Счастье момента - Штерн Анне

«Полевая кухня. Что это за слово вообще такое? – покачала головой Хульда. – Почему все в этой стране, даже еда, имеет военный подтекст?»

Потом она подумала: «Интересно, а Рита Шенбрунн тоже стояла в очереди за супом или ей не позволяла гордость?» Почему эта женщина решилась на самоубийство? Потому что не смогла смириться с потерей семьи и любимой работы? По крайней мере, так думала кастелянша. А вот Лило решительно исключала такую возможность. Что же случилось на самом деле? Может, Рита упала в канал, потому что была пьяна? Или ее смерть как-то связана с тем, что она была проституткой? Может, Риту убил кто-нибудь из ее окружения? Может, кто-то хотел свести с ней счеты? В этой среде не брезгуют никакими методами.

«В любом случае, судьба этой женщины довольно трагична», – подумала Хульда, выискивая свободный столик в кофейне на углу. Она помахала официанту, заказала что-то поесть и рассеянно улыбнулась в ответ на его улыбку. Все это время какая-то смутная мысль не давала Хульде покоя, но она не могла понять, какая именно. Это неприятное ощущение навязчиво преследовало ее, заставляя заново прокручивать в голове разговор с госпожой Козловски. Казалось, Хульда что-то упускала, но что именно? Точно, теперь она вспомнила! Кажется, госпожа Козловски сказала, что Рита Шенбрунн вела какой-то дневник, в котором делала рабочие пометки. «Может, она также записывала свои личные переживания?» – подумала Хульда и с благодарностью отпила кофе из изящной чашечки, которую поставил перед ней официант. Лучик солнца пробился сквозь облака и заплясал на ее голых руках. Мир снова прояснился.

Известно ли Лило о дневнике? Возможно, там прячется подсказка, способная пролить свет на гибель Риты. Имя какого-нибудь человека, с которым она поссорилась или которому задолжала деньги…

Хульда спросит об этом Лило, когда приедет в следующий раз, но только если новоиспеченная мамочка не будет нервничать и волноваться.

Что-то в истории Риты Шенбрунн и ее скоропостижной смерти не давало Хульде покоя, поэтому она вцепилась в это дело и не могла отпустить, даже если бы захотела, – совсем как уличный пес, который в эту секунду перебежал через дорогу с дохлой крысой в зубах и направился в сторону вокзала.

Глава 9

Выдержки из дневника

Психиатрическая лечебница Далльдорфа, Берлин

13 декабря 1914 года

Я работаю в Далльдорфе уже больше двух лет. Сейчас я прочитала свою последнюю запись – не заметку о лечении и лекарствах, а запись, в которой делюсь своими мыслями и переживаниями. Мои тогдашние слова полны энтузиазма! Впрочем, несмотря на тяжелую работу и новых пациентов, которых переводят к нам со всей империи, я и по сей день уверена: то, что я делаю, преисполнено глубочайшего смысла. Всякий раз, когда вечером у меня болят ноги или когда на руках появляются синяки из-за того, что меня неожиданно схватил пациент, я думаю: ничто не сравнится с ощущением, что я помогаю своей семье, и с уверенностью в том, что здесь, в лечебнице, я исполняю свое предназначение.

У нас новый директор, медицинский советник доктор Кортум, который пришел на смену старику Зандеру. Не могу отделаться от мысли, что Кортуму не позавидуешь: он взял на себя управление лечебницей в тяжелые времени. Идет война, и каждый из нас ощущает это на своей шкуре. Государство тратит на больных куда меньше, чем на здоровых, которые сидят в тылу, и совсем скоро это станет серьезной проблемой. Ну как объяснить бедняжкам, что нам не хватает еды и поэтому им придется лечь спать голодными? Большинству из них чужда логика, им не понять последствий того, что у нас идет война.

Слава богу, Конрад слишком стар, чтобы его отправили на героическую смерть. Ему не придется воевать, он останется со мной и малышкой Хильдой. Конрад беспокоится обо мне, все время спрашивает, не голодаю ли я на работе, но я его успокаиваю, потому что пайки медицинскому персоналу не сокращаются. Иногда я даю пациентам яблоко или кусочек хлеба. Тяжелее всего выносить плач малышей, которые просят еды. Остается лишь надеяться, что скоро война закончится победой, как и обещают наши главнокомандующие. В противном случае лечебницу охватит голод.

У нас появилось новое отделение для пострадавших солдат, которые не являются пострадавшими в полном смысле слова. Физически они здоровы, но страдают от странной болезни. Врачи отмечают тремор, рвоту, приступах истерии, плача и неконтролируемого смеха. Некоторые пациенты пробыли на фронте несколько недель, другие – всего несколько дней, но все вернулись с этими необъяснимыми симптомами. Многие вели позиционную оборону в окопах, где их засыпало землей. Вскоре у них появились вышеупомянутые симптомы. Пациенты без видимых причин теряли голоса, страдали тремором, нервным тиком и сильнейшими судорогами, которые не проходили даже после возвращения домой. В военных госпиталях не знали, что делать с такими пациентами, поэтому их стали распределять по лечебницам для душевнобольных. Думаю, мы столкнулись с новым душевным недугом, возможно, даже с эпидемией, хотя я слышал, как другая медсестра презрительно говорила, что все эти пациенты – притворщики, заразившиеся постыдной для мужчин истерией из-за тревожных писем своих жен и матерей.

Я работаю в другом здании, мне еще не приходилось ухаживать за солдатами. Но позапрошлым вечером по дороге на кухню я проходила мимо их отделения и видела пациента, который пристально вглядывался в небо. Заметив меня, он рухнул на землю, корчась в судорогах и повторяя одно и то же слово. «Сапоги, сапоги», – бормотал он и в перерывах между судорогами жестом просил снять с него ботинки. Потом прибежали санитары и увели несчастного. Но у меня из головы не выходят его лицо, страх смерти, застывший у него в глазах, настойчивость, с которой он пытался избавиться от своих ботинок… Что он пережил там, на фронте, от чего его душа настолько пострадала? Как ему помочь?

Но если в Далльдорф и дальше будут привозить так мало еды, то этот вопрос решится сам собой.

Глава 10

Пятница, 2 июня 1922 года

– Видите, Лило, все идет как по маслу.

Лило с гордостью посмотрела на госпожу Хульду, вместе с которой впервые вывела Конрада на прогулку. Ноги все еще немного подгибались, словно резиновые, но Лило крепко держалась за ручку коляски.

Почувствовав на себе взгляд Хульды, она напустила на себя бодрый вид, но акушерка, должно быть, видела ее насквозь, потому что строго добавила:

– Однако через десять минут мы с вами вернемся домой. Во время послеродового периода следует соблюдать постельный режим! Но вы упрямы, как ослица! Уговорили меня выпустить вас на улицу…

– О, госпожа Хульда, в своей тесной комнатушке я с ума сойду от скуки! Вольфи целыми днями пропадает на работе или в пивной, отмечая рождение сына. Я всегда одна! К тому же солнечный свет и свежий воздух полезны для малышей. Вы сами так говорили.

Хульда улыбнулась. Она была бы хорошенькой, если бы не хмурилась так часто и не вытягивала лицо, словно запрещая себе радоваться жизни – по крайней мере, во время работы. Но вот глаза у нее были необыкновенные: серо-голубые, они смотрели на тебя так, что ты невольно чувствовал себя самым важным человеком в мире. Они были похожи на море, на которое вот-вот обрушится сильный шторм. А серебристый отлив придавал взгляду загадочности. «И фигурка у госпожи Хульды – просто загляденье», – с завистью подумала Лило.

– Почему вы так странно на меня смотрите? – удивленно спросила Хульда, и Лило почувствовала, как лицо заливает краска.

– Я просто подумала, что вам очень идет синий цвет. Да и платье смотрится шикарно. У вас красивая талия.

Хульда приоткрыла рот, а потом недоверчиво рассмеялась.

– Благодарю, – сказала она, и Лило показалось, что у нее в голосе проскользнула нотка неуверенности. Неужто комплименты – ее больное место? «Иногда люди сами усложняют себе жизнь», – подумала Лило.