Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго... - Юлиан Семенов

Товарищ Генеральный прокурор!

Мой отец — честный коммунист, — даже из тюрьмы он мне пишет записку: «Сынок, верь нашей партии, верь товарищу Сталину». Я верю — мой отец будет реабилитирован и в дальнейшем своей работой докажет свою абсолютную честность.

Очень прошу Вас, товарищ Генеральный прокурор, как можно скорее разобрать дело моего отца и, до разбора его дела, дать указание о переводе его в Ярославскую больницу.

12 августа 1952.

Дорогой мой мальчик!

Я все еще в Ярославле. Видимо, ожидают на меня наряд из Гулага МВД. Сейчас главное для меня — научиться ходить и предотвратить дальнейшее катастрофическое высыхание руки… Физическая полноценность укрепит меня в противостоянии всем преследователям, и я сумею наконец собраться с силами и мыслями, чтобы написать по существу моего пустячного и тенденциозного дела.

Целуй всех очень крепко.

Папа Сеня.

Август 1952 года

Дорогой папулька!

Помнишь, твоей первой книгой, изданной в Госкомиздате, была книга тов. Фучика… Папулька, будь стоек! Самую большую боль мне доставляет то, что мне товарищи из охраны говорят, что ты плачешь. Папулька, милый, возьми себя в руки. Я надеюсь, что тов. старший лейтенант передаст мне от тебя бодрое письмо. Еще раз — самое главное — обуздай свои нервы. Не расстраивайся, будь настоящим коммунистом, каким ты был всегда. Свидание, конечно, нам с тобой здесь товарищи дать не могут. Даже первое свидание нам дали только из-за любезности начальства. 13 сентября нам дадут свидание обязательно.

Я был на приеме у зам. Главного Военного прокурора Сов. Армии Т. Китаева. Я передал ему свою государственную жалобу. Исход возможен такой: либо тебя восстанавливают во всех правах, ты снова становишься полковником, членом партии, либо тебя освободят по состоянию здоровья. Должен тебе сказать, что первое гораздо более вероятно. Ты сам обязательно напиши тов. Косыгину, Берия, Ворошилову. В своей жалобе я писал о состоянии твоего здоровья, о твоем деле, и о нелепости его и о ведении следствия.

В отношении вещей, — не беспокойся, — я был у т. Ермакова — нач. ОИТК, и он сказал, что все твои вещи будет нести конвой, сколько бы вещей ни было.

Еще раз прошу тебя, если ты хочешь, чтобы я спокойно и твердо боролся за тебя, а если за тебя, то значит и за себя, то не плачь, не нервируй себя. В этом залог моего спокойствия и твердости. Нужно очень желать, и тогда все желания сбудутся…

Я уверен, товарищ старший лейтенант скажет мне, что ты был спокоен и не нервничал, иначе я буду очень нервничать. Мое спокойствие зиждется на уверенности в том, что ты будешь молодцом.

Сейчас я шлю тебе 4 пачки «Москва — Волга», — других, к сожалению, нигде не смог найти и 100 рублей.

Папуля, свидание нам сейчас дать не могут, и обижаться на это нельзя. Я скоро с тобой увижусь, и мы водку пить будем, а как же!

Пиши, что тебя надо, все пришлю или привезу. Напиши, куда, что и в каком аспекте писать еще.

Крепко целую.

Будь молодцом. Твое здоровье — мое здоровье. Твое спокойствие — мое спокойствие.

Юлька.

Август 1952 года

МИНИСТРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР

тов. КРУГЛОВУ

Мой отец Ляндрес Семен Александрович, 1907 года рождения, 4 июля по приговору Особого совещания был осужден на 8 лет тюремного заключения в Александровской тюрьме Иркутской области. Как мне стало известно, на 12-й день следствия отца разбил паралич, однако это не помешало начальнику Бутырской тюрьмы обмануть моего отца, сказав ему, что его отправляют в г. Александров под Москву «на излечение».

Отца, который не может двигаться, без сопровождающего отправляют в Александров, затем в Ярославль, в Вологду, в Кострому, в Киров и, наконец, снова в Ярославль.

В Ярославле отец объявил голодовку, и после этого по решению врачебного консилиума ему было запрещено дальнейшее движение к месту «излечения».

Я очень прошу Вас, тов. Министр, дать указание в ГУЛАГ МВД немедленно перевести отца в Ярославскую больницу и там создать врачебную комиссию, которая решит, возможно ли дальнейшее пребывание моего отца в тюрьме?

Сейчас у меня создается впечатление, что кто-то хотел отделаться от отца. А о порядке ведения следствия и об «обвинениях», предъявленных отцу, я подал жалобу Главному Военному прокурору.

Сейчас отец находится, по существу, при смерти, и я очень прошу Вас отцу помочь.

15 августа 1952 года

Дорогой мой сынок!

После свидания с тобой я все пытаюсь собраться с мыслями и написать Ген. прокурору и тов. Поскребышеву, но физически я этого сделать не могу, а продиктовать здесь на пересыльном пункте некому.

Главное (5 строк вычеркнуто тюремной цензурой) бы я был в состоянии, мне не составило бы труда изложить, как ловко воспользовался следователь моим состоянием и абсолютной честностью и изобразил меня групповщиком.

Когда я это понял, то попросил свидания с прокурором 5 управления подполковником Старичковым, но ему, видимо, не сообщили нарочно и опять являлся следователь с вопросом: «А зачем вам прокурор?»

Так я с прокурором наедине и не поговорил, а при подписании 206-й я дело только просмотрел, т. к. очков у меня не было и, кроме того, был приступ. Если Ген. прокурор посмотрит оригинал дела, то увидит, что подпись «ознакомился и прочитал» написана рукой следователя.

23 августа 1952 года

гр-ну Ляндресу Ю. С.

Подтверждая получение Вашего заявления, сообщаю, что нами дано указание об обеспечении Ляндреса С. А. необходимым лечением.

Начальник отдела МВД СССР.

Сентябрь 1952 года

Дорогой мой старичок!

Ничего страшного, если на пересылке воруют вещи, — новые вышлю. Что г. Владимир — замечательно! Значит, прокуратура СССР очень помогла. Несколько зароков:

1. Держись молодцом, как никогда.

2. В клинике требуй помещения в отделение для легких больных.

3. Главный упор: встать на ноги, выйти из-под опеки врачей и начать работать.

4. Ничего, что на пересылке было трудно, — все наверстается в больнице. Главное, старайся в больнице стать на ноги и начать понемногу ходить. Значит необходимо вложить все свое старание, всю свою волю, всю любовь ко мне в одно великое желание — встать.

Тут же по приезде подай заявление о свидании и немедленно сообщи. Передал тебе варежки, шарфик и гимнастическое трико.

Очки вышлю дня через два. Все у нас живы-здоровы. Как только приедешь во Владимир, вышлем деньги и посылку тут же. В общем, дальше Владимира ты уже никогда не поедешь. Владимир — пункт твоего назначения.

Как только себя почувствуешь лучше — требуй отправления на работу по специальности (таково постановление Совета мин. — заключенных использовать по специальности).

Дома все в полном порядке. Если, повторяю, было трудно на пересылке, во Владимире будет легче. Главное тебя поставить на ноги. Ведь у тебя только явления послепараличного характера и только. Ведь так я понимаю?! Судя по истории болезни, у тебя явления после паралича, головных болей нет, галлюцинаций тоже. Значит, твоя болезнь заканчивается. Тебе надо встать, начать ходить, начать работать.

Итак, еще и еще раз: на что ты должен акцентировать внимание врачей — пусть тебя поднимут на ноги. Из больницы пиши сразу же — что надо, каково положение, когда можно получить свидание.

Крепко целую.

Твой Юлька.

3 сентября 1952 года

Дорогой мой мальчик!

Вот и начался твой новый, 4-й учебный год! Пройдет всего лишь 96 недель, а если исключить каникулы, то через 72 недели ты получишь диплом.

Сколько нужно выдержки для того, чтобы полностью исключить легкомыслие при сложившейся ситуации, с успехом преодолеть все трудности и, несмотря на то, что я явился источником твоих небывалых огорчений, я надеюсь, что ты меня не подведешь и так хорошо организуешь свое время, учебу, общественную деятельность, включая лекции, что будешь примерным на курсе. Если этого не будет, то ты меня обрекаешь на такое угрызение, которое можно сравнить только с пережитым. Ты этого, конечно, мой дорогой сын, не допустишь.

Очень важно знать цену людям, памятуя, что во многих живы проклятые шопенгауэровские черты и повадки небезызвестного статского советника, показанного в произведении А. К. Толстого. Забыв это (особенно теперь), ты можешь в своем лице лишить меня единственной опоры, надежды и причинить огромные дополнительные неприятности маме. Одним словом, памятуй: «В много-глаголении несть спасения».

Поцелуи и нежные объятья это не те слова, которые могут выразить мои чувства к тебе. Будь здоров, мой хороший, будь умным, не зарывайся, береги себя. Каждая моя кровинка и слеза с тобой теперь, как и прежде. Кланяйся, желай здоровья и дружбы всем родным.