Рота Шарпа - Бернард Корнуэлл

- Я сожалею, Шарп.

- Так что происходит? – жестко спросил Шарп.

- Ничего, - Форрест постарался, чтобы голос прозвучал обнадеживающе. – Майор Коллетт (вы с ним не встречались, Шарп) согласен со мной: будут перестановки. Но вы остаетесь командовать ротой до приезда полковника Уиндхэма.

- Который произойдет сегодня вечером, сэр.

Форрест кивнул:

- Все будет хорошо, Шарп. Вот увидите. Все будет хорошо.

Шарп заметил Терезу: она шла через двор, неся седло, но она его не видела. Он повернулся, уставился на крыши Эльваса, розовые от солнечного света, и заметил тучу, несомую северным ветром. Своей тенью она рассекала пейзаж пополам: Испания была в тени, и Бадахос казался далекой темной цитаделью. Он снова выругался, грязно и замысловато, как будто проклятия могли победить злой рок. Это было смешно, даже глупо, но ему показалось, что крепость, поднявшая стены над Гвадианой и загородившая дорогу на восток, была центром зла, раскидывая крылья неудачи над всеми, кто оказывался поблизости. Хэйксвилл, Раймер, отъезд Терезы – все менялось, и что еще пойдет не так, думал он, прежде, чем они пронзят злое сердце тьмы, Бадахос?

Глава 9

Все в Обадии Хэйксвилле было некрасивым и невообразимо отталкивающим. Он был толст, но каждый, кто ошибочно принял бы это брюхо за признак слабости, получил бы тяжкое опровержение - как руками, так и ногами. Он был неуклюж, когда не выполнял строевые, но даже на марше всегда казалось, что он в любой момент обернется огромным рычащим зверем, получеловеком-полуживотным. Кожа его была желтушной – привет с Лихорадочных островов[21]. Когда-то он был светловолос, сейчас сильно поседел, волосы редкими прядями свисали вдоль черепа, спадая на вытянутую, чудовищно изуродованную шею.

Когда-то давно, еще до того, как его повесили, Хэйксвилл понял, что никогда не будет любим, и решил, что взамен будет внушать страх. У него было завидное преимущество: сам Обадия Хэйксвилл ничего не боялся. Пока другие жаловались на голод или холод, сырость или болезнь, сержант только усмехался и знал, что когда-нибудь все проблемы закончатся. Ему было наплевать на раны в бою: раны затягивались, синяки исчезали, а умереть он не мог. С того момента, как тело его качнулось в петле, он знал, что не может умереть, что защищен колдовством матери, он гордился уродливым шрамом, символом неуязвимости, и сознавал, что наводит ужас на окружающих. Офицеры не перечили Обадии Хэйксвиллу. Они боялись последствий его гнева, его отвратительного вида, так что им приходилось шутить вместе с ним, получая в ответ четкое соблюдение правил и поддержку их власти над рядовыми. В этих рамках он мог свободно осуществлять свою месть миру за то, что тот сделал его уродливым, опустившимся и одиноким, за то, что тот пытался его убить, и, главное, за то, что тот его боялся.

Хэйксвилл ненавидел Шарпа. Для него офицеры были людьми, родившимися, как Джон Моррис, в высших слоях общества и заслуживающими наград и привилегий. Но Шарп начал с низов, он вышел из тех же трущоб, что и Хэйксвилл, и сержант уже как-то попытался победить его – но проиграл. Повторной ошибки он не допустит. Сейчас, сидя в конюшне за домом, где разместились офицеры, ногтями обдирая ветчину с кости и запихивая ошметки мяса в слюнявый рот, он с удовольствием вспоминал их встречу. Хэйксвилл увидел смущение офицера и воспринял его как маленькую победу, которую вполне можно использовать, и тогда за ней последуют другие. Был еще этот сержант, ирландец, вполне заслуживающий трепки, и при мысли об этом он снова издал смешок, а потом сунул в рот еще кусок ветчины и почесал подмышку – доставали блохи. От страха мало толку, да и от гармонии тоже. Хэйксвиллу было комфортнее обделывать свои делишки, когда роты делились на два лагеря: за него и против. Тех, кто против, вынуждали платить - не важно, деньгами или услугами, так что сержантская жизнь становилась вполне сносной. У Хэйксвилла мелькнула мысль, что Патрик Харпер и Шарп создадут ему немало трудностей, но он только громко рассмеялся: не для того он присоединился к боевому батальону, а значит, к богатой военной добыче, чтобы эти двое стояли на его пути.

Покопавшись в вещмешке, он вытащил пригоршню монет: не так уж и много, всего несколько шиллингов, но в суматохе прибытия удалось украсть только это. Собственно, он и пришел в конюшню затем, чтобы пересчитать добычу и припрятать ее поглубже в ранец. Услуги лучше денег: скоро он выяснит, кто из солдат легкой роты женат и чьи жены симпатичнее. С них и начнем, с тех, кто скоро начнет пресмыкаться перед арсеналом унижений Хэйксвилла, пока не будут готовы предложить все, что угодно, чтобы освободиться от преследований. Обычной ценой за это была жена. Он знал, что, как правило, двое-трое сдаются, приводят своих рыдающих женщин в какую-нибудь богатую сеном конюшню, вроде этой, а потом нужно совсем немного времени, чтобы женщина смирилась. Иногда они приходили пьяными, но ему было все равно, а одна пыталась зарезать его байонетом, и ее пришлось убить, обвинив в ее смерти мужа, и сержант смеялся, вспоминая болтавшуюся на длинной веревке фигуру. На обустройство в новом батальоне уйдет какое-то время, пустить корни, обжить новую берлогу – но он сделает это. И, как зверь, устраивающийся на ночлег, он должен сперва избавиться от острых камней, разбросанных в мягком желтом песке, камней вроде Шарпа и Харпера.

Вся конюшня была в его распоряжении. Где-то переступила с ноги на ногу лошадь, между плитками черепицы мелькнуло пятнышко света, и все затихло. Сержант был рад, что у него есть время побыть в одиночестве и подумать. Для начала неплохо было бы украсть что-то из снаряжения. Выбрать жертву, подкинуть им украденное, заявить о пропаже, пусть их поймают с поличным – и будем надеяться, новый полковник любит порку. Невероятно, на что готов человек, чтобы избежать порки, и что с легкостью отдаст женщина ради спасения мужчины от бича! Это будет просто, подумал он и снова рассмеялся. Пара-тройка случаев хорошей порки, и рота будет есть у него с рук! По батальону пробегал слух, что у Шарпа отняли его роту: отличные новости, одним препятствием меньше, поскольку Прайс, очевидно, проблемы не представляет. Новый прапорщик, Мэттьюз – всего лишь мальчишка, так что единственной проблемой оставался Патрик Харпер. Честность – его слабое место, и Хэйксвилл опять ухмыльнулся: все так просто!

Дверь в конюшню отворилась, и Хэйксвилл застыл на месте. Он не хотел, чтобы его видели, но сам был не прочь посмотреть. Кто-то вошел, один, это ясно по звуку шагов, он идет по соседнему ряду стойл – а массивная деревянная дверь как раз хлопнула под собственной тяжестью! Хэйксвилл все еще не видел вошедшего, поэтому двинулся в угол стойла, бесконечно медленно, чтобы шелест соломы не выдал его, и тут, на его счастье, где-то всхрапнула лошадь, и за этим раскатистым звуком не было слышно, как Хэйксвилл на четвереньках добрался до трещины в доске и заглянул туда.

Он чуть не закукарекал от того, что увидел: девица, такая красивая, что только и мечтать, зная, что никогда ее не завоюешь. Местная – видно по одежде, темной коже и волосам, а местные – это всегда удачно. Он почувствовал желание, он хотел эту девицу, забыв про все: про Шарпа, Харпера, про свои планы – все мысли его вдруг заполнила животная страсть к этой самке, и он потянул из ножен байонет.

Тереза вскинула седло на свою лошадь, подложив под ремни попону, и пропустила подпругу в тяжелую пряжку. Она говорила с лошадью по-испански, что-то непрерывно шептала и бормотала, поэтому не слышала ничего вокруг. Не хотелось покидать Шарпа, возвращаться в город к anfrancesados, сторонникам французов, но там была Антония, она была больна, и только Тереза могла спасти ее от ужасов осады. А потом, с Божьей помощью, она вполне окрепнет для того, чтобы уехать.

А брак? Тереза вздохнула и подняла глаза к небу. Плохо, что Антония – незаконнорожденная, но она знала, что не будет следовать за армией, как потерявшийся щенок, а Ричард Шарп не останется жить в Касатехаде. Все равно пожениться? По крайней мере, у ребенка будет фамилия, хорошая фамилия, которую девочке будет не стыдно носить, а не обидная запись в метрике «отец неизвестен». Она снова вздохнула. Всему этому придется подождать, пока не кончится осада, а ребенку не станет лучше. Вдруг, как туча, ее накрыла мысль о том, что может случиться, если Шарпа убьют. Тереза пожала плечами: тогда она просто скажет, что они поженились до осады, что еще остается?

Хэйксвилл подождал, пока ее руки будут заняты, выскользнул из-за перегородки с байонетом в руке, схватил ее за волосы и потянул вниз, навалившись всем своим немаленьким весом. Она беспомощно упала, успела ударить его, но он прижал конец тонкого байонета к ее горлу и, привстав на колени, прохрипел: «Привет, мисси». Она ничего не ответила. Его лицо нависло над ней: «Португалочка, да?» Сержант рассмеялся: это был подарок богов к его первому дню в новой роте. Все еще держа байонет у горла, он приподнялся, чтобы получше ее рассмотреть. Взбрыкнула лошадь, но лошадей он не боялся, поэтому снова засмеялся и прижал коленом ее талию к полу. Красотка, даже красивее, чем он увидел через щель в стойле. Она будет его помнить всю жизнь. «Говоришь по-английски?» - девчонка не отвечала. Тогда он надавил на байонет – легчайшее движение, даже кожу не оцарапал: «По-английски могешь, мисси?»