Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров - Иван Ефремов

Перед сном Громову и мне пришлось порядком помучиться, как не раз уже в этом пути, после высоких перевалов или большой ходьбы по горам. За многолетние путешествия в трудных условиях, требовавших громадного физического напряжения, у обоих сердца были изношены. Мы всегда задыхались здесь, на высоте, едва только вытягивались на постели. С завидной безмятежностью спали Орлов и Эглон, а поближе к входу, за печной трубой, свернулся наглухо закупоренный в мешок и два полушубка наш зябкий Данзан…

Пять последующих дней прошли в беспрерывном лазании по обрывам и в раскопках костей… После того как мы с Орловым горевали над рассыпавшимся скелетом гигантского двуногого хищного ящера — тираннозавра, нам удалось обнаружить, что некоторые кости уцелели в необрушенной стенке обрыва. Песчаник с прослойками конгломерата оказался довольно твердым, но мы упорно долбили его. Открылся почти полный череп, позвонки, челюсть и зубы громадного хищника с белыми костями замечательной сохранности. Этот череп сейчас украшает зал Палеонтологического музея Академии наук. Но никто из посетителей музея и не подозревает, какого труда стоила добыча этого черепа первооткрывателям Нэмэгэту.

Обрубленная со всех сторон глыба серого грубого песчаника нависала над нашими головами на семиметровом обрыве. Глыба была так тяжела, что соединенные усилия всего нашего отряда не могли бы удержать ее от падения, означавшего гибель ценной находки. Осторожно отбивая маленькими кусочками породу, мы отняли группу громадных шейных позвонков хищника, левую челюсть и два ребра. Вес глыбы уменьшился до полутонны, но все же тяжесть осталась опасно большой.

Эглон, опираясь на наши плечи и подтягиваемый вверх с уступа обрыва на руках, сумел залить открытые кости черепа гипсом, обмотал глыбу травой и тряпками. Теперь на эту мягкую оболочку можно было накрутить веревки, закрепить их за вбитые вверху ломы и подрубить породу под глыбой. Отделенная от скалы тяжесть была тихо спущена прямо на мягкую подстилку на дне крепкого ящика, установленного в специально вырубленной в глубине промоины выемке. Из соседней промоины была извлечена полная челюсть травоядного динозавра с утиным носом — зауролофа, в которой превосходно сохранились все ее пятьсот зубов.

Побывали мы и в Северо-Западной котловине, где выдолбили из трехметровой отвалившейся плиты конгломерата таз, позвонки и задние лапы маленького хищного динозавра. Эглон и Громов показали мне изогнутый горбом позвоночник крупного ящера, который выходил из песка в дне одного из многочисленных мелких оврагов. Вопреки скептицизму Громова мы с Эглоном пришли к заключению, что ниже в песке должен залегать скелет. Однако на то, чтобы выкопать его, не было ни времени, ни сил. Отметив «горбатый позвоночник» на плане обследованной части лабиринта, мы оставили его в покое. Находки все учащались. Громов, лазавший по обнажениям с утра до темноты, нашел на крутом обрыве целую маленькую черепаху. Отважный профессор вывихнул ногу, но расчистил находку и, отчаянно хромая, привел сюда Эглона, который заключил черепаху в гипсовый футляр.

Повар Никитин выбыл из числа «охотников» за костями: надо было кормить вечно голодную компанию. Едва брезжил рассвет, как в холодных сумерках поздней осени загорался огонек кухонного костра, спрятанного в глубине овражка. Слышно было, как закоченевший повар кряхтел и разминался и, отогревшись, начинал возню. Тянуло аппетитным дымком жарившихся оладий. Через полчаса повар устраивал побудку: «Научная сила, кончай ночевать!» В соседней палатке слышалось: «Эй вы, драконы, дзерены, пироги поспели!» — и лагерь пробуждался.

Зато Андросов, сначала относившийся к общему палеонтологическому воодушевлению недоверчиво и с оттенком презрения, поработав на раскопках, неожиданно пристрастился к поискам ископаемых. Старший шофер был индивидуалистом и ходил всегда в одиночку. Удачливость его была анекдотична. Однажды вечером, греясь у печки в палатке, мы подводили итоги находкам, и я посетовал, что до сих пор никто не нашел самых больших ящеров — зауропод. Бедренная кость такого ящера почти в четверть тонны весом была бы хороша для музея…

Заинтересованный Андросов попросил подробно описать вид такой кости, забавно сморщил свой короткий нос и затем, лукаво прищурившись, объявил:

— Завтра найду!

Все присутствовавшие подшучивали над Андросовым, но он был невозмутим. На следующий день мы — Орлов, Громов, Данзан и я — отправились на исследование северной части лабиринта, поближе к хребту.

Эглон оставался в Главной котловине и бродил с рабочими от находки к находке, гипсуя, проклеивая, упаковывая. Я пошел в сопровождении Пронина, который внезапно наткнулся на скелет черепахи в ярко-желтых косослоистых песках наверху невысоких склонов Северо-Западной котловины. Мы раскопали мелкие белые косточки с острыми когтевыми фалангами — переднюю лапу черепахи. Действуя раскопочными ножами, мы расчистили в глубине обрыва еще лапу и часть панциря, четко выделявшиеся на оранжевом песке. Приятно было смотреть на увлеченного работой Пронина — искусные пальцы механика любовно очищали, метили, заворачивали в бумагу хрупкие кости. Пронин работал так, как будто всю жизнь только и занимался выемкой ископаемых костей, и я подумал, как много значит интерес к работе. Для человека с живой душой, интересующегося работой, легко научиться любым производственным навыкам и стать мастером разных дел, в то время как равнодушные люди часто оказываются тупыми учениками и, обучившись чему-нибудь, считают это великим достижением.

Уложив находку в рюкзак, мы прошли до конца котловинки — «тупика» из обвалившихся громадных глыб конгломерата, в котором днем раньше сделали несколько интересных находок — остатков мелких хищных динозавров. В подмыве узкой перемычки между двумя расширениями ущельица мы заметили торчавшие из глинистого песчаника черные зубы — ножевидные, с пильчатой нарезкой по краю: они принадлежали хищному ящеру. Отсюда мы добыли передний конец челюсти и направились к востоку, поперек больших оврагов. Скоро мы спустились в глубокое ущелье — каньон, шедший прямо от подножия хребта. Таких ущелий здесь было три, параллельных одно другому и разделенных высокими платообразными грядами. С запада на восток стены ущелий становились все выше, а водотоки — шире. Мы назвали каньоны «Малым», «Средним» и «Большим» и принялись изучать их обрывы снизу, передвигаясь по дну ущелий. Странные формы выветривания выступали в крутых желтых стенах. В каждом ущелье они были свои, повторявшиеся без конца на большом расстоянии, что создавало почти тревожное впечатление архитектурной ценности, осмысленно устроенной человеком. В Среднем каньоне преобладали громадные столбы, сужавшиеся кверху и выстроившиеся, как ряды высоких бочек, по пятнадцать метров высоты. В Малом ущелье стены были изукрашены точеными столбиками со вздутиями и перехватами в ложнорусском стиле.

В Большом каньоне поражали правильностью и сложностью своей отделки бесконечные ряды индийских колонн, уходившие в теневую глубину ущелья, а за следующим залитым солнцем поворотом вся стена казалась усаженной как бы большими песочными часами, впадинки между которыми создали на ней сетку из теневых черных треугольников.

Пробираясь по дну Среднего каньона, я заметил глыбу конгломерата, упавшую сверху и расколовшуюся на несколько частей. В глыбе оказался скелет гигантской черепахи, почти в метр длиной, какого-то нового вида. Я призвал на помощь Эглона с его рабочей бригадой, состоявшей из «батарейца», Ильи и Павлика. Скоро Павлик, умело распоряжаясь, заворачивал куски панциря в несколько слоев оберточной бумаги, а Жилкин и Иванов подбирали мельчайшие кусочки костей на дне сухого русла. Я наблюдал за всей компанией с высоты обрыва. Сердито хмуря тонкие брови и сверкая раскосыми глазами, Павлик заставил товарищей собрать все кусочки до последнего. Только с большим трудом удалось им вынести находку в заплечных мешках, карабкаясь на отвесные кручи.

Горы словно разгневались на нас за потревоженное кладбище драконов, огромные размеры которого с каждым днем становились все яснее для нас.

Начали бушевать страшнейшие ветры. Днем и ночью дули они без перерыва, острыми иглами кололи лицо песком на раскопках, рвали и трепали палатки, ночью не давали топить печки. Пришлось оборудовать у печных труб дополнительные выходные колена.

Особенно неистовствовал ветер на раскопках. Заметая глаза песком, он невыносимо мешал работать. Каждый взмах лопаты, каждый удар кирки или молотка отзывался горстью песка или кусочков камня, с силой брошенных в лицо. Защитные очки из-за плохого качества стекол не позволяли делать в них тонкую работу, и их приходилось снимать.

Наши молодые рабочие безропотно переносили все невзгоды и старались изо всех сил. С рассвета до ранней осенней ночи молодежь долбила кирками неуступчивые песчаники древнего кладбища ящеров, рылась, размешивала гипс, пилила доски. Уставшие донельзя, после ужина ребята забирались в свою палатку и мгновенно засыпали. Вечернее пение, шутки и музыка временно прекратились. Из-за ночного холода все койки в палатке рабочих были сдвинуты вместе и завалены грудой теплой одежды — ватниками, кошмами, козьими дохами. Палатка, занесенная песком и пылью, закопченная дымом, превратилась в мрачную берлогу, но у меня не хватало духу заставить героически трудившихся, измученных ребят навести порядок. Скрепя сердце я примирился с этим до окончания раскопок.