Черная кровь. Черный смерч - Ник Перумов

Ромар шагнул наугад, ударился обо что-то, и оно рухнуло, на миг наполнив молчаливую вселенную звоном и скрежетом. Потом Ромар, кажется, увидел кострище: смутно краснеющие угли и голубые языки угарного пламени, которое никто не поддерживал. Ромар протянул вперёд руку, стараясь ладонью ощутить идущее от огня тепло. «Ладонью? – удивился он и сам себя успокоил: – Да, ладонью». Была рука, была ладонь, а тепла не было, и, значит, не было костра. Мучительно, до истомы хотелось погрузить пальцы в угли, проверить, что там скрыто, но Ромар не стал этого делать. Если Рута сказал истину, то кто знает, что переменится в нижнем мире от этого прикосновения?

Ромар сделал ещё один слепой шаг, прислушался. Слух тоже не помогал, всё кругом было обманным, но всё же врождённым чутьём Ромар почувствовал опасность. Так в тишине и спокойствии идёт степной вал, или страшная волна, прорвавшая в верховьях реки ледяной затор, несётся по узкому руслу, перемешивая грязь, землю, пену, задирая в небеса изгибистый гребень, готовясь смять и растереть в слизь всякого встречного. Но пока бедствие не рухнуло, вокруг царят удивительная тишина и редкостное спокойствие, лишь далёкий бубен продолжает звать, ударяя всё резче и тревожнее. Покорный этому звуку, Ромар шагнул назад и с маху врезался во что-то неподатливо твёрдое, палящее невыносимым огнём и холодом. Оно опрокинуло Ромара, ударило в грудь, размазав по земле, расплескав кровь и разум, ударило, не глядя, не думая и, кажется, даже не заметив. А потом так же безразлично отхлынуло, позволив тому, что осталось, уползать в свой нижний мир.

Ромар открыл глаза.

Малый костёр продолжал тлеть. Липовая колода, в которой вытирали огонь, рассыпалась горой угля, но тяжёлые лесины, уложенные по сторонам костра, не давали углю прогореть слишком быстро, подпитывая кучу жара своей волглой древесиной. Матхи сидел напротив, мерно постукивая в бубен. Редкие сполохи озаряли его лицо и незрячие глаза. Лицо казалось неживым и отрешённым, но Ромар понял, что Матхи уже здесь, что он давно вернулся из верхнего мира и не бросает бубен лишь ради самовольника Ромара.

– Спасибо, – хрипло выдавил Ромар.

– Ты видел? – спросил Матхи, оставив бубен.

– Нет. Там было темно.

– Там было светло, – возразил слепец. – Надо лишь уметь видеть. Но если ты не видел это, то как же ты сумел уйти живым?

– Не знаю. Меня ударило очень сильно. Я уцелел только потому, что ему не было до меня дела.

– Ты знаешь, что это? Или – кто? Прежде я не видал ничего подобного, а теперь уже месяц, как оно бушует там.

– На моей памяти подобного тоже не бывало. Но я всё равно знаю. Это магия мёртвой стихии. Только у мёртвых стихий может быть такая огромная и тупая мощь.

– Ты хочешь сказать…

– Да. Это проснулся кто-то из предвечных властелинов. Их осталось всего двое: Хоров и Кюлькас. Я не знаю, который из них открыл глаза, не знаю, что его разбудило, не знаю, как усыпить его вновь. Но теперь я понимаю, откуда идут тревога и неустройство в мире.

– Ромар, – прошептал Матхи. – Мне страшно. Я часто поминал в молитвах и заклинаниях древних владык, но надеялся, что в жизни их нет, а есть лишь косная сила, которую невозможно побороть, как нельзя запрудить Великую реку, но которая пугает не больше, чем река, когда стоишь на берегу. А теперь всё это стало правдой, и я не вижу силы, способной остановить этот поток.

Ромар вспомнил старого шамана маленьким белоголовым мальчишкой и не удивился последним словам.

– Ничего, – сказал он. – Мы что-нибудь придумаем.

Каков ни будь праздник, а вечным ему не бывать. Августовский день – не июньский, он куда короче, а дел требует побольше. И хотя дожинки еще не кончились и вечером праздник продолжится, с утра всех зовёт работа. Со второго дня дожинок считается новый год, а его с новым огнём встретить надо. С вечера все очаги в селении погасили, золу через порог кинули, развеяли по ветру. Перед рассветом хозяйки пошли на поле за новым огнём. Нагребали в черепок горящих углей, одаривали колдунов пирогом с вязигою. Пирогов натащили гору, а вечером сами же и съедят. Вечером – главное действо дожинок – поле на зиму почивать укладывают. А с утра – как ни крути – работа.

Таши помогал заготавливать рыбу. Работа считается детской, но по нынешним уловам – мужику впору справиться. Вот Таши на неё и поставили. Женщины возле уреза воды потрошили рыбу, мыли, сливали в корчаги налимьи и сомовьи молоки, разделывали тушки, и Таши таскал готовое наверх: нанизанные на вертела жемчужные звенья севрюги, розовые, сочащиеся неяркой кровцой пласты сомовины, связки мелкой рыбёшки. Наверху дымно тлели смолистые корневища и горькие осиновые плахи. Чумазый Муха распоряжался в коптильне. Праздник не праздник, а рыбы надо накоптить побольше. Хлеб в этом году родился неважнецкий, трава повыгорела – значит, и на стадо надежда невелика, грибов в дубравах и вовсе нет. Правда, грибам ещё и не время. Сговорятся Кюлькас с Хоровом, пришлют тёплых дождей, так мигом насыплет по рощицам груздей и лисичек – только успевай ломать. А ну как не будет дождя? Тогда вся надежда на рыбу.

Таши, не чувствуя тяжести, бегом взбирался на обрыв, обрушивая лавины песка, скатывался к воде. Радостная сила переполняла его. Жаль было лишь одного: Уники нет рядом, с утра её забрал Ромар для каких-то своих колдовских дел. Но ведь не на век забрал: вечером они непременно увидятся. Ожидание наполняло душу жгучей дрожью, заставляло торопить время и торопиться самому.

К полудню из селения принесли обед. Сегодня весь род ел дёжень на простокваше, затёртый из нового, ещё не высушенного зерна. Хлебали дёжень из большущей лепной миски, сидя кружком. Тёплый ветер рябил воду на реке. Вкусно пахло свежей рыбой. Хорошо было.

После обеда все, кто помоложе, полезли купаться, хотя вода была уже по-осеннему холодна. Лишь двое сменщиков в коптильне продолжали поддерживать огонь. Таши уже два года не купался на глазах у людей. Не мог вынести любопытных взглядов, искоса кидаемых на его нагое тело. Неважно, что с виду он точно такой же, как и прочие люди, но вдруг он всё-таки мангас? Бывает, что так просто мангаса от человека и не отличишь.

Сородичи всегда купались вместе, не разделяя мужчин и женщин и не смущаясь человеческой наготой. На этот раз Таши скинул одежду и бросился в непривычно медленную и мутную воду. Теперь даже на середине потока было видно, что река больна, но сейчас Таши мог думать только о радостном. Единым духом он отмахал сажёнками до середины реки, чуток полежал на воде, позволяя струям сносить себя вниз, и, словно проснувшись, принялся выгребать против течения, чтобы выйти из воды там же, где входил. Обычно пересилить реку оказывалось очень не просто, но сегодня Таши не чувствовал усталости. На берег он выходил медленно, не торопясь, сгоняя ладонями струйки с груди и боков. Как и прежде, он чувствовал на себе опасливые и нескромные взгляды, но отныне ему не было до них дела. Смотрите сколько угодно, всё равно ничего особенного не высмотрите. Я такой же человек, как и все, я настоящий, как бы вам ни хотелось видеть во мне урода.