Звезды для командора - Владимир Борода

Долго еще в ушах у Ленчика рев генеральский стоял, долго. Пока не пришел Леонид Потапов к себе в кабинет, к операм своим, и пока не началась работа.

У гастронома было уже многолюдно. Несчастье сплачивает, общность интересов и общая цель, так ясно и точно выраженная на заборе — "Наша цель коммунизм!", тоже сплачивают. Вот и стояли у гастронома единой толпой, сплоченной до не могу, артист кукольного театра и слесарь домоуправления, фотограф с ателье и грузчик рыбного магазина, грабитель Филя и охранник с завода, преподаватель научного коммунизма и строитель в спецовке, домохозяйка с синяком и учащийся ПТУ, студент кооперативного техникума и лейтенант внутренней службы, доцент и сварщик, уборщица и… Кого только не было в этот проклятый час, кто только не стоял в тесной толпе, кто только не дышал перегаром и не страдал головной болью по всей огромной стране, от Чукотки до Прибалтики, от Кушки до полуострова Ямал… Русские и грузины, чукчи и эстонцы, евреи и белорусы, корейцы и караимы, буряты и украинцы, даже стоял в заснеженной Москве один негр, только ни кому не было известно — свой ли негр, жертва империализма и происков ЦРУ, заславших на фестиваль своих шпионов, что б они трахали наших комсомолок… И рожали бы они в муках и на злобу толпе советских людей, черных малышей… Или же соратник по несчастью, в чьей стране также строится светлое будущее, а его прислали набираться опыта, вот он и набирается. Вся страна, в едином порыве, все как один, как в тяжкую годину, стояла плечом к плечу в толпе у гастронома, с вожделением ожидая желанного часа, когда распахнутся двери и каждый получит по… по… Нет, ни по жопе и ни по способностям, и даже ни по потребностям, не построен еще в отдельно взятой с бою у народа стране коммунизм, а потому приходится довольствоваться другой теорией — по одежке протягивай ножки или каждый пьет на сколько гребет… Кто-то купит одну красненькую, кто-то две, а кто-то и три…А как же исконно народный русский напиток водка? С одиннадцати, с одиннадцати часов, партия спасает народ от алкоголизма. Поэтому и не видно в толпах у гастрономов по всей стране партийного начальства, не стоит оно в очередях с вожделением, а просто опохмеляется в закрытых для народа кабинетах, оторвалось от народа, а ведь еще мудрый и вечно живой Владимир Ильич говаривал после чайка — мол будьте проще и народ к вам потянется, товарищи… И стоял, сжимая двугривенный по старому, двадцать копеек чеканки 1961 года, в потной и горячей руке герой наш не слишком положительный, Юрий Безухов, Юрка-граф, пот струился по лицу и телу, заливая глаза и смачивая грязное нижнее белье, ноги дрожали и подгибались, во рту чувствовался метал и еще какая-то гадость, голова разламывалась, в висках бухало, в ушах визжало, хотелось лечь потным лицом в грязный жесткий снег и умереть. Но Юрий знал — не дадут. Доброхоты вызовут спецмедслужбу и адские мучения будут увеличены до невероятнейших размеров. Холодный душ и тычки в бок от администрации, глупые вопросы врача и смех уже оживших собратьев по несчастью… Уж как-нибудь выстоять и попробовать со своим жалкий потным двугривенным год чеканки 1961, войти в долю и получить четверть стакана мутной, красно-черной жидкости, с мерзейшим запахом, с хрустящим чем-то на зубах, вызывающим стойкий рвотный рефлекс, но если побороть рефлекс и закусить снегом, грязным, провонявшим всеми омскими заводами снегом, и пропихнуть комок вниз, к пустому желудку, ссохшемуся от ненадобности и невостребованности, то где-то через полчаса наступит, нет, не облегчение, тут нужен минимум стакан, да где его взять, а просто немного легче станет дышать, и самое главное — голова станет соображать, где же найти остальное, остальные три четверти стакана, как минимум… Столь нужные для дальнейшего существования… Столь громко и самозвано назвавшееся вином…

"Алжирское" ни разу не видевшее Африки, "Южное" ни разу не видевшее юга, "Рубин" проклятый, не имеющий ни чего общего с рубином, "Дар степей", "Солнцедар", "Волжское", "Аромат степи", "Плодово-ягодное", прозванное в народе "плодово-выгодное" все эти гратиешти, кызылхуны, памиры и цертели… Пойло, метко прозванное в народе тошниловкой, вырви-глазом, бормотухой, чернилами… Господи, взгляни на муки наши тяжкие, за что, за что такие муки, пошли избавление и облегчение, господи, да услышь наконец-то наши мольбы слезные, плач наш всенародный…

— Привет Юрка! Сколько имеешь?

Незнакомое лицо со следами страданий, опухшее, поцарапанное, серо-сизое… Юрий с трудом вынул руку из кармана и показал на распахнутой так беззащитно ладони нагретый двугривенный.

— Не густо, но на безрыбье и повар сгодится. Давай.

Двадцать копеек начали свой тернистый путь, двери распахнулись, толпа ринулась как в семнадцатом, кто-то охнул, какой-то пенсионер осел на снег, на грязный, заплеванный, затоптанный снег, держась за грудь, резко запахло мочой, кто-то хохотнул, кто-то матернулся, вспомнив разом и Брежнева и мать, и свою, и его, и окружающих…

— Че пихаешься, сука!..

— Бля буду, ты. тут не отсвечивал!..

— Осторожнее товарищ, я инвалид…

— Волк тебе блядь товарищ!..

— Дома сиди, раз инвалид!..

Господи, господи, скорей бы… Ноги подгибаются и мелкой дрожью трясутся, вот и рожа эта, лицо незнакомое, но желанное, уже держит в руке, победно, над головой, как знамя, наше знамя, флаг падших и побежденных сильной страной… О, боже! с ним еще четыре, пять да нас двое, колхоз… Юрий горестно склонил голову и начал высчитывать. Арифметика штука тонкая. Посудите сами — семь человек на 0,8 мутной жидкости, на "огнетушитель"… Вроде бы все просто, но…но один внес почти шестьдесят копеек, другой тридцать семь, а Юрий всего двугривенный… Вот и делите, если сможете, если хоть немного соображаете, но к этому еще учтите неспособность к математике расстроенной головы с утра…В связи с подорванным здоровьем и прочими факторами.

Как хорошо пахнет ящиками, в запахе гнили есть что-то романтическое, ностальгическое, Юрий прикрыл глаза, что б не слышать мерзейшие звуки — бульканье, отплевывание, подавленье рвоты и пропихивание, почти ощутимое физически пропихивание в утробу, в желудок, к воспаленной печени, сморщенным кишкам, к почкам…

— Держи, Юрок…

Обоими руками принял Юрий захватанный липкий стакан, граненый, с отколотым краешком… Хорошо пить последнему, пусть обделить могут, но зато ни кто не гонит, не подгоняет, все уже выпили, кто закурил, кто глаза прикрыл, кто кривится, борется, с рефлексом… Оглядел Юрий собутыльников, случайных сотоварищей, помятые все, потрепанные, жизнью побитые, как шубы молью, что же это они с нами делают, братья. Навернулась слеза и побежала по небритой, грязной щеке и упала на загаженный, захарканный, заблеванный снег…Юрий тянул момент, так как желал его и боялся… Невысокий мужичок в смешном вязанном колпаке потрепал по плечу:

— Выпей Юрок, легче будет…Выпей.

Обоими руками сжимал стакан Юрий, поднося к губам и стараясь не вдохнуть мерзейший запах, от которого все внутри переворачивается и выворачивается, выплескивает наружу, всю боль, всю тяжесть души… И залпом, как в холодную воду, как в омут, как в прорубь, как в люк десантного самолета… Ох!.. Сжалось горло, в стакане четверть, но не пускает горло, сжалось, как ребенок от окрика, затаились мужики-сотоварищи, не дышат, важный момент настал, не спугнуть, не повредить… С усилием пропихнул Юрий чуть дальше и провалилось, покатилось холодным комом куда-то вниз, не смачивая еще и не давая эффекта, просто покатилось, упало…

— Снежку, Юрок, снежку хапни!..

Участие тронуло, Юрий слепо нашарил предлагаемое и запихнул в рот. Все… Уже не вырвется, назад пути нет. И тихонько, тихонько затеплело в желудке иссохшем, червячок жизни зашевелился, еще не ожил, но уже и не помирает, и гадость эта, названием "вино", не плещется па внутренностям, не грозится вырваться, не ищет выхода…

— Ты его туда, а оно оттуда!..

— Причастился Юрок!..

— Ну что, полегче стало, жить-то!..

Широко распахнув глаза, сквозь слезы, увидел Юрий грязно-голубое небо с темными низко висящими тучами и редко падающий снег, чуть было холодно и зябко, мокрое белье холодило, потрепанное пальто не грело, дырявые полусапожки с разъехавшимися "молниями" плохо держали тепло, но в остальном все было не так уж плохо… Не вдалеке стоял ярко-покрашенный щит со словами — "СССР оплот счастья и мира всех народов!" Впереди была жизнь…

— Значит так, Гоша, едешь в гостиницу, опрашиваешь всех, кто вчера работал, в том числе и проституток.

— У нас в стране нет проституции, Леонид Иванович.

— Заткнись, когда первый раз поймаешь триппер, тогда и поймешь, есть или нет, да, не забудь — найди ментов, кто там вчера дежурил и тщательно опроси. Все понял?

— Все, я побежал.

— Счастливо. Сергей, ты садись на телефон и все больницы, морги, вытрезвители. И не только установочные данные, но и портрет. Подробнейший. Можешь пугать чем и кем угодно. Вопросы есть?