Жизнь зовет. Честное комсомольское - Агния Кузнецова

Тихон восторженно выбивает чечетку на тающем снегу. А Павел опускает голову и молчит. Ему жалко уезжать из колхоза. Хотя он немножко и соскучился по матери, ко ему хочется подольше побыть около сельскохозяйственных машин, мастерских МТС, среди таких людей, как председатель и дяди Феди.

Глава пятая

Павел идет по снегу, мимо магазина, школы, заглядывает в окна новых домов переселенцев, приехавших веской из центральных областей страны. Он останавливается у ворот небольшого дома с веселыми светло-зелеными ставнями. Здесь живет дядя Федя маленький.

Павел заходит во двор. На него с ожесточением лает черный пес и мечется на цепи. Двор небольшой, но чистый и уютный. Справа — дом. Прямо — коровник, над ним сеновал. За коровником березовый плетень и калитка в огород. Забор, отделяющий соседнюю усадьбу, закрыт высокой поленницей дров.

Павел поднимается ка крашеное крыльцо, открывает дверь в сени. Но в это время до него доносится скрип открывающейся калитки и знакомый крик:

— Эй, Павел!

Из огорода выходит дядя Федя маленький. На голове у него полотенце. Лицо ярко-красное, усеянное каплями пота. В руках таз и разбухшая от воды мочалка.

— Мы уезжаем завтра утром, — говорит Павел.

Я пришел попрощаться.

— Хорошо, что пришел! — 1 Дядя Федя открывает дверь и приглашает Павла зайти.

В доме прежде всего ощущается тепло, от которого отвык Павел за эти дни. В прихожей просторно, даже пусто. Стол, накрытый клеенкой, голубая скамейка у окон и русская печь, покрашенная такой же голубой краской, с занавеской у плиты. Но горница поражает Павла. Он не ожидал в этом маленьком сельском доме увидеть бархатные дорожки на полу, мягкие стулья и диван, зеркальный шифоньер и кровати с никелированными спинками.

Два белоголовых мальчугана, прекратив игру в кубики, с любопытством глядят на Павла большими отцовскими глазами.

Дядя Федя усаживает Павла на стул, и тот, смущаясь, косится на свои ноги, оставляющие следы на чистом желтом полу, Дядя Федя вытирает полотенцем лицо, голову, шею и садится около Павла:

— Значит, завтра покидаешь нас? Ну, желаю тебе учиться так же хорошо, как работал. Будет возможность — приезжай. Тепло-то на душе к нашему колхозу останется?

— Останется, дядя Федя. Буду помнить и работу «в ночную» и вашего «стального коня». Привык. Уезжать жалко…

— То-то же! — улыбается дядя Федя. — Труд-то наш здорово затягивает. Еще, того гляди, школу кончишь, да и к нам?

— Может, и к вам, дядя Федя. Я комбайном интересуюсь. Машина интересная, и вокруг такое приволье…

— Вот и хорошо! Поработаешь, поймешь все до тонкостей, а там и в какой-нибудь машиностроительный институт поступишь, — советует дядя Федя. — Стеша! Стеша! — кричит он, услышав в сенях шаги жены. — Давай чаевать. Гость у меня!

В дверях показалась румяная, миловидная женщина.

Павел смущается еще больше:

— Мне надо идти, дядя Федя, ребята ждут…

— Ну, коли так — иди. — Дядя Федя провожает его до крыльца, крепко жмет руку и прикрикивает на лающую собаку: — Цыц, дура!

Несколько минут Павел стоит у ворот дома, потом несмело переходит дорогу и направляется во двор с надписью «Правление колхоза „Красный Октябрь“». У крыльца стоят два мотоцикла и коричневая «Победа». Павел робко поднимается на крыльцо, входит в небольшую прихожую, заставленную стульями. Около открытой двери громко разговаривают две женщины. Из комнаты доносятся голоса, стук пишущей машинки, щелканье счетов. Дверь в другую комнату, с надписью «Председатель колхоза», закрыта.

Павел садится на стул и думает: «Зачем я пришел сюда?»

Женщины проходят в шумную комнату. Павел остается один. Он подходит к закрытой двери и дотрагивается до ручки. С легким скрипом дверь открывается. Павел испуганно закрывает дверь, ко успевает увидеть за столом председателя. В военном кителе он кажется моложе, строже и красивее. Председатель что-то читает, склонив черную, с проседью голову, и его кожаные руки спокойно лежат на столе.

Павел слышит голос председателя: «Войдите!», но тут же, не оглядываясь, выбегает на улицу.

Погода изменится! Об этом первыми заговорили колхозные старики, залегшие на старинные русские печи, чтобы теплом унять боль в поясницах, в натруженных за долгую жизнь ногах и руках.

Вечером радио извещает о погоде на завтра: осадков нет, температура воздуха 14 градусов тепла.

К утру меняется направление ветра. Теплое дыхание его с удивительным проворством сгоняет снег, сушит землю, поднимает полегшие хлеба.

И притихший в напряженном ожидании колхоз оживает.

На рассвете Павел неслышно одевается, бесшумно проходит мимо безмятежно спящих товарищей и выходит на улицу.

В соседних дворах хозяйки позвякивают подойниками, мычат коровы. Из труб поднимаются в небо прозрачные полосы дыма. Свежий деревенский воздух припахивает то дымком, то душистым сеном, то прелой соломой и навозом.

Павел бредет к полям по грязной дороге. Хочется ему еще раз взглянуть ка те места, где он ожил, где столько передумал и перечувствовал.

Ему немного грустно, как всегда при расставании. Вокруг пусто, тихо и уныло. А давно ли ка сотни гектаров вдаль и вширь торчала здесь рыжая картофельная ботва, желтым пламенем горело рыжиковое[3] поле, белели тучные бока капусты и вылезшего из земли турнепса! Теперь глаз ласкает только большой четырехугольник зеленой люцерны.

Не спеша, в глубокой задумчивости Павел идет мимо этого поля, помахивая подобранной ка дороге голой тальниковой веткой. Вдруг он слышит совсем рядом сигнал машины. Он отскакивает в сторону. Коричневая «Победа» догоняет его и, скользя по грязи, пытается выбраться из рытвины. Шофер со скрежетом переводит рычаг ка первую скорость. Мотор воет от напряжения, но колеса, разбрызгивая жидкую грязь, крутятся на одном месте.

Дверца автомобиля открылась, и на дорогу по-юношески легко выпрыгнул Василии Ильич. Его нисколько не смущает, что ноги по щиколотку уходят в грязь. Он наклоняется, внимательно приглядываясь к колесам.

— Давай назад! — кричит он шоферу, прижимается боком к буферу и, обхватив капот кожаными руками, телом толкает автомобиль.

Павел бросился на помощь председателю. Эх, если бы в этот момент была у него сила Ильи Муромца! Но горячее желание человека нередко делает чудеса. Мускулы Павла становятся железными, ноги врастают в грязь, лицо багровеет.

Автомобиль плавно отходит назад.

— Ну, силен, парень! — одобрительно говорит председатель и с недоумением смотрит на неизвестно откуда взявшегося помощника. Затем он весело прищуривает живые черные глаза: — А! Правая рука дяди Феди! Павел! — узнает он мальчика.

Павел счастлив. Он и не мечтал, чтобы Василий Ильич узнал его.

— Разве ж вы не уехали? — спрашивает председатель.

— Уезжаем утром.

— Но сейчас уже утро, а ты за два километра от села! — Председатель внимательно смотрит в открытые голубые глаза Павла. — Ты зачем тут?

Павел смущен:

— Я хотел еще раз посмотреть на поле, где работал.

Этот ответ слишком о многом может сказать человеку с чутким сердцем. Нет, не просто золотой пшеничный массив с куском дороги, с куполом мрачного осеннего неба так запечатлелся этому юноше, если, уезжая, он бредет сюда чуть свет по грязи, рискуя отстать от товарищей.

— Поле как поле, — говорит председатель, — все поля одинаковы… Вот кроме этого! — Он с усмешкой кивает на зеленое поле люцерны. — Пойдем-ка посмотрим.

Широкими шагами он идет по тщедушной траве, не вынимая рук из карманов кожаного пальто, и на ходу говорит Павлу:

— Молодой агроном впервые попробовал собрать с одного поля два урожая люцерны. А я вот и рассердился на него. Не за то, что новые способы применяет. Это хорошо. А то плохо, что для пробы не надо таких больших массивов брать. «Омоложу землю, после покоса забороную»! — передразнивает он агронома. — А она, видишь, чахоточная уродилась. Куда ее теперь? Только телятам на зиму.

Павел молча идет сзади председателя. Ему жалко ступать на эту молодую зеленую травку.

Они выходят на дорогу к автомобилю, и шофер открывает дверцу.

— Садись, — говорит председатель, — довезу, а то опоздаешь.

Павел неловко влезает в машину, садится в самый угол мягкого сиденья. Василий Ильич опускается рядом., Шофер, навалившись на спинку переднего сиденья, захлопывает за председателем дверцу.

— К селу? — спрашивает он.

— Да… Впрочем, нет. К полевому стану.

Через минуту они выходят на поле. Оно почти убрано, только небольшая часть его еще занята густой, местами полегшей пшеницей.

— Ну вот и твое поле, — говорит Василий Ильич. (Но Павел больше глядит на него, а не на поле.) — Чем же так полюбилось тебе оно? — Он стоит напротив Павла и смотрит на него с ласковой усмешкой.