Бракованные (СИ) - Манило Лина

Он все так же не отводит взгляда от дороги, но почему у меня ощущение, что он смотрит на меня? Не в зеркало, не какими-то привычными объяснимыми способами, но чем-то внутренним, практически потусторонним.

– Я тебя пугаю? – спрашивает, останавливая машину на одном из светофоров.

– А я тебя?

– А должна? – вот тут он смотрит на меня, и взгляд до того цепкий, что мне приходится вгрызться зубами в яблоко, чтобы скрыть подступившую неловкость.

Если не знаешь, что сказать, жуй. Вот и следую этому нехитрому правилу, активно работаю челюстями и смотрю куда угодно, только не на Мирослава. И не на дорогу, потому что мне иногда сложно контролировать себя – иррациональный страх бывает просыпается, и он обычно берет верх над любым здравомыслием. Потому самый лучший выход не казаться странной психичкой и не пугать людей – отвлечься на что-то. Сфокусировать взгляд на какой-то мелкой детали. Сейчас я, честное слово, благодарна этому несчастному яблоку – на еду очень легко переключить внимание, даже если это безобидный фрукт, а не что-то существенное.

– Мирослав, до начала смены еще почти час, останови пожалуйста вон возле той арки, – я кручу в руках то, что осталось от яблока, и мечтаю поскорее найти урну.

– Ты там живешь?

– Да, мы с сестрой квартиру снимаем, очень удобно, когда работа находится так близко. Никогда не опоздаешь.

– Логично, – усмехается Мирослав и сворачивает в нужном направлении. Еще несколько метров, мотор плавно затихает, а машина останавливается аккуратно у входа в арку.

– Слушай, мы точно не знакомы? Я же не сумасшедшая…

– Мы все немного безумцы, – улыбается и, похлопав себя по карманам, достает пачку сигарет.

– Я сегодня видела Пашу, – говорю, хватаясь за ремень безопасности, а Мирослав закуривает.

Я медлю, намеренно долго вожусь с ремнем, слежу за профилем Мирослава, но он словно из стали отлитый. Ни единой эмоции на лице не проявляется, ни одна жилка не трепещет. Лишь глубоко затягивается, выпуская струйку дыма в распахнутое окно.

– Мне нужно обрадоваться или огорчиться? – большим пальцем поглаживает темную бровь, усмехается.

– Он говорил о полиции… А если все-таки заявит? Нельзя же так бить людей, Мирослав… насилие – это плохо.

– Мы уже говорили об этом, – Мир обводит мое лицо взглядом, в котором обжигающее тепло смешано с ледяным холодом. – Но иногда насилие – это единственный выход, если у кого-то язык без костей и во рту болтается.

– Он кого-то из твоих близких обидел? Оскорбил?

– Можно и так сказать, – щурится, на кота довольного похожим становится. – А полиция… это меня волнует меньше всего, потому что, если бы Паша захотел, он бы уже сбегал к ним, снял побои, а не отлеживался в своей убогой комнатке, зализывая раны. Все просто.

– Это ты заставил его прощение попросить?

Мирослав молчит, только смотрит так, что ответ в глазах читается.

– Зачем?

– Потому что он тебя обидел, и он должен был попросить прощения. Это просто.

– Все у тебя так просто, – фыркаю, немного злясь. – Извиняться надо искренне, а не из-под палки! Ты у меня спросил, хочу я его видеть? Нужны мне его фальшивые извинения? Спросил? Нет, конечно. Ты ж ничего не спрашиваешь, живешь в мире придуманных тобой правил. Захотел – набил морду, захотел – в кабинку прыгнул…

– Не вижу причины что-то усложнять, – пожимает плечами и гасит окурок в пепельнице. – Арина, я не кайфую от того, что бью кому-то лицо. Мне нет нужды самоутверждаться за чужой счет. Я просто делаю то, что считаю нужным. Ты мне нравишься, потому я прыгнул. Соловьев – дерьмо, и за это ответил. Но если тебя это утешит, я собой не горжусь.

У меня нет слов. Распахиваю дверцу и практически вываливаюсь на улицу. Вокруг пустынно, и я тороплюсь забрать свои вещи. Пусть остается со своей кривой философией один на один, у меня много других забот. И пусть губы горят от поцелуев, пусть внутри все узлом сворачивается, неважно. Переболею. Мой пакет объемнее, и я нахожу его сразу, вот только один предмет не дает так просто забрать вещи и уйти. На дне багажника лежит то, что я раньше видела только в фильмах про всяких бандитов и невменяемых придурков. Бейсбольная бита.

Белая, гладкая, она словно намеренно лезет в глаза, а воображение рисует страшные картины. На мгновение чудится темная подворотня – сырая и вонючая – и тело в луже крови, а над ним усмехающийся Мирослав с этой дубиной в руках. Дубиной, которой можно при желании переломать все кости.

8 глава

Арина

Протягиваю руку и будто бы во сне касаюсь пальцами гладкого отполированного дерева. Интересно, для чего здесь бита? Чтобы… убивать? Да ну! Это же бред какой-то! Где я вообще этих глупостей нахваталась? У меня, конечно, большой прибабах, но я никогда не была жертвой насилия, чтобы шарахаться от простых палок, даже если в чьих-то руках они становятся смертоносным оружием. Так-то и футбольным мячом можно вырубить человека, и шестом для прыжков в высоту. Уж про боксерские перчатки и вовсе молчу.

– Я бы мог сказать, что мне ее подкинули, или друг попросил подержать у себя, но не буду.

Мирослав стоит, спиной на автомобиль опирается, согнув ногу в колене, и крутит в руках сигарету. Разминает в пальцах, глядя на меня искоса, а на губах блуждает загадочная усмешка.

– Ты очень много куришь, – замечаю и одергиваю руку. Прячу ее за спину и, задрав подбородок, смело смотрю на Мирослава.

Мне нет смысла его бояться. Он мне ничего плохого не сделал.

– А еще бью людей, – хмыкает. – Ты же снова об этом думала, да? Скажи, представила меня, наверное, со звериным оскалом на роже, всего такого злого. В твоих фантазиях я ломаю кости всякому встречному-поперечному в свободное от работы время?

Мирослав обхватывает губами сигарету, зажимает ее уголком рта, а я захлопываю багажник.

– Ни о чем таком я не думала, – вру и еще выше нос задираю.

– Так я и поверил, – усмехается, ослепляет белизной зубов.

Мы смотрим друг другу в глаза, будто бы не дыша. Мирослав плавно отталкивается от машины и сокращает расстояние между нами до опасного минимума. Если бы мы стояли сейчас в помещении, мне бы определенно не хватило кислорода.

– Выбрось огрызок, – говорит на полном серьезе, а я только сейчас понимаю, что так и сжимаю его в руке.

– Тут нет урны.

– И правда. Тогда сюда давай.

– О чем мы вообще разговариваем? – удивляюсь и вкладываю в раскрытую ладонь заветренный огрызок.

– Обо всем. Встретимся в «Ирландии», – говорит, заправляя мои волосы за уши. – Не опаздывай.

Развернувшись, я ухожу в сторону арки. Там, в нескольких метрах за ней мой подъезд, и только оказавшись в квартире я выдыхаю скопившееся внутри напряжение.

«Все-таки он очень странный», – говорю фарфоровой сове, стоящей на полке в моей комнате.

«И опасный», – будто бы отвечает она мне, и приходится согласиться.

«Но красивый».

«Очень. Но у него бита».

«И голос».

«Красивый голос», – соглашается со мной наконец сова.

Новое платье отправляется в стиральную машинку, я отправляю в рот бутерброд с колбасой и тороплюсь к вещевому шкафу. Скоро начнется смена, а там Мирослав… нужно переодеться. Сова смотрит на меня с осуждением. Скептически. Будто снова пытается сказать, что мальчик с битой в багажнике – не тот человек, с которым мне нужно сближаться. Но руки уже тянутся к джинсам. Они висят мертвым грузом, укоризненно раскачиваются, и я впервые рискую их надеть. Потому что слишком узкие. Настолько, что попа уж слишком соблазнительно в них смотрится. Зачем я их купила? Кажется, тогда меня тоже уговорила Оля, нахваливала мой зад, восхищалась, а я все-таки оплатила покупку, в большей степени, чтобы подруга от меня отстала.

Но сейчас мне хочется их надеть. Всей душой надеюсь, что за несколько месяцев не располнела и все-таки влезу в ультраузкие штаны, слишком соблазнительные для девочки со шрамами. Но удача сегодня полностью на моей стороне. Осматриваю себя со всех сторон, мысленно бью по рукам, чтобы не стащить штаны с округлой попы. Хм, а ничего же… отлично смотрится. Остается пять минут, я поправляю макияж, делаю его сильнее, «прочнее» тон. Скрываю по максимуму все неровности и бугры, хотя оно только в рекламе Инстаграма помогает на сто процентов.