Сон №9 - Дэвид Митчелл

– Не может быть. Это пиццерия «Нерон», так ведь?

– Нет.

– Вы уверены?

– Ага.

– Означает ли это, что я побеспокоил частное лицо в четвертом часу утра?

– Угу.

– Мне очень, просто ужасно жаль. Я не нахожу слов.

– Не беспокойтесь. Все равно у меня бессонница.

– Простите, я говорил с вами так пренебрежительно! Я думал, вы – один из этих болванов, разносчиков пиццы.

– Ничего-ничего. Но если говорить о пицце, у вас очень странный вкус.

Он с затаенной гордостью прищелкивает языком. Он старше, чем я думал.

– Я сам ее изобрел. В «Нероне» ее прозвали «Камикадзе» – я однажды слышал, как девушка, что принимает заказы, говорит так повару. Тут весь секрет – в банане. Он склеивает все. Так или иначе, не смею отнимать у вас время. Еще раз примите мои самые искренние извинения. Моему поступку нет прощения. Нет прощения.– Он вешает трубку.

Я просыпаюсь в одиночестве. Летние звезды в окне почти совсем растаяли. Футон Андзю лежит на полу, небрежно отброшенный. Так похоже на Андзю. Снова забралась на крышу? Приподнимаю москитную сетку.

– Андзю? Андзю!

Ветер раскачивает бамбук, и слышится кваканье лягушек. Прекрасно. Хочет дуться, пусть дуется. Через пятнадцать минут я уже оделся, позавтракал и шагаю по дороге к порту Анбо со своей спортивной сумкой и новой бейсболкой, которую Андзю купила для меня на карманные деньги, подаренные дядей Асфальтом. Я ловлю взглядом паром на Кагосиму, освещенный, как звездолет на стартовой площадке, и от волнения у меня бегут мурашки по коже. Наконец-то этот день настал. Я еду в Кагосиму, один и я отказываюсь чувствовать себя виноватым из-за того что покидаю свою глупую завистливую сестрицу на одну-единственную ночь. Отказываюсь. Да и можно ли верить в то, что она ночью наговорила о нашей матери? В последнее время она какая-то странная. Метеор оставляет царапину на темном пурпуре неба. Темный пурпур неба стирает царапину метеора. И тут мне в голову приходит грандиозная мысль. Это самая замечательная мысль в моей жизни. Я буду тренироваться, тренироваться и тренироваться и стану таким выдающимся футболистом, что в свой двадцатый день рожденья буду сражаться за Японию против Бразилии в финале Кубка мира. На шестидесятой минуте Япония будет проигрывать восемь – ноль, тогда меня вызовут на замену, и я сделаю три хет-трика[39] подряд к концу дополнительного времени. Я буду в газетных и теленовостях по всему миру. Мама так гордится мной, что бросает пить, но самое главное – отец видит меня, узнает и едет в аэропорт встречать самолет нашей команды. Конечно, Андзю тоже там, вместе с мамой, и мы воссоединяемся на глазах у всего мира. Как здорово. Как просто. Я весь горю от собственной гениальности и обретенной надежды. В одном из домиков Анбо светится огонек, а когда я прохожу по висячему мосту, то вижу всплеск на воде. Прыгает лосось.

Там, где начинается устье реки, лощина становится крутой и узкой. Пшеничка и старики из Анбо называют ее Горлом. Здесь полно привидений, но мне не страшно. Я и боюсь, и надеюсь, что Андзю нападет на меня из своей засады. Лиц, что видятся между сосен, на самом деле нет. В том месте, где в сезон дождей дорогу затапливает вода, стоят ворота-тори, которые указывают на начало тропинки змейкой бегущей вверх по холму к храму бога грома. Пшеничка предупреждала, чтобы мы не играли там. Она говорила, что, если не считать кедров Дзёмон[40], бог грома – самый древний обитатель Якусимы. Стоит выказать ему малейшее неуважение, и, как только выйдешь в море, поднимется цунами и утопит тебя. Андзю хотела спросить, не то же ли самое случилось с нашим дедушкой, отцом мамы, но я заставил ее поклясться, что она этого не сделает. Госпожа Оки говорила кому-то из нашего класса, что он утонул в канаве лицом вниз, напившись до бесчувствия. Так или иначе, жители деревни никогда не беспокоят бога грома по таким мелочам, как экзамены, деньги или свадьбы,– с этим они идут в новый храм отца Какимото, что рядом с банком. Но с просьбой о рождении ребенка, за благословением рыбацкой лодки или с заупокойной молитвой об умерших родственниках они взбираются по ступеням храма бога грома. Всегда в одиночку. Я смотрю на свои часы с эмблемой Зэкса Омеги. Времени полно. Сегодня в Кагосиме начинается мой путь на Кубок мира, и мне понадобится любая помощь, какую только можно получить. Поиски нашего отца – большое дело. Для нас с Андзю нет ничего важнее. Не раздумывая больше, я забрасываю спортивную сумку за покрытый мхом камень и, вдохновленный порывом благочестия, бегу вверх по скользким от грязи ступеням.

Кладу трубку. Странный тип, чего он так долго извинялся? Может, хоть этот звонок снимет с меня заклятье бессонницы. Может, тело осознает, как оно устало, и наконец-то отключится. Ложусь на спину и пялюсь вверх, делая ходы шахматным конем по плиткам потолка, пока не забываю, на каких уже был. Начинаю снова. После третьей попытки до меня доходит бессмысленность этого занятия. Если мне не удается уснуть, то я с таким же успехом могу думать о письме. О Другом Письме. О Большом Письме. Оно пришло – когда же? – в четверг. Вчера. Ну хорошо, позавчера. Я вернулся в «Падающую звезду» совершенно без сил. На девятой платформе, самой дальней от бюро находок, кто-то забыл тридцать шесть шаров для боулинга, а Суга снова проделал свой фокус с исчезновением, так что мне пришлось перетаскивать их оттуда самому, один за другим. Позже оказалось, что они принадлежат команде, которая ожидала их прибытия на Центральном токийском вокзале. Я открываю для себя, что, когда дело касается потерянного имущества, законы вероятности работают иначе. Госпожа Сасаки однажды обнаружила в тележке человеческий скелет, засунутый в рюкзак. Его забыл в поезде студент-медик, возвращаясь с прощальной вечеринки у профессора. Так или иначе, когда я прихожу в «Падающую звезду», с меня капает пот, а Бунтаро сидит на своей табуретке за конторкой, ложка за ложкой отправляет себе в рот мороженое из зеленого чая и изучает в лупу какой-то листок бумаги.

– Эй, парень,– говорит он,– хочешь посмотреть на моего сына?

Это странно, потому что Бунтаро как-то говорил, что у него нет детей. Он показывает листок с расплывчатым темным пятном. Я хмуро смотрю на своего светящегося гордостью домовладельца.

– Чудеса ультразвукового исследования! – восклицает он.– Внутри матки!

Смотрю на живот Бунтаро, и тот вспыхивает.

– Очень смешно. Мы уже решили, как его назовем. Вернее, жена решила. Но я согласен. Хочешь узнать, какое имя мы выбрали?

– Конечно,– отвечаю я.

– Кодаи. «Ко» – путешествие, «дай» – великий. Великое Путешествие.

– Классное имя,– говорю я (и действительно так думаю).

Бунтаро любуется на Кодаи под разными углами.

– Видишь его носик? А вот ножка. Прелесть, а?

– Прелестней не бывает. А это что за креветка?

– А откуда мы, по-твоему, знаем, что он – это он, а, гений?

– О! Простите.

– Тебе пришло еще одно письмо. Я бы соорудил для тебя персональный почтовый ящик, но тогда я бы лишился удовольствия вскрывать письма своих жильцов над паром. Вот.

Он вручает мне простой белый конверт: первоначально отправлен из Миядзаки, а сюда переслан дядей Толстосумом из Кагосимы. Вскрываю его и обнаруживаю три помятых листа бумаги. На телеэкране сталкиваются вертолеты и взрываются здания. Брюс Уиллис снимает темные очки и, прищурившись, смотрит на этот ад. Прочитав первую строчку, я понимаю, от кого это письмо. Запихиваю его в карман куртки и взбираюсь вверх по лестнице – не хочу, чтобы Бунтаро видел мое лицо.

На ступенях, ведущих к храму бога грома, полно паутины, которая цепляется за меня, рвется и липнет к лицу. Карамельно-прозрачные пауки. Я падаю и пачкаю колени в грязи. Пытаюсь выкинуть из головы все слышанные когда-то истории о том, что на этих ступенях живут привидения умерших детей, но если пытаешься забыть что-нибудь, тут же и вспоминаешь. Надо мной возвышаются гигантские папоротники. В расселинах среди корней прячутся речные крабы. Проносится мимо и исчезает в зарослях олень. Сосредоточившись на грядущем воссоединении с отцом, которое произойдет, как только мой план принесет плоды, я бегу, бегу и вдруг оказываюсь на очищенной от зарослей площадке перед храмом, на самой вершине холма. Отсюда видно все на многие мили кругом. К просыпающемуся небу рывками вздымаются островные горы. Море разглаживает утренняя заря. Я могу рассмотреть иллюминаторы якусимского парома. Взволнованный, приближаюсь к колоколу и оглядываюсь в надежде увидеть взрослого и спросить разрешения. Я никогда еще не будил бога. Каждый Новый год Пшеничка водит нас с Андзю в храм на берегу бухты, чтобы купить нам новые амулеты с нашим знаком зодиака, но это всего лишь увеселительная прогулка, чтобы увидеться с родственниками и соседями и дать им потрепать нас по голове. Здесь же все по-настоящему. Волшебство всерьез. Только я и бог грома в своей замшелой дреме. Хватаю веревку, на которой раскачивается язык колокола…