Кузнец Песен - Ким Кириллович Васин

ему показалось, что он где-то ее уже видел, но где, никак не припомнит. Женщина постояла молча, потом заплакала навзрыд:

— Сородичи мои, — говорила она сквозь слезы, — соседи! Три года шла я сюда и, наконец, пришла…

Вдруг женщина заметила Кождемыра. Она минуту пристально вглядывалась в него, а потом чуть слышно прошептала:

— Кождемыр! Неужели и ты меня не узнаешь?

И тут Кождемыр узнал женщину. Перед праздничной толпой стояла Юкталче. Ноги не держали ее, Юкталче в изнеможении опустилась на скамью и, плача, задыхаясь, рассказала соседям обо всем, что с нею было.

В Астрахани продали ее за Каспийское море в Исфагань, оттуда она попала в Шемаху. Была Юкталче рабыней у многих хозяев, выполняла домашнюю работу, кетменем копала землю, таскала с бахчи тяжелые корзины с овощами и фруктами, носила мешки с рисом. Хозяева обращались с ней, как с собакой, били, плохо кормили. Родился у нее сын, и она назвала его по-марийски Ялпаем. Потом она попала к грузинам, и там ее выкупил какой-то человек. Сам он ехал к московскому царю и довез Юкталче на парусной лодке до Казани.

Но Юкталче вернулась на родину на один только день. Наутро оставила она своих сородичей, теперь уже навсегда. Уложили ее спать под земляным холмом, в тесном доме из дубовой колоды. Маленького Ялпая Кождемыр взял к себе.

Кузнец Песен на берегу Какшан-реки поставил себе кудо из толстых бревен. Окончив работу, он с удовольствием оглядел свое новое жилье и оказал:

— Сто лет простоит, сумей только сам столько прожить!

Но не прожил Кузнец Песен ста лет, не дожил он и до сорока.

Марийские крестьяне, не стерпев произвола царских воевод, отказались платить подати. Кождемыр среди бунтовщиков был первым. Он говорил:

— Воевода берет с нас денег и шкурок больше, чем повелел русский царь. Не будем платить лишнего, мы не рабы! И так довольно терпели боярский гнет!

В Кокшайске, может быть, и не узнали бы об этих речах Кузнеца Песен, да боярский пес, Акмат, донес воеводе. Приказал воевода своим стрельцам схватить бунтовщика и привести в крепость.

Якуня узнал об этом от знакомого подьячего. Оседлал он коня и поскакал к Какшану, предупредить друга о грозящей беде, но не успел. Люди воеводы опередили Якуню, схватили Кождемыра и увели с собой. Верный Маскай хотел защитить хозяина, и один стрелец убил его из лука.

Кождемыра привели к дому воеводы. Вышата, выпятив живот, стоял на крыльце.

— А! — злобно закричал он, увидев Кождемыра. — Мы с тобой уже знакомы! В ливонскую войну ты хотел застрелить меня из лука, теперь хочешь натравить на меня мужиков?

Воевода приказал зарыть Кождемыра в землю по пояс и, чтобы поиздеваться над певцом, велел дать ему в руки волынку. Стрельцы исполнили приказание воеводы.

И вот Кождемыр, по пояс зарытый в землю, гневно глядя на воеводу, собрал последние силы и запел:

В доме живешь —

Бревна жрешь;

Среди людей живешь —

Хлеб их жрешь;

С дьяками своими —

Добро чужое жрешь;

Царев ты слуга —

Людей ты жрешь.

Никто не перевел Скуратову слов песни, но воевода по голосу певца понял все. Ярость охватила его, он велел зарыть Кузнеца Песен по шею. Сдавила земля горло Кождемыра, не может он больше петь. Воевода наклонился и со злорадством заглянул в лицо Кождемыра. Но глаза бунтаря сверкали непримиримым гневом, они словно пели страшную для воеводы песню. Тогда Скуратов в бешенстве приказал зарыть Кузнеца Песен с головой.

Прошло много лет. Воевода Вышата Скуратов совсем забыл о Кождемыре. Но настигла воеводу месть народная. Пословица говорит: «Сколько волк ни свирепствует, все равно попадется в руки охотника». Долго свирепствовал воевода, долго держал народ в страхе перед саблей и петлей. Но однажды в Кокшайской стороне у Яран-реки, взбунтовались марийцы, и Вышата со своим войском поехал усмирять их.

Он врывался в илемы, наказывал плетьми и старых и малых, никого не щадил. Казалось воеводе, что усмирил он марийский народ. Но когда возвращался Вышата в Кокшайск, окружили его вечером на дороге бунтовщики. В ужасе стал озираться воевода кругом — со всех сторон выходят из чащи люди, вооруженные саблями. Посмотрел воевода вверх — на деревьях сидят марийцы с луками. Кликнул воевода свою стражу, но напуганные стрельцы не посмели защитить воеводу. Вышата выхватил свою саблю, но тотчас же кто-то ударил его по руке, и сабля отлетела в сторону.

Вышата обернулся — стоит перед ним высокий, чернокудрый парень. В одной руке парня сабля, сверкающая, как молния, в другой — пищаль, а за пояс заткнута волынка. Тут вспомнил Вышата Кождемыра.

— Опять волынщик?! — в ужасе закричал воевода. А парень отвечает:

— Да, опять волынщик. Я приемный сын Кузнеца Песен, которого ты замучил, Ялпай Тойкшейков. Атаман марийских повстанцев!

— Атаман? — Воевода понял, что его ничто уже не спасет, и решил напоследок хоть хорошенько отругаться. — Изменники! — закричал он. — Опять отдельное ханство создать хотите?

Из толпы вышел седобородый Якуня и тяжело положил руку на плечо воеводы.

— Нет, — твердо сказал он, — мы не изменники, и мы не хотим ханства. Марийский и русский народ стали друзьями. Мы не продадим родину и не отдадим ее никакому врагу. А изменник — это ты, Вышата!

Побледнел воевода, земля ушла у него из-под ног. Он глубоко вздохнул, словно хотел забрать внутрь как можно больше воздуха и вдруг повалился навзничь. Якуня нагнулся и заглянул в застывшее лицо боярина.

— Сдох. Не дождался, пока мы его повесим. От страху сердце разорвалось.

А бунт продолжался. Скоро он охватил всю марийскую землю. Повстанцы сражались с царскими войсками в лесах и на болотах. Когда началось восстание Ивана Болотникова, Ялпай Тойкшейков возглавил большой отряд повстанцев, ходил с ним в Котельнич, сражался с царскими войсками у Царевококшайска. Потом Ялпая, уже седоголового старца, видели в рядах ополчения Минина и Пожарского.

И всюду носил с собой приемный сын Кузнеца Песен свою волынку. Радовал он песнями русских и марийцев, а в трудную военную пору слагал он песни богатырские и вел за собой народ, который называл Ялпая, как и его приемного отца, Кузнецом Песен.

Окончим здесь наше сказание о Кузнеце Песен, завершим этим нашу повесть, похожую на сказку.

Дойдя до конца дороги, скажем: слово — не птица, вылетит на свободу, не загонишь его обратно. Умирают певцы, но не умирают их песни. Остаются песни людям, живут на белом свете, переходят из сердца в сердце. И сильны они своею правдой. А правда в огне не горит,