Колдунья - Александр Бушков

Глава четвертая

Печальное свидание

К сожалению, в любом, даже самом бурном романе рано или поздно наступает время, когда улетучивается сладостное забытье и настает пора думать и говорить всерьез, совершенно трезво и даже холодно. Примерно это и произошло с Ольгой — накопилось достаточно оснований для серьезного разговора… Включая самые свежие открытия, с которыми неизвестно еще, правда, как поступить…

Она мягко, но непреклонно отстранила обнимавшую ее руку, приподнялась и уселась в постели, положив под спину пышную подушку. Сердечный друг, ее первый и пока что единственный мужчина, недоуменно взглянул, вновь попробовал было заключить ее в объятия, но, уловив что-то, оставил попытку.

— Оленька, солнышко, что…

— Солнышко, — произнесла она с расстановкой, с легкой улыбкой глядя в беленый потолок. — Звезда моя, золотце, пленительная прелесть, гений чистой красоты… последнее, как я недавно точно установила, заимствовано у санкт-петербургского поэта, что, впрочем, неважно… Что еще? Насколько мне помнится, чуть ли не полный набор классических эпитетов из древней мифологии: наяда, дриада… разумеется, нимфа…

— И амазонка, конечно, — сказал Борис, старательно переводя разговор на самый шутливый тон. Что-то он явно почувствовал, но пока не относился к этому серьезно…

— Ах да, я и запамятовала, — сказала Ольга с той же ироничной улыбкой. — И амазонка, конечно… Милый, это прекрасно, спору нет, это красиво, романтично. Наш роман протекал пылко, бурно, мне не в чем тебя упрекнуть… И все же позволь тебя спросить: что дальше?

— То есть?

Ольга терпеливо произнесла, предельно внятно выговаривая слова:

— Я имею в виду будущее. Наше с тобой. Должно же у нас быть какое-то будущее, не правда ли? Это прекрасно, все, что здесь происходит. — Она небрежным жестом обвела комнату рукой. — Действительность оказалась даже приятнее смутных девичьих фантазий. Но, Борис… Рано или поздно настает время, когда начинаешь задумываться над будущим. Такие уж мы, женщины, приземленные и практичные существа… Меня вдруг охватило неодолимое желание узнать, каким ты видишь наше будущее.

— Тебя что-то не устраивает?

— Угадали, милый поручик…

— Что?

— Я же говорю, полная непроясненность будущего. Мы уже с дюжину раз были здесь, и это, повторяю, прекрасно… Ну а дальше? Я этой темы до сих пор не затрагивала, но сейчас, уж не посетуй, настал такой момент… Хочется полной ясности. Если ты намерен просить моей руки, я, признаюсь по секрету, готова…

Она ощутила тягостный и горький сердечный укол — видя, как изменилось, даже исказилось его лицо, как на нем мелькнули самые разнообразные и, как на подбор, неприятные для нее чувства: досада, недовольство, раздражение, пожалуй, даже легкая злость. Услышанное, убито констатировала про себя Ольга, ему пришлось крайне не по вкусу…

— Ты знаешь, я совершенно не думал…

— А не пора ли подумать? — спросила Ольга тоном, исключавшим всякие шутки. — Прости за откровенность, но я все же не деревенская девка, которую уманивают на сеновал, а потом дарят дешевый перстенек и с прибауточкой отправляют восвояси. Наши отношения, согласись, приняли достаточно серьезный оборот. Такой, что впору думать о будущем…

Судя по лицу Бориса, все те чувства, что она подметила прежде, лишь углубились. У него был вид не застигнутого врасплох неожиданным оборотом разговора, а человека, услышавшего нечто совершенно для себя неприемлемое…

— Оленька, — наконец промямлил он с жалкой улыбкой. — Не все так просто…

— То есть? Ты меня не любишь? Только, пожалуйста, ответь по существу, без всяких нимф и дриад. Не водятся в нашей глуши дриады, да и нимфы, подозреваю, тоже…

— Я люблю тебя.

— Тогда?

— Это все очень непросто… — он старательно избегал Ольгиного взгляда.

— Так непросто, что я не пойму? Попробуй изложить как можно доступнее для глупой деревенской девчонки.

— Ну, видишь ли…

— Это, по-моему, не доступные объяснения, — сказала Ольга. — Это называется — увертки…

— Оленька…

— Ну увертки же…

— Боже мой, — сказал он убитым тоном. — Было так хорошо… Тебе непременно нужно все опошлить? Что ты ухмыляешься?

— А как тут не ухмыляться? — воскликнула Ольга. — Если я наконец-то вживую переживаю сцену из французского романа. «Ссорящиеся любовники»…

— Что ты хочешь?

— Ясности, милый, одной ясности… Я уже не спрашиваю, намерен ли ты просить у князя моей руки: по твоему лицу вижу, что мысль эта тебе категорически поперек души, как выражается наш Данила по другому поводу… Но почему? Ты дворянин, офицер, неужели не можешь быть предельно честным с девушкой, которой внезапно потребовалась полная ясность?

Он резко обернулся к ней и вскрикнул незнакомым голосом:

— Но ты же не можешь упрекать меня в том, будто я что-то обещал! Я ничего не обещал, вспомни хорошенько, никогда, ни единым словечком. Или ты решила, будто что-то подразумевалось?

— Интересные реплики, интересный тон, интересное выражение лица, — нараспев сказала Ольга, притворяясь веселой, хотя на душе скребли кошки. — Сочетание всего этого, вместе взятого, о многом свидетельствует прямо, какие там загадки… Ясно теперь, что предложения руки и сердца мне от тебя не дождаться. Но могу я узнать причины? Я за собой не знаю ничего такого, что дало бы тебе повод со мной порвать… Тогда?

Борис был хмур.

— Ты не понимаешь, — сказал он, глядя в сторону. — Родители никогда не согласятся… Прости за откровенность, но положение в обществе у тебя самое неопределенное. Воспитанница в богатом доме, девушка неизвестного происхождения… Одно ясно, что не крепостная, но этого мало.

— Для тебя или для папеньки с маменькой?

— Я от них, знаешь ли, завишу всецело, — отрезал Борис. — Не хотелось признаваться, но… Они фактически разорены, имение перезаложено. Мне… У меня… Короче говоря, я давно уже подозреваю, что они мне подыскали в Санкт-Петербурге подходящую невесту. Разговора ни разу не заходило, но, судя по некоторым обмолвкам…

— С великолепным приданым, надо полагать?

— Надо полагать, — грустно кивнул он. — Оленька, душа моя, ты должна понять… Если я пойду наперекор — это совершеннейший крах. Все рухнет. Все. У меня не будет достаточно средств, чтобы служить в Санкт-Петербурге, придется уйти в какой-нибудь глухой полк, в жуткую дыру… Вся жизнь будет кончена. Останется только пуля в лоб. Есть обстоятельства, которые сильнее нас…

— Иными словами, роман аббата Равешоля «Эмили, или удары рока», том второй, страница сто тринадцатая, — сказала Ольга, обнаружив вдруг, что испытываемые ею чувства все же далеки от черной печали. — А может, какой-то другой французский роман. Где-то я эти реплики уже читала.