Витязь. Замок людоеда - Степан Кулик

— И вам доброго здравия, господин рыцарь! — радостно улыбаясь во весь рот, вскочил на ноги Митрофан.

Ну дает парень! Талант. Сам бы поверил, настолько точно перевоплотился монашек то ли в разбитного приказчика, то ли в пажа-оруженосца, сиречь доверенного слуги для личных поручений. На более высокий статус не тянул ни его возраст, ни прикид. Максимум младшенький сынок. Разбалованный и неуправляемый. Из тех, за кем на вербах золотые груши растут. Или революции происходят.

— Здесь мы потому, что хозяев дожидаемся. А куда все подевались — сами в недоумении.

— Что ты этим хочешь сказать? — рыцарь по-прежнему держался настороже и даже шагнул в сторону, чтоб не стоять в проеме, а спиною к стенке.

— Я, господин рыцарь, то и говорю, что знаю. Когда мы пришли на условленное место для обмена, плот у островка стоял, а рядом никого. Разминуться, как сами понимаете, ни с кем мы не могли.

— Ты так и не ответил: кто вы такие? А еще меня интересует, как башню нашли, — прервал многословие Митрофана тевтонец.

— Мы сами люди торговые, господин рыцарь. И поскольку имеем интересующий здешних хозяев товар, то прибыли, чтобы сменять его на золотишко. А башню мы не искали, нет… Как сказано у Экклезиаста, многие знания увеличивают печаль, — как бы извиняясь, развел руками паренек. — К плоту был канат привязан. Степан за него нас к башне и притащил. А что внутрь без спросу вошли, так мы прощения просим. Но ведь не откликался никто. Вот и зашли, посмотреть… Ждали, ждали… Ждали, ждали…

— Заодно и отобедали… — проворчал рыцарь, но руку с меча убрал. Очень уж бесхитростный взгляд был у парнишки. А на лице такое простодушие, что даже мне захотелось проверить, на месте ли кошелек.

— Господин рыцарь, вы ж моего Степана видите. Если его вовремя не покормить, себе дороже встанет. Но вы не сомневайтесь. Как по рукам ударим, за съеденные харчи все до пфеннига возместим. Порядок чтим. Не разбойники какие-нибудь, а честные грабители. В колодец, из которого пьем, плевать не приучены…

— Не разбойники, сказываешь… — крестоносец внимательно глядел на меня. — Какой-то молчаливый твой Степан.

— Так он с рождения немой… И умом скорбен. Только пару слов и понимает. Как пес… И такой же преданный.

— При его силище, особого ума и не надо… — тевтонец, сам того не подозревая, родил пословицу, дожившую и до моего времени. — А преданность — не порок, а достоинство.

Блин! Зуб готов дать, что слышал уже его голос! Лица не видел, а голос знаю! Где же, черт его и меня побери?! Вспоминай, голова, картуз куплю!

— Только что-то я ни в одной ватаге не припоминаю такого здоровяка, — продолжил тем временем допрос рыцарь. — Давай-ка, говорун, назови имя своего атамана. Кто вас сюда прислал?

— Пырей…

Поскольку ни одной клички местных бандитских главарей мы не знали, а вопрос такой я предвидел, то решил воспользоваться именем реального атамана. Сейчас гостящего у праотца и отправившегося туда не без моей помощи. Регион немного другой, но ведь и лесные бандиты не приписаны к одному участку. Тоже наверняка мигрируют от одного хлебного места к другому.

— Пырей?.. — переспросил крестоносец, и взгляд рыцаря мгновенно превратился в два стальных клинка. — Его же убили две седмицы тому. У Западной Гати. И Пырея, и всю шайку! Вы кто такие?..

И тут я узнал голос тевтонца. Вот где довелось свидеться!

Стол опрокинулся от толчка, сшибая с ног крестоносца и не давая ему подняться. А еще секундой позже мой кулак отправил брата Альбрехта в глубокий нокаут.

— Ваша милость! Зачем? — Когда я повалил стол, монашек только и успел что отпрянуть. — Вы же сами сказывали: подольше тянуть, чтобы побольше разузнать.

— Узнал я его, Митрий. А после того, как ты Пырея упомянул, боюсь, он и обо мне догадался. Так что добром разговора у нас все равно не получилось бы. Ты это… метнись вниз и растопи очаг. Больше нам нет смысла таиться. А задержаться, наверное, придется.

— Пытать будете, — понятливо кивнул парень. Похоже, так рьяно исповедуемое им Божественное милосердие не распространялось на врагов и преступников. Впрочем, ничего удивительного, а то как бы иначе христианство завоевало полмира. Смирением? Счас…

— Это тоже, — не стал я разочаровывать монашка. — А еще хотелось бы чего-нибудь горяченького похлебать. Погляди там…

Чуть не брякнул: «чайку хлебнуть». До чая еще о-го-го! Не Китай. Хорошо, вовремя спохватился, а уточнять не пришлось. Митрофану хватило и такого объяснения. Справедливость справедливостью, но пареньку, похоже, совсем не хотелось присутствовать при допросе с пристрастием. Мне, кстати, тоже. А потому, если хочу развязать язык храмовнику не замарав рук, надо включать мозги. Ну, а пока они прогреваются, проверяют битые кластеры и выходят на режимную мощность, следует приготовить пациента. Ибо, как шутят очень бородатые врачи, хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается.

Поскольку ни кресла, ни хотя бы стула под рукой не оказалось, пришлось импровизировать. Я пододвинул скамью к единственному имеющемуся здесь шкафу и привязал рыцаря к мебели его же располосованным на лоскуты плащом. Получилось не слишком эстетично, зато надежно.

Потом пошел на кухню. Монашек тут уже вовсю кочегарил. Огонь в камине пылал жарче, чем в аду, а Митрофан, словно не замечая этого, продолжал подбрасывать дрова.

— Эй, ты часом не задумал сжечь башню? Аки гнездо порока и разврата…

— Что? — паренек явно был немного не в себе. — Нет… Хотел быстрее воду вскипятить. Да и вам угли понадобятся.

Старательный ты мой. А сам бледный, как саван, пот на лбу бисерится. И дрожит, словно лист осиновый. Шалишь, братец. Не так уж ты крут и бессердечен, как хочешь казаться.

— Не надо… — легонько похлопал я монашка по спине. — Не усердствуй. Обойдемся без пыток. Попугаем только.

— Думаете? — во взгляде парня промелькнуло облегчение, но тут же сменилось недоверием. — Рыцаря не испугать.

Я только улыбнулся. Многозначительно. Митрофану хватило. Паренек заметно расслабился. Даже румянец на щеки вернулся. Вот что значит вовремя завоевать авторитет.

— Сам-то послушать, чего он порасскажет, хочешь?

— А можно?

— Конечно. Закончишь топить, приходи…

Я закрыл обратно лаз в подвал и стал сносить на него в куча-мала все более-менее тяжелые вещи. Береженого, как водится, и Бог бережет. А неосторожного — конвой стережет. Зачем нам незваные гости в разгар задушевной беседы?

Когда груза было навалено столько, что у того, кто попытается поднять люк, скорее сломаются под ногами ступеньки, нежели все это сдвинется с места, я прихватил двухведерную бадью, кувшин с водой и пошел наверх.

Тевтонец по-прежнему пребывал в отключке. Я без церемоний плеснул ему в лицо водой и, ожидая, пока к рыцарю полностью вернется сознание, присел на табурет напротив.

Крестоносец помотал головой, охнул от боли и уставился на меня.

— Доннерветтер. Verfluchten Teufel![22] Кто вы такие, черт побери? Вы понимаете, на кого руку подняли?! Я вальдмейстер этого комтурства!

— А как же, брат Альбрехт. Конечно, знаем…

Трудно сказать, что произвело большее впечатление на рыцаря: то, что заговорил гигант, который якобы был немым от рождения, или что он знает его имя. В любом случае немец только зубами заскрежетал. Дернулся пару раз, но я затянул узлы на совесть.

— Сейчас же развяжи меня!

Конечно. Только шнурки поглажу. Ну, давай же, соображай быстрее. А то что-то диалога не получается. О, кажись, дошло…

— Откуда тебе известно мое имя?

— Слухами земля полнится, брат Альбрехт. Или ты рассчитывал спрятать свои злодеяния под капюшоном, как лицо?

— Покайся пока не поздно, грешник! Господь милосерден и прощает многое из того, что люди не простят никому!

Хорошо выступил монашек. Все же решил вписаться в разговор. Да так вовремя, словно мы эту сцену многократно репетировали. И ведь верит в то, что говорит. Вон глазища как светятся!

— Мне не в чем каяться, схизматик! — сверкнул ответным взглядом храмовник. — Все мои дела только к вящей славе Господней! И не вам меня судить.

— Во славу Господа?! — с ужасом вскричал Митрофан. Монашек схватил мешок с отрубленными руками и в приступе праведного гнева высыпал содержимое рыцарю на голову. — Во славу Господа?.. Да ты изверг! Сатана! Хуже безбожного Ирода!

Такое угощение пришлось тевтонцу не по вкусу. Он взревел, как бык на бойне, дернулся с места так, что затрещала мебель, но освободиться не смог. Кстати, хорошо, что разбойники, предвидя длительный процесс накопления конечностей, коптили их. Иначе вонь от разложившейся ткани не дала бы продолжить разговор. Не знаю, как жители средневековья, а мое обоняние точно не выдержало бы.