин. В ответ эмир не произнес ни слова. Выхватив саблю, он замахнулся ею плашмя на слишком ревностного слугу. Сайфуддин выпустил поводья и попятился, чтобы избежать удара.

Тимур в одиночестве рысью выехал из лагеря через строй осадных машин, уже облепленных безмолвными зрителями, и поскакал к запертым воротам Ургенча.

— Передайте своему повелителю Юсуфу Суфи, — крикнул он заполнившим воротные башни хивинцам, — что эмир ждет его.

Это было проявлением дерзновенной отваги — неукротимой и восхитительной. Эмира Тимура все еще манили поединки — в своем безрассудстве он не считался ни с чем, кроме собственного расположения духа. Когда вот так он сидит на своем Гнедом под наведенными на него стрелами сотни лучников, с нетерпением ожидая своего противника, мы видим подлинного Тимура, его величие и недостатки.

Юсуф Суфи все не появлялся. В конце концов Тимур крикнул:

— Нарушающий слово теряет жизнь!

Затем он развернул коня и медленно поехал к своему войску. Должно быть, в расстройстве и досаде, однако эмиры и беки хлынули навстречу ему, тысячи наблюдавших воинов разразились громовыми одобрениями. Сквозь звон медных тарелок раздались грохот барабанов и рев длинных боевых труб, отчего лошади со ржаньем попятились, а быки замычали. Совершенно ясно, какие чувства обуревали его людей.

Гневные слова Тимура оказались пророческими. Юсуф Суфи вскоре слег, и после его смерти город сдался. Было заключено соглашение, что Хан-Заде станет женой Джехангира, а Хорезм с большим городом Ургенчем будет отдан в управление старшему сыну Тимура. Таким образом, некогда находившиеся под властью Казгана владения расширились к северо-западу. И западные джелаиры объединились с соплеменниками из Мавераннахара.

И вскоре Тимур уже более многочисленным войском выступил засвидетельствовать свое почтение южному соседу за рекой. По меньшей мере пятьдесят тысяч воинов огласили цокотом копыт ущелье, названное Железными Воротами, обозные телеги с грохотом ехали следом за ними между отвесными стенами рыжего песчаника.

Все началось с обычной церемонной дипломатии. Гератским Маликом был юноша Гиятуддин, сын того Малика, который в свое время искал убежища у Казгана. Тимур должным образом пригласил Гиятуддина на ежегодное собрание своего совета, это значило, что эмир готов принять Малика в вассалы.

Властитель Герата поблагодарил за это приглашение и ответил, что охотно поедет в Самарканд, если его будет сопровождать туда достопочтенный Сайфуддин. И Тимур отправил старшего из своих эмиров в Герат. Но Сайфуддин вернулся оттуда с сообщением, что Малик лишь делает вид, будто готовит дары, но ехать в Самарканд не собирается. И возводит вокруг города новые стены.

Тимур отправил в Герат посла, предусмотрительный Гиятуддин задержал его. Татары подняли знамена, войско людей в шлемах, радующихся, что сражаться предстоит не на своей земле, двинулось к югу и навело паромную переправу через Аму. Войско откормило коней на весенних лугах, прошло через горные ущелья и расположилось возле Фушанджа — гератской крепости, где Гиятуддин разместил гарнизон. Тимур не хотел медлить, и приступ начался сразу же — ров с водой накрыли толстыми досками, и под градом камней к стене были приставлены лестницы.

Тимур, чтобы приободрить своих воинов, пошел в бой вместе с ними без доспехов и был ранен стрелами дважды. Командиры штурмовых колонн, Шейх-Али, Мубарак — тот самый бек, что сбросил его с лестницы в Ургенче, — и сын Илчи-багатура, как всегда стремились превзойти один другого. Под мерный бой барабанов татары лезли на стены, потом кравшийся по рву отряд обнаружил водопровод и ворвался через него в город. За этим отрядом последовали другие и очистили от защитников часть стены. Гарнизон был изрублен, жители обращены в бегство, и в Фушандже начался безудержный грабеж.

Участь Фушанджа повергла Герат в уныние, и когда воины Тимура отбили вылазку его защитников, несчастный Гиятуддин запросил мира. Он был принят с честью и отправлен в Самарканд, — однако новую городскую стену снесли, а с города потребовали выкуп. Гератские ворота увезли в Кеш вместе с маликскими сокровищами — серебряными монетами, драгоценными камнями, парчовыми тканями и золотыми тронами династии.

Взятие Герата добавило к разраставшимся владениям Тимура большой город, подлинную столицу девяти тысяч шагов в окружности с населением в четверть миллиона душ. По сведениям завоевателей, в городе было несколько сотен школ, три тысячи бань и около десяти тысяч лавок. (В то время число жителей Парижа или Лондона не превышало шестидесяти тысяч, и хотя школы в Париже были, о банях история умалчивает.) Но больше всего татар изумили мельницы, приводимые в движение ветром, а не водой.

Хроника утверждает, что после этой победы владения Тимура оказались в такой безопасности, что единственным их врагом стала роскошь. Те незначительные войны, изгнание джете, низвержение Юсуфа Суфи и Гиятуддина были внутренними конфликтами, где играли роль отвага и тактика, но отнюдь не стратегия. Они лишь показывали, что Тимур стал блестящим вождем, что он готов был стать властителем соседних государств, которые могли угрожать ему — поскольку вначале он был слабее Малика Гератского. Если б несколько лет назад он бежал бы от Хуссейна под защиту Малика, а не возвратился бы к Карши…