Изгнание владыки - Григорий Адамов

– Постой, Коля, – недоумевающе спросил Лавров, – ведь ты хочешь сосредоточиться на Арктике, северных реках, почему же на Волгу? Тебе бы куда-нибудь на Яну или Индигирку.

– Ну вот еще! Охота забираться так далеко! В крайнем случае можно будет съездить на Иртыш или Обь, куда-нибудь поближе к Омску, Красноярску, к культурным центрам. Там видно будет.

Застенчивый и простодушный Лавров занимался своей любимой гидрогеологией[15] и не строил грандиозных планов будущего. Хотя его что-то и коробило в мечтаниях Березина, он полностью, казалось, был под влиянием своего решительного и самолюбивого друга. Однако иногда Лавров, неожиданно для Березина, устраивал «бунт».

Однажды Лавров неудачно сдал зачет по астрофизике. Бе-резин предложил товарищу свою дружескую помощь: он в прекрасных отношениях с профессором Терентьевым, он уговорит профессора улучшить отметку и сам поможет Лаврову подготовить предмет на «отлично» к следующему зачету.

Прием, оказанный Лавровым этой дружеской услуге, изумил Березина: Лавров рассердился, покраснел и даже раскричался:

– Я сам исправлю отметку! Не нужна мне твоя протекция! И без того товарищи говорят, что ты слишком любишь эти «личные» отношения с профессорами!

И выбежал из комнаты.

Березин был глубоко обижен. Несколько дней он ждал Лаврова, но, не дождавшись, сам пошел к нему. Он много и горячо говорил о своей чистосердечности, о чувстве дружбы, которое он испытывает к Лаврову и которое побудило его предложить ему свою помощь, доказывал, что с этим профессором он просто в хороших отношениях и даже не бывает у него на дому. В конце концов друзья помирились.

Лавров простодушно любил Березина, верил в его великую будущность, старался не замечать и прощать ему неприятные черточки характера, а Березин слишком дорожил дружбой Лаврова – любимца всего института. Эта дружба отчасти смягчала холодок в отношениях товарищей к Березину.

Лавров скоро забыл о размолвке, но Березин запомнил ее надолго. После этого случая он с изумлением признался себе, что, в сущности, он Сережу Лаврова, своего, можно сказать, единственного друга, после года знакомства почти не знает. Лавров скромен, молчалив, больше слушает, мало говорит. И вдруг такая вспышка…

Вскоре другой случай привел Березина в не меньшее замешательство. Как-то летом, на пляже Москвы-реки, друзья расшалились, стали возиться, потом раззадорились и, поощряемые быстро собравшейся вокруг них толпой купающихся, начали почти всерьез бороться. Крепкий, на коротких сильных ногах, горячий Березин ломал своего тоненького, но увертливого противника и долго не мог с ним справиться. Тот выскальзывал из сильных рук Березина, как уж, его почти мальчишеская фигура мелькала в глазах немного неповоротливого Березина. И наконец совершенно неожиданно Березин вдруг почувствовал, что из-под его ног вырвалась земля и все лица превратились в вертящуюся розовую массу. Раскинув руки, Березин грохнулся всем телом на песок под крики и аплодисменты зрителей. Лавров припечатал Березина к песку и в следующее мгновение стрелой бросился к воде. За ним, рыча, с пылающим от ярости лицом, гнался Березин, готовый, казалось, превратить его в порошок. Вода-спасительница встала непреодолимой преградой между ними: тяжело дыша, словно наткнувшись на невидимую стену, Березин остановился перед ней, а немного испуганный Лавров, торопливо выбрасывая руки, был уже далеко, стремительно уносясь на середину реки…

С этого дня Березин стал внимательнее присматриваться к Лаврову. Сережа оказался не таким тихоней и не таким слабеньким, как думалось.

Расспрашивая Лаврова о его детстве, Березин стал лучше понимать характер своего друга.

Глава седьмая

Детство и юность Лаврова

Он родился слабым, хилым ребенком. Его спасли старания врачей, самоотверженные заботы матери, а потом солнце и море южного детского курорта закалили мальчика.

Сережа рос, развивался, физически креп. Постепенно забывались бесконечные насморки, простуды, электрифицированные[16] теплые шубки, шерстяные чулки. Он даже начал полнеть. Но от первых болезненных лет жизни остались задумчивость, неловкость в движениях, недоверие к собственным силам. В школе он сторонился шумной ватаги жизнерадостных ребят, опасливо поглядывая со стороны на их веселые игры и беготню. Он боялся показаться слабым, неловким, смешным, но всем сердцем тянулся к веселой, радостной жизни ребят. Однажды на перемене в гимнастическом зале он сделал попытку поупражняться на турнике, но сорвался, под общий смех упал, сконфузился и больше не показывался в зале. Все старания учителя терпели неудачу. Уроки гимнастики превратились в сплошное мучение для Сережи. Чем больше ему уделяли внимания на этих уроках, тем более неловким он становился, тем чаще вызывал смех ребят. Его оставили в покое, решили, что нужно дать ему время втянуться в школьную жизнь. И тогда он почувствовал себя совсем несчастным, не таким, как все ребята, хотя товарищи, смеявшиеся над его мешковатостью, в сущности, относились к нему хорошо.

Его сосед по парте, длинноносый Ваня Колесов вспыльчивый, высокомерный, задорный мальчишка, был первым силачом класса и не терпел противоречий. Однажды кто-то из ребят пролил чернила на его парту. Ваня не заметил этого, сел и весь испачкался. Ребята засмеялись, и Сережа тоже. Ваня вспылил и закричал, что это он, Сережа, нарочно разлил чернила, и пригрозил ему «взбучкой». Сережа хотя и видел, что чернила пролил Женя Катенин, но не сказал об этом, потому что Ваню ребята побаивались, а Женя был славный, тихий мальчик и очень нравился Сереже.

На следующей перемене Ваня начал толкать Сережу, вызывая его на драку, а Женя издали со страхом следил за ними. Сережа сначала отступал, уклоняясь от драки, но потом, случайно бросил взгляд в сторону Жени, почему-то ясно понял, что еще немного, и он скажет: «Это я пролил чернила». Тогда вдруг что-то непонятное подхватило Сережу, он закусил губу и первый ударил Ваню. Сбежавшиеся ребята ахнули от изумления, потом захлопали в ладоши и в восторге закричали: «Браво!», «Не поддавайся, Сережа!». Ваня яростно дубасил Сережу, но тот не отступал и защищался, правда неумело и неловко. Кончилось тем, что Ваня сбил Сережу с ног и навалился на него, но раздался звонок, и драка прекратилась. Сережа вышел из нее порядочно помятым, сердце страшно колотилось, спина и бока ныли, а поцарапанная щека горела и вспухла, но, странное дело, он всего этого почти не чувствовал и испытывал какое-то удовлетворение, чуть ли не удовольствие. Ребята громко и оживленно обсуждали схватку, спорили, кричали, горячились. Все хвалили Сережу и удивлялись его смелости.