Последний магог - Валерий Вотрин

Мои предчувствия вскоре оправдались. По прошествии какого-то времени в пещере бесшумно появился Шмешу-хэхэхэй, присел на камень, не сводя с меня глаз. Я молча налил ему чаю. Он принял чашку и, зажмурившись, отпил пару глотков.

— Великое Небо уберегло не только вас, — произнес он, ставя пустую чашку на камень. — Другим тоже удалось вырваться из сечи. Они разъехались по другим селеньям и рассказали людям обо всем. Люди хотят уходить. Завтра к полудню к нам придут люди из хосуна Терпи. Сколько их, не знаю. Все хотят уйти.

Я молчал. Мне нечего было сказать. Я только наклонил голову, чтобы выказать свое внимание.

— Ты тоже уйдешь? — спросил он меня, когда молчание совсем затянулось.

Он чего-то выжидал — может, моего утвердительного ответа? Но мне нечего было сказать.

— Ты тоже пойдешь с ними? — почти утвердительно сказал он, и мне этот тон не понравился. Это было почти приказание. Оно не пришлось мне по душе. Да, я хотел уйти, я дал обещание тэнгэру Нишкни, но я хотел идти один, а не с толпой раненых мужчин и плачущих женщин.

— Я пойду не с ними, — наконец проговорил я.

Он видимо обрадовался.

— Так, значит, ты один из нас? — быстро спросил он. — Ты обязуешься поклоняться заветам Сбегу?

Заветам Сбегу? Об этом я и не думал. И какие могут быть заветы у человека, испепеленного небесным пламенем? Он, верно, и заветов никаких не успел оставить, бедняга.

Но Шмешу-хэхэхэй предупредил мои полные сомнений вопросы. Наклонясь ко мне, он прошептал:

— Я открою тебе тайну, известную только нам, его последователям. Пророк Сбегу не погиб в пламени. Он сумел спастись.

Нечего и говорить, насколько я изумился этим словам. Человек из хосуна Шурши, усомнившийся в особой миссии магогов, обвиненный сразу тремя бегами, которые устроили за ним настоящую охоту, бараний пастух, сожженный небесным огнем за свое непокорство, — и он вдруг, наперекор всем свидетельствам, остался жив?

— Он спасся? — удивленно переспросил я. — Но где же он? Где он теперь?

Шмешу-хэхэхэй довольно рассмеялся и, придвинувшись ближе, произнес:

— Я скажу тебе, где он теперь. Он в земле Огон. Он сумел туда уйти и сейчас ожидает нас всех там, в благословенной земле Огон.

Благословенной земле! Это он так о земле грешников и сквернавцев?

Но Шмешу-хэхэхэй, видя мою реакцию, продолжил:

— Да, мой добрый Шепчу, поверь — земля эта благословенна, и вовсе не грешники живут там, а самые обыкновенные люди, которые тоже поклоняются Великому Небу. И туда надлежит уйти всякому честному человеку, ибо тем спасет свою душу.

— А как же Труба? — спросил я, слыша, как дрожит мой голос.

— Труба не прозвучит. Труба не прозвучит. Труба не прозвучит, — трижды, как заклятие, повторил Шмешу-хэхэхэй.

После его ухода я никак не мог уснуть, ворочался на ложе. «Труба не прозвучит», — звучали в ушах слова хэхэхэя. Значит, Сбегу в земле Огон? Увернулся от гнева вышних сил? Да правда ли все, что я слышал в детстве, слышал от стольких людей? И острая скорбь по погибшим, в особенности по Бурчи, захлестывала меня. Проворочавшись так несколько часов кряду, я силком, напряжением воли заставил себя наконец заснуть.

Как и говорил Шмешу-хэхэхэй, к полудню в долину спустилось несколько десятков человек, мужчин и женщин, — по сути дела, целое селение перешло к сбегутам. Привел их пятнадцатилетний подросток-сбегут, которого Шмешу-хэхэхэй отрядил специально для этого, узнав, что люди захотели уйти. Вести разносятся быстро по степи.

К этому времени я уже знал, что долина является перевалочной стоянкой. Целые группы людей приходят сюда и, набравшись сил и уверенности, уходят к горам, к границе. Что с ними происходит потом, я так и не смог узнать. Похоже, этого не знал и Шмешу-хэхэхэй, который, однако, уверил меня в том, что все эти люди благополучно живут в земле Огон. Сбегутов, которые решались на дальнее путешествие, снабжали едой и одеждой, наставляли в том, как пройти к земле Огон, и провожали шумным пиршеством. Да, сбегуты умели и веселиться. Еды в долине хватало: ведь беглецы приводили с собой свой скот, который весь оставался здесь — не брать же с собой в землю Огон быков и баранов. Закатывалось пиршество — дуй, для которого жарили целых баранов, и ойрак лился рекой. Да, умели веселиться сбегуты.

Пришедшие в тот день люди хотели уйти немедленно. Они были уже готовыми сбегутами, им даже не надо было говорить, что сам пророк жив и ждет их в Огоне, — они это и так уже знали от своего проводника. Поэтому приготовления были сделаны только для праздника: зарезали несколько баранов, приготовили бурдюки с ойраком, расставили столы.

Почему-то мне было тягостно на это смотреть, и я ушел в свою пещеру. Снаружи доносилИсь музыка, смех, здравицы, а я сидел в своей пещере и смотрел в огонь. Жгучая боль, как от внезапного осознания, мучила меня, но самого осознания не было. Наоборот, я чувствовал себя в тупике, чувствовал бессилие. И тогда, когда я, терзаемый непонятной болью, сидел в своей пещере, мне вновь явился тэнгэр.

Он просто возник рядом, у очага, и ослепил меня, так что я закрылся рукой. Вернее, не ослепил — свет его не лишал зрения. Свет тэнгэров, краткий и яркий, просветляет, а не ослепляет. И когда он заговорил, я уже все знал.

— Иди и скажи им, чтобы не шли ночью, — раздался его тихий голос. — Ты должен сказать это главному человеку, а потом объявить всем.

— Как же мне сказать это, светлый вестник? — вымолвил я.

— Иди и скажи, что они дойдут до гор к утру, когда встает на часы наш дозор, — произнес он. — Их схватят и сокроют так, что больше их никто не увидит.

Я поднял на него глаза и тотчас опустил их — так ярок был его свет. Но любопытство мое было сильнее.

— А ночью? — задал я вопрос. — Разве ночью не стоят на посту тэнгэры?

И раздались в ответ тихие слова тэнгэра, в которых прозвучали грусть и какая-то насмешка:

— К вечеру все тэнгэры восходят на небеса преклониться. Только на заре возвращаются они на землю.

Если бы не тэнгэр мне это сказал, я бы не поверил своим ушам. Ведь нам же говорили, что круглосуточно охраняют землю Магог тэнгэры Затворных гор! И перед кем преклониться? Только и сумел я спросить, не осознавая, насколько кощунственно мое любопытство:

— Преклониться перед Великими Духами?

— Нет, — сказал тэнгэр, с непонятной жалостью глядя на меня.

Нет! Тогда перед кем же? — так и хотелось мне крикнуть. Но вместо этого я спросил:

— А кто же остается вместо них?

И снова раздались тихие слова тэнгэра, в которых на этот раз грусть и насмешка звучали явно:

— Люди, которых считают верными. И запомни: фисташка. Произнеси это.

— Писташка, — повторил я.

— Нет, — покачал он головой. — Скажешь так — и погибнешь. Скажи же: фисташка.

— Фисташка, — повторил я недоумевая.

Кивнул и горько улыбнулся мне тэнгэр, и тотчас же его не стало.

Надо ли говорить, что я немедленно пошел и передал Шмешу-хэхэхэю и всем остальным слова тэнгэра? Надо ли рассказывать, как я их передавал? Как громкая музыка заглушала меня, как мне не поверили, как подняли на смех? Как попытались пьяными здравицами свести на нет мною сказанное? Нет, они меня не услышали. Даже Шмешу-хэхэхэй, узнав, кто послал меня говорить к ним, недоверчиво рассмеялся.

— Я даже такого тэнгэра не знаю, — были его слова.

Он не знал такого тэнгэра. Да знал ли его кто-нибудь, кроме меня и Нишкни? Одно я твердо знал: знал его я, знала его Нишкни, а значит, был такой тэнгэр. Был и хотел предостеречь. Но не послушали его слов.

И еще увидел я: посреди шумного празднества, когда мои слова пропали втуне, когда не хотели слушать моих слов, один человек вникал и слушал — Языгу. И наклонялся, и прислушивался, и старался ничего не пропустить. С самого начала проникся я к нему, как-то ему поверил. Он внушал доверие. И когда посреди шумного дуя, среди пенящихся чаш и застольных здравиц, хмельных лиц и неосмысленных речей я увидел его лицо, я понял, с кем нужно говорить. Языгу, человек из хосуна Сиди. Я приметил его тогда, на буйном дуе. Я решил, что буду говорить с ним.

Вернувшись в свою пещеру, я долго сидел у огня. Скорбь моя внезапно успокоилась, словно утихомиренная принятым решением. Красные отсветы блуждали по стенам пещеры. Потрескивали дрова. Я сидел и вспоминал слова тэнгэра, каждое его слово. «Фисташка», — бормотал я. Темен был мне смысл этого слова, непонятно, зачем тэнгэр упомянул его. Я сидел и думал о тех людях, которых тэнгэры считали верными. Кто они? Откуда? Временами меня немного подбрасывало — так действовало на меня принятое решение. Потому что я решил уйти через два дня, уйти с Языгу, и больше ни с кем. Я думал о Языгу, думал о Шмешу-хэхэхэе. Постепенно меня сморил сон. Я спал и видел сны о далекой земле Огон, в которую ушел пророк Сбегу и куда отправляюсь я сам.