Мужчина и женщина - Макарий Маркиш

Монолог этот принадлежит Ипполиту Терентьеву, семнадцатилетнему юноше, смертельно больному туберкулезом, который пробует застрелиться и вообще выделяется своей экстравагантностью даже среди неординарных героев «Идиота». Ничего подобного мы от князя не слышали, и вообще никакой связи между этими словами Ипполита и предшествующим содержанием романа не прослеживается, за исключением разве что назойливых напоминаний об уникальных женских достоинствах Настасьи Филипповны, из-за которых князь впоследствии лишился рассудка, а она сама – жизни.

Однако к «тезису о красоте» автор возвращается еще раз – всего однажды. Происходит это в шестой главе четвертой части романа, когда несчастный князь уже приближается к своему закономерному финалу. Напоминает нам про него Аглая Епанчина, девушка, любящая князя и вызывающая симпатию и доверие у читателя:

«Слушайте, раз навсегда, – не вытерпела, наконец, Аглая, – если вы заговорите о чем-нибудь вроде смертной казни, или об экономическом состоянии России, или о том, что «мир спасет красота», то… я, конечно, порадуюсь и посмеюсь очень, но… предупреждаю вас заранее: не кажитесь мне потом на глаза! Слышите: я серьезно говорю! На этот раз я уж серьезно говорю!

Она действительно серьезно проговорила свою угрозу, так что даже что-то необычайное послышалось в ее словах и проглянуло в ее взгляде, чего прежде никогда не замечал князь и что, уж конечно, не походило на шутку».

Давайте и мы прислушаемся к этому серьезному голосу и прекратим вешать на Достоевского нелепость, «брошенную» одним эксцентричным персонажем в адрес другого. Мир спасает не красота; мир спасает Христос, Бог распятый и воскресший, причем при нашем активном участии: «Мы соработники (споспешники) у Бога» (1 Кор. 3:9). А вот с этим эстеты и интеллектуалы эпохи Серебряного века ну никак не могли согласиться: потому и уцепились они за красоту, вдруг да и вывезет… Им подошли бы и сапоги всмятку, лишь бы от них самих ничего не требовалось.

Но не спешите оттеснять нашего классика в тень, когда заходит речь о красоте. Его перу принадлежит суждение гораздо более глубокое, серьезное и зрелое, чем случайная фраза нервного Ипполита. Оно, конечно, хорошо известно, но во всевозможных эстетских сочинениях цитируется гораздо реже, а если и цитируется, то уклончиво, урывками, стыдливо, как будто пытаются не раскрыть, а спрятать его содержание. Митя Карамазов в предисловии к своей исповеди брату Алеше («Братья Карамазовы», часть первая, книга третья, глава третья):

«…Насекомым – сладострастье!

Я, брат, это самое насекомое и есть, и это обо мне специально и сказано. И мы все, Карамазовы, такие же, и в тебе, ангеле, это насекомое живет и в крови твоей бури родит. Это – бури, потому что сладострастье буря, больше бури! Красота – это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки…

Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы.

Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, – знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей».

– Отец Паисий Святогорец советует держаться от красоты подальше. Вот какой разговор с кем-то из молодоженов он вспоминает: – Красивую ли жену взял?

– Красивую…

– Э, не будешь иметь награды от Бога. Христиане должны жениться на некрасивых женах, чтобы утешались и они.

Есть хорошая пословица: не родись красивой, а родись счастливой.

Могли бы вы это прокомментировать?

– Красивыми и в самом деле рождаются, по крайней мере некоторые; но счастливыми только становятся… Или не становятся. Так что пословица бьет мимо цели.

Мимо цели ударил здесь и отец Паисий. Ведь цель наша – не награда от Бога за некие «подвиги», не торговля с Ним, а любовь к Богу и к ближнему. Молодожены друг для друга – скорее чем жених и невеста! – обязательно самые красивые. Если же это не так, значит, молодоженам не хватает любви, им срочно нужна духовная помощь.

В былые времена «роман начинался с момента венчания». В нормальном браке жена для мужа должна быть самой красивой, самой лучшей и абсолютно не сравнимой ни с одной женщиной во всем мире, независимо оттого, много ли в ней объективного сходства с классическими мраморными статуями, рафаэлевскими полотнами или телевизионными идолами. То же самое, с очевидной поправкой, и муж для жены. А иначе будет ли в таком браке утешение?

– Между красотой и счастьем нет соперничества?

– Бывает, что и нет, бывает, что и есть. Они как бы в разных весовых категориях или в разных плоскостях. Чувство прекрасного, которое сопровождает супружескую любовь, необходимо для счастья и драгоценно для всех – и для самих супругов, и для их близких, членов семьи, и для окружающих. А чувство мужчины, вырастающее из обожествления женской красоты, которое столь многократно и многообразно воспроизведено Достоевским и другими авторами, которое раскрепощает в душе содом под эстетским камуфляжем, убийственно и самоубийственно.

Красота, как и свобода, – сложнейшая, неохватная философская проблема: по крайней мере, в этом Митя Карамазов не ошибся. А нам с вами важно в первую очередь осознать подчиненное место красоты по отношению к любви и к другим нравственным ценностям. Красота не спасает мир ; но она может содействовать нашему спасению – или противодействовать ему.

Едва ли не самое замечательное свое стихотворение про некрасивую девочку (пусть-ка его выучат наизусть – только полностью, а не отрывками! – веете родители, педагоги и проповедники, кто находит нужным сулить девочкам ад за серьги и бусы, за губную помаду, тушь для ресниц, за карманное зеркальце и вообще за интерес к своей внешности) Николай Заболоцкий завершает вопросом, далеко не риторическим, настоятельно требующим ответа:

…Что есть красота

И почему ее обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

В образном контексте стихотворения последний вопрос повисает в воздухе, но мы на него легко ответим: разумеется, у красоты есть и формальная сторона, и содержательная. Однако обратим внимание на предыдущую строчку: обожествляя красоту в том или ином ее проявлении, мы гарантируем себе нравственную катастрофу.

Непростительным заблуждением (буквально непростительным: наши дети нам его не простят) было бы отождествить формальную красоту, сосуд, который сам по себе пуст, с греховным, «мирским» ее восприятием, а содержательную, глубинную – с благодатным, одухотворенным, «церковным». Страшная и таинственная вещь, содомский идеал красоты, буря сладострастья, которую Митя видит у себя в сердце и переносит на «огромное большинство людей» и которая в конце концов сгубила самого Митю – она-то и есть тот самый огонь, не столько мерцающий, сколько пылающий, «и горит от него сердце», и если мы, забыв Христа, обожествляем огонь , то, словно мотыльки, в нем и сгораем.

В подтверждение сказанному призовем в свидетели Пушкина. Все, конечно, помнят строки из восьмой главы «Евгения Онегина» о юности поэта в Царском Селе: «В те дни, когда в садах Лицея я безмятежно расцветал…» Но протекли годы, и настало время переоценить прошлое, а заодно и дать ярчайшую характеристику «обожествленной красоты»:

В начале жизни школу помню я;

Там нас, детей беспечных, было много;

Неровная и резвая семья.

………………….

И часто я украдкой убегал

В великолепный мрак чужого сада,

Под свод искусственный порфирных скал.

Там нежила меня теней прохлада;

Я предавал мечтам свой юный ум,

И праздномыслить было мне отрада.

…………………

Другие два чудесные творенья

Влекли меня волшебною красой:

То были двух бесов изображенья.

Один (Дельфийский идол) лик младой

Был гневен, полон гордости ужасной,

И весь дышал он силой неземной.

Другой женообразный, сладострастный ,

Сомнительный и лживый идеал —

Волшебный демон – лживый, но прекрасный ,